– А я бы гладил тебя, утешал, жалел…
– А потом?
– А потом я бы тебя раздел и трахнул.
– Ой!
– А ты разве не это хотела услышать? Но ты ведь знала это и без слов.
Я села на стул и закрыла лицо руками.
– Знаю, да. Но боюсь говорить об этом, Женя. Нет, «боюсь» – не то слово. Я заранее настраиваюсь на то, что когда это кончится, я буду страдать.
– А я не боюсь страданий, Полинка, но не хочу стать их причиной. Но думаю я не о страданиях, а о том, что счастье мне улыбнулось. Чувства эти без границ – и силы дают, но и сдавливают горло. Есть многое, в чем я хочу разобраться, милая моя. Но думать сейчас ни о чем не могу. Я просто счастлив, от того, что ты есть в моей жизни, от того, что ты такая.
От неожиданности, удивления и счастья мне хотелось разреветься… Да, счастья. Я подумала про него, и… ничего не случилось – ни пожарной сирены, ни грома и молнии. И вдруг стало легко и свободно, будто исчезла невидимая рука, что сжимала меня изнутри все эти годы.
– Говори, Полинка, не молчи, – попросил Женя.
Я рассказала ему о любовнике, который умер когда я уехала, о сожженных письмах, о том, что мой муж – самый лучший на свете…
– Я понимаю, – ответил он. – Раньше ты воспринимала любовь мужа как должное, а теперь научились дорожить и ею, и покоем своим. Я понимал это с первой минуты и не хотел тебя смущать. Но…
– Но это невозможно выдержать! – сказали мы одновременно.
И расхохотались.
Я опоздала на йогу.
***
На работу я не шла, а летела, улыбалась своим мыслям, и, вспоминая наш с Женей разговор, даже забыла свернуть в переулок, где помещался наш центр, пролетела два лишних квартала, потом опомнилась и вернулась. Увидела букеты и гроздья надувных шариков у порога и только тогда вспомнила, что сегодня праздник по поводу десятилетия создания нашего центра.