Считается, что этот последний шедевр философского искусства и природы был достигнут теми, кто ищет основание моральных обязательств, с одной стороны, в разуме, который способен мыслить и, следовательно, одобрять лишь единство многообразного, или, как они его называют, совершенство, и, с другой стороны, в удовольствии, которое они рассматривают как смутное представление этого самого совершенства и с помощью которого они определяют волю желать того, что одобряет разум. Но так как всякое удовольствие, даже грубо чувственное, называется в этой системе неясным понятием совершенства, а всё, что разум должен мыслить, должно быть единством многообразного: то приверженцы её ещё не согласились между собою, каково должно быть это совершенство, которое в нравственном чувстве смутно воображается, а в основных понятиях долга и права ясно мыслится? – Является ли [оно] совершенством действующей личности, или – вселенной, или того и другого одновременно? И что, наконец, является той единой вещью, к которой должно относиться многообразие в личности и во вселенной, если совершенство должно возникнуть в обоих? Двусмысленность слова «совершенство» избавила большинство вольфианцев от этого вопроса, так как они смогли найти в каждом употреблении этого слова тот смысл, который им был нужен. Так, некоторые объясняют совершенство, которое должно составлять предмет нравственного чувства, как соответствие воли закону разума. Поскольку они не могут понимать под этим законом логический закон мысли, не объявляя проступки и несправедливость простыми теоретическими ошибками и не путая мораль с логикой, они представляют себе моральный закон под ним в виде круга в объяснениях, обязательная сила которого, когда выясняется его причина, снова выводится ими из идеи того совершенства, которое заключается в желании следовать этому закону. Тот, кто видит среди них достаточно остро, чтобы осознать эти круги, и имеет достаточно мужества, чтобы захотеть выйти из них, лишь подвергает себя ещё худшей неясности. Поскольку он никогда не должен терять из виду удовольствие как главную движущую силу и совершенство как объект морального обязательства, он видит себя вынужденным, в результате точного поиска определённого понятия этого совершенства, остановиться, наконец, на совершенстве своей личности, или вселенной, или обоих одновременно, и искать причину всего этого совершенства в конечной цели, или цели, которая, вместе взятая, установлена для его личности, вселенной и обоих, либо по необходимости природы, либо по воле Божества. Поэтому он вынужден искать основание своего фундаментального понятия долга и права в метафизике, и либо в атеизме, либо в теизме; либо он должен признаться себе в беспочвенности всех понятий долга и права и объяснять их, как догматический скептик, из общей беспочвенности всех научных понятий; либо, если его нравственное чувство слишком громко заявляет о своём несогласии с этим, ему ничего не остается, как искать успокоения своего сердца, в котором ему отказывает разум, в лоне сверхъестественной веры. Назначенные преподаватели философии, вынужденные в силу политических обстоятельств работать в одном и том же русле, – конечно, не всегда могут быть столь точны в изложении причин предписанного решения предписанной проблемы. Они, как показывают их учебники, в большинстве своём согласны с тем, что конечная причина морального совершенства, или цель, ради которой всё в человеке и во вселенной должно гармонировать, чтобы из этого возникло совершенство, являющееся причиной морального чувства, состоит в счастье разумных существ. В концепции этого счастья либо мораль, которая должна быть его результатом, которая должна определяться им, снова помещается как существенный компонент и как самое благородное основание счастья; либо вся концепция с помощью риторической обработки помещается в удобную обёртку, в которой наша популяризированная философия до сих пор так хорошо себя чувствовала. Одним из следствий живого ощущения этого комфорта является «одурманивание», при котором наши моральные философы забывают, что под счастьем они сами опять-таки понимают не что иное, как совершенство состояния приятных ощущений всех видов, и что поэтому их объяснение, или их якобы ясное понятие морального чувства, если подчинить их собственные объяснения [требованию] ясности, должно читаться следующим образом: «[Моральное чувство] есть неотчётливая идея того совершенства, которое состоит в нравственном волении, то есть в смутной идее того совершенства, которое является конечной целью и называется блаженством, или совершенством состояния неотчётливых идей совершенства».