Я говорю здесь не о низших слоях нашей литературной публики, чьи суждения определяются отношением обстоятельств времени к их частной выгоде, и, следовательно, не об армии наших аристократических и монархических газетных писателей и публицистов, которые не более способны помыслить о концепции изначального равенства между людьми без действительного преступления против государства, чем произнести её без страха за свои привилегии и должности; – равно как и не о великой толпе наших демократических и космополитических апостолов свободы, у которых призвание просвещать век исходит из желудка, которые, возмущённые неравным распределением благ, проповедуют изначальное равенство и, усматривая причину того, что их заслуги остаются непризнанными и невознаграждёнными исключительно в ошибках государственных конституций, мечтают о золотом веке в состоянии природы. Я говорю здесь лишь о тех людях, чьи труды отмечены несомненной печатью самостоятельной силы мышления и которые единодушно или даже подавляющим большинством голосов неизбежно определяли бы образ мыслей нации, если бы среди поучительных результатов их исследований содержалось хоть одно утверждение, относительно смысла которого существовало бы единодушие или хотя бы большинство голосов.
Одна половина этих почтенных и заслуженных писателей восхваляет французских законодателей, другая же порицает их за то, что те приняли естественное право в качестве основы своей новой формы правления и дали положительную санкцию верховной власти государства этому праву, которое уже давно утверждалось одной партией философов как предрешённый вывод и столь же решительно отвергалось другой.