Лишь в редких случаях метафизик осмеливается перепрыгнуть через пропасть, коей его интеллектуализированный мир отделен от мира реального. Тем хуже для его науки, когда он отваживается на сей смертельный прыжок. Ибо лишь теперь она предстает в своей полной бесполезности, которая бросается в глаза всем, кроме него самого. В тот момент, когда он пытается приспособить законы своих разумных существ к делам людским, противоречие между возможностями, кои он вывел из своих абстракций, и необходимостью, коя является следствием реального, проявляется в самом ярком свете. Счастье, если он реформирует государства лишь на бумаге.
Ибо в сем случае он просто смешон. Он становится отвратительным, когда вмешивается в главные пружины политической машины, кою он разрушает в тот момент, когда прикладывает к ней свою улучшающую руку. Азиатский деспот, творящий свой произвол высшим законом, а удовлетворение слепого, но все же естественного инстинкта – конечной целью своего правления, не может более бесчеловечно бушевать в недрах государства, нежели космополит, реформирующий метафизику; ведь он собирается привести в исполнение умозрения якобы чистого разума. Для него нет ничего святого, кроме системы его вечных истин, с коими всё временное пребывает в прямом противоречии, и коим он должен по сей самой причине принести всё в жертву: собственность граждан – притязаниям интеллигенции, счастье и жизнь реальных людей – абстракции человечества, спасение существующих государств – благополучию всемирной республики граждан, невозможной помимо его воображения. Кто не подумает здесь сразу о Франции и не содрогнется перед конечной судьбой нации, коя была возведена философскими юристами, государственными деятелями и князьями в ранг первой нации в Европе, а ныне поставлена философией на грань гибели!»