Он знает, что приверженцы всех сект, прошлых и будущих, будут тем сильнее бороться против его принципов, чем сильнее они потрясают их доктринальные построения, и чем менее любая из них может быть свободна от сего потрясения. Но он также знает, что для защиты ему не нужно ничего иного, кроме как осветить свои собственные фундаментальные концепции, развивая их причины и следствия. Посему он воздерживается от подлинной вражды и предоставляет своим оппонентам, которые не могут объединиться против него, ибо сами разделены на враждующие партии, изматывать друг друга. Он спокойно наблюдает за их попытками вновь обосновать свои различные доктринальные концепции. Ибо по мере того, как возрастает определённость, которую они пытаются придать ей, все явственнее проявляется особенность каждой из них, благодаря коей они находятся в прямом противоречии друг с другом и благодаря коей они никоим образом не могут существовать совместно. Крайне странным примером сего рода являются нападки последователей лейбницевской и локковской философии на кантовскую философию. Бесспорные истины, кои обе партии выдвигают против критицизма, поражают вовсе не одно и то же, а рационализм одной и эмпиризм другой; и в том, что обе они опровергают не его, а лишь друг друга, они работают против своего намерения в пользу системы, занимающей как раз среднее положение между ними.
То, что в сей распре участвуют кантианцы и антикантианцы, кои лишь тем ревностнее сражаются за формулы своих учителей, чем менее понимают их смысл, и кои, пока самодуры заняты укреплением своих различных доктринальных построек, рассматривают принесённые ими строительные материалы как оружие, кое они мечут друг в друга, – сие, конечно, бесспорно. Но даже если сии бойцы не приближают решение вражды, то и не отдаляют его. Писатели такого рода обычно находят читателей только среди себе подобных, а поскольку их несчастные рассуждения, по мере приближения к пределам постижимого, становятся все более непонятными и невкусными, они, после того как об их существовании возвестили несколько солидных газет, забываются даже собственною публикою. Сама природа философии ручается, что посредственный ум может принести в сей области не только значительный вред, но и пользу.