Формулы моралистов, в силу самой двусмысленности своего значения, всегда, даже в самых разнообразных системах, могли принять тот смысл, который соответствует внедрённому и политически необходимому способу представления; но который также немедленно начинает оспариваться, когда хотят проследить их до так называемых внутренних оснований морали.
В той самой пропорции, в какой смысл этих формул поднимается над общим и запутанным типом концепции, при каждом усилии мыслящих умов прояснить его полностью, при каждой попытке подчинить их всеобщему принципу, их несовместимость становится всё более заметной, а спор между их защитниками – всё более запутанным; спор, который, будучи сведён к своим простейшим пунктам, не оставляет ни одного наблюдательного зрителя в сомнении, что среди моралистов как раз меньше всего решено, существует ли моральный закон вообще или нет?»
Самое поразительное в этом споре между противниками и защитниками достоверности морали, на мой взгляд, заключается в том, что и те и другие, по общему недоразумению, путают науку с её объектом, мораль как учение с нравственностью как таковой, а побудительную причину (Triebfeder) последней с законодательным принципом (Princip) последней.
Один переносит существование, необходимость и святость морального закона на науку о нём, другой – неопределённое и колеблющееся в науке на сам моральный закон. Оба считают моральное учение неисправимым; один – потому что признаёт за ним принципы, уже полностью развитые и доведённые до чистоты; другой – потому что отказывает ему во всех возможных принципах. И те и другие тем самым препятствуют, как бы они ни старались, прогрессу науки.
Разум и солнце осветили и оплодотворили лик и сферу деятельности человечества со всех сторон. Светящая и согревающая сила солнца была известна по его благотворному воздействию задолго до того, как началось научное исследование действия этих сил.