Противники естественного права не ставят под сомнение существование чувства добра и зла. Но поскольку в своей характеристике этого чувства они упускают все его существенные черты, у них не остаётся ни одного из тех определений для того, что называют законом, которые языковой обиход связывает со словами «естественный закон». Они признают, что это словосочетание не имеет для них никакого значения в данном контексте; или, что значит то же самое, они отрицают естественный закон. Они отрицают его, говорю я, отрицая как бескорыстие чувства добра и зла в отношении его источника, так и необходимость и неизменность его в отношении его объекта. Эта цель вытекает из обязанности гражданина подчинить собственную выгоду выгоде государства. Но причину этой обязанности, которую они отнюдь не находят в выгоде отдельного гражданина во всех случаях, когда она признаётся имеющей место, они ищут в силе общества в целом, которая превосходит силу каждого отдельного человека. По их мнению, у государства в целом нет другого права, кроме права отдельного гражданина, которое определяется его потребностями и физическими силами, и благодаря которому оно имеет возможность предотвращать принуждением такие действия отдельных его членов, которые несовместимы с его сохранением, и производить такие, которые для него необходимы. Поэтому они не отрицают, что, согласно этим предпосылкам, лишь корыстный инстинкт индивида определяет его принять обязательство, налагаемое на него преимуществом государства, и которое во всех случаях, когда принуждение может быть сорвано и никакое преобладающее частное преимущество не является решающим, устраняется самим же корыстным инстинктом. Правда, они также признают, что даже в таких случаях вредные действия нередко сопровождаются неприятными ощущениями, а благотворные – предотвращаются ими. Но они объясняют этот факт как следствие воспитания и привычки; и на примере скряги, который забывает о самом удовольствии, гонясь за средствами к нему, или, скорее, находит его в простом обладании этими средствами, они полагают, что могут хорошо понять, как человек, при изначальном эгоизме всех его инстинктов, может, тем не менее, страшиться действий, вредных для общего блага, и любить действия благотворительные, когда он не предвидит для себя никакого реального ущерба от одних и никакой реальной выгоды от других. В этой системе всё, что человек может совершать без ущерба для себя, является его правом, и только это – правом природы, которое он может осуществлять своими физическими силами как индивид. Это естественное право ограничивается гражданским правом государства, или тем, которое общество может принудительно осуществить без вреда для себя, и полностью упраздняется во всех тех случаях, когда общество может утверждать требования своей необходимости своим перевесом сил над индивидами. Но поскольку эти случаи никоим образом нельзя подвести под общие правила (ибо они зависят от случайного стечения меняющихся обстоятельств), не может существовать ни естественное право, ни социальное право, основанное на общих принципах a priori. Всё реальное право, как бы оно ни называлось, должно быть предоставлено на усмотрение частного и общественного благоразумия, с помощью которого великий естественный закон корысти, сколь бы всеобщим он ни был, применяется в качестве единственного конечного принципа – то как частная выгода, то как razón de Estado (государственный интерес) – к индивидуальной ситуации каждого конкретного обстоятельства.