Уже можно сказать нечто более определённое о нынешнем перевороте форм мировоззрения в нашем немецком отечестве; не только потому, что его легче обозреть в целом благодаря более ограниченной сцены, но и потому, что выражается он здесь главным образом в области науки, где происхождение его из силы мысли, под коей в самом строгом смысле подразумевается феномен разума, может быть менее двусмысленным.
Из всех прочих европейских государств Германия наиболее склонна к революциям духа и наименее – к революциям политическим. Благодаря своему удачному устройству мы более, нежели какой-либо иной великий народ, ограждены от пагубнейшей из всех болезней политического тела, заключающейся в чрезмерном богатстве меньшинства и чрезмерной бедности большинства граждан. Ни избыток удачи не возбуждает властолюбия у вельмож; ни избыток бедствий не побуждает народ к мятежу; и разумная сила нации в целом остаётся неподвластной ни одному из сих противоположных зол. Никакой капитал не ускоряет и не ослабляет, словно в теплице, плоды духа нашего, кои, предоставленные самим себе на вольном воздухе, расцветают медленнее, но энергичнее. Конечно, мы никогда не переживём золотого века нашей литературы, как Италия при Льве X, Франция при Людовике XIV, Англия при королеве Анне, – но мы и не переживём его упадка. Прогресс наш тем значительнее, чем менее он привлекает к себе внимания. Не только соседи наши, привыкшие оценивать нас превратно, но и мы сами едва ли замечаем, что ни один народ не трудился над науками в целом в таком объёме, с таким рвением и с таким счастливым успехом, как ныне трудится наш. Это тем очевиднее, что все без изъятия области науки культивируются с примерно равным усердием, поскольку связь каждой науки с прочими становится всё заметнее, а следственно, возрастает и строгость требований, кои научился предъявлять человек к практикующему специалисту в каждой из них. Не успеет один достичь чего-либо весьма значительного, как является другой, дабы обратить внимание на вещи куда значительнейшие, коих достичь ещё предстоит. Ни в одном предмете мы не имеем господствующей системы, на кою всеобщие аплодисменты поставили бы клеймо действительного или мнимого совершенства.