В современном состоянии нашей научной и нравственной культуры ничто не является одновременно столь ясным и столь туманным, столь устоявшимся и столь спорным, столь правдоподобным и столь загадочным, как основание наших естественных обязанностей и прав. С одной стороны, существование этих обязанностей и прав заявляет о себе через чувства, которые не могут быть совершенно чужды ни одному человеку, претендующему на звание морального; через чувства, которые выражаются даже в обыденном сознании в правильности суждений о правом и неправом, что не может быть следствием научных открытий; чувства, которые делают невозможным даже для самого искушённого мыслителя опровергнуть веление своей совести о неправомерности поступка, каким бы умозрительным убеждением, отменяющим различие между добром и злом, он ни руководствовался. С другой стороны, однако, действующая причина этих чувств не только находится вне круга зрения обычного человека, но и сама настолько далека от той точки зрения, которую философский разум приобрёл в своём развитии до «Критики чистого разума», что её подлинная форма может быть воспринята лишь весьма смутно и в самых разных видах даже самыми проницательными исследователями, которые в силу каких-либо обстоятельств остались на этой точке зрения или даже позади неё, при всех возможных направлениях их индивидуальных точек зрения.
Из противоречия между ясностью чувств и смутностью понятий об объекте естественного права можно объяснить все перипетии этой науки, столь разнообразно утверждаемой, отрицаемой, подвергаемой сомнению, оспариваемой и защищаемой. Благодаря ясности этих чувств естественный закон в равной степени уверен в своём реальном существовании в качестве субстанции умопостигаемой науки, сколь из-за смутности понятий он лишён возможности утвердить свои притязания на форму науки и на существование в качестве таковой. Поскольку этот последний вид существования обычно смешивается с первым как противниками, так и защитниками, нет ничего понятнее, чем то, каким образом один мыслитель, который судит о естественном праве либо согласно одной из различных установленных до сих пор фундаментальных концепций, которую он постичь не может, либо согласно всем им вместе, взаимно друг друга уничтожающим, может и должен полностью отрицать его реальность, – другой же, напротив, который держится за некую такую фундаментальную концепцию и считает различие между нею и другими лишь случайным, может и должен эту реальность утверждать. Оба связывают существование самой вещи с концепцией, которую они либо принимают, либо отвергают; меж тем как объект её, вне сферы науки, заявляет о себе единственно через чувства, которые по своей природе, несмотря на всю свою ясность, должны оставаться неотчётливыми и, несмотря на всю свою непогрешимость, должны быть отчасти непостижимыми, отчасти непостигнутыми, пока философствующий разум не придёт к согласию с самим собой относительно их действующей причины. Поскольку ни одна философия до сих пор не выявила эту действующую причину, а вместе с нею и истинное фундаментальное понятие естественного закона, которым определяется его научная форма и существование, то в этом отношении естественному праву до сих пор приходилось испытывать в равной мере значительные преимущества и недостатки как от своих противников, так и от своих защитников. Если заслуга противников в том, что они предотвратили принятие какой-либо ложной формы естественного права, а заслуга защитников – в том, что они способствовали вере в реальность его сущности, то столь же неоспоримо, что судьба, которую естественное право до сих пор имело в законодательстве, государственном управлении и вообще в позитивной юриспруденции, в значительной мере принадлежит его философским противникам и защитникам, и что последние имеют наибольшую долю в неправильном применении, а первые – в полном подавлении принципов естественного права, из коих то одно, то другое так поражает моральное чувство в нашей позитивной юриспруденции. Друзья естественного права никогда не смогут утвердить его существование против его противников, пока они связывают это существование с неопределённой и неверной концепцией этого права, а противники никогда не смогут доказать эту неопределённость и неверность защитникам, пока те продолжают отрицать существование права, которое ставится выше всех сомнений моральным чувством. Против них обоих естественное право требует защиты своей чести: за свою неверно оценённую реальность – в отношении своих противников, и за свою неверно оценённую научную форму – в отношении своих друзей; предприятие, которое, ввиду отсутствия до сих пор последовательно определённых и универсально применимых принципов, по общему признанию, возможно лишь в виде намёков, но которое будет тем понятнее для вас, мой друг, поскольку вы в равной степени недовольны действиями как друзей, так и противников естественного права. Намерение моего последующего рассмотрения ни в коем случае не состоит в том, чтобы установить определённую концепцию права и долга – дело, для которого недостаточно одних намёков; – но в том, чтобы обратить ваше внимание на основательность и необходимость результатов философии Канта, которые к сему относятся.