Поскольку долг и право основаны только на законе практического разума, независимого от всякого рассуждения, то они не могут первоначально заявить о себе в сознании вообще через понятия, но только через чувства, и только через такие чувства, которые существенно отличаются от всех чувств, производимых физическими впечатлениями, и которые составляют единственное практическое, независимое от всякого рассуждения и универсально действительное основание убеждения для морального закона и естественного права. Отсюда понятно, как английские защитники морального чувства пришли к тому, чтобы искать последнюю основу и действительную причину морали и права в простом чувстве, которое не может быть объяснено из его объекта, потому что этот объект определяется им только в сознании; которое посредством удовольствия и неудовольствия сообщает воле, что она должна делать и от чего должна воздерживаться; но которое, между прочим, не может рассматриваться ни как эффект теоретических представлений, ни как внешнее впечатление на чувственность, и, следовательно, не может быть получено ни от рассудка, ни от чувственности.
Однако при таком способе объяснения, во-первых, первоначальное основание убеждения в долге и праве, которое бесспорно существует в моральном чувстве, смешивается с основанием возможности и реальности этих объектов, а моральное чувство, которое может быть только следствием моральной движущей причины (Grundfeder), принимается за саму эту движущую причину.
Во-вторых, утверждение, что для нравственности нельзя дать никакого критерия, кроме простых чувств, и что нравственное чувство непостижимо в отношении его активной причины, причисляет долг и справедливость к qualitates occultas [скрытым качествам], а разум лишается всякой возможности отличить нравственное чувство от безнравственного. Правда, согласно этим системам, характер нравственности и безнравственности в достаточной степени объявляется в сознании моральным удовольствием и неудовольствием. Но как распознать нравственный характер этого удовольствия и неудовольствия, благодаря которому эти удовольствия и неудовольствия можно отличить от всех других, если они должны возникать в сознании только как следствия совершенно неизвестной причины, а никак не как продукт практического разума, который сам по себе очевиден?