И вот этот весь комплекс, весь царь районов, – словно один большой праздник, не давал забыть, что каждое чаяние, каждая кроха мысли в конгломерате культур соединяется в универсальную мудрость человечества. И тут, проходя мимо, будь готов к постоянным находкам между краями разума и безумия, ведь вся философия этих мест – именно в этом и есть!
Пока Максимка носился по комплексу, философы неспешно двигались к русскому храму.
Сартр, поморщившись, произнес:
– Позвольте, уважаемый Хайдеггер! Ваша критика дуализма «субъект-объект» вовсе не отменяет уникальности сознания. Именно в нём, в его проекции, рождается настоящая реальность. Разве не бывают переживания, доступные лишь одному человеку?
Хайдеггер с задумчивым взглядом ответил:
– Я понимаю Вашу точку зрения, Жан-Поль. Однако даже самые сокровенные феномены укоренены в нашей изначальной брошенности в мир. Ничто не изолировано от языка и культуры, всё переплетено в ткани бытия.
Сартр возбуждённо вскинул руку:
– Вы правы, наш опыт связан с миром. Но разве это исключает возможность субъективных переживаний, познаваемых только изнутри? Мое сознание и мой проект – это нечто большее, чем «бытие-в-мире». Это уникальный процесс самосозидания. Не может ли в нём быть что-то, недоступное даже близким?
Хайдеггер кивнул:
– Ваша позиция заслуживает уважения. Возможно, в человеческом опыте есть измерения, ускользающие от общепринятых представлений. Но, на мой взгляд, любое «я» укоренено в ткани бытия, в мире значений. Полностью изолированных феноменов не существует.
– Именно не так, мой дорогой! – загорелся Ницше. – Я уже давно понял, что объективная реальность – это всего лишь мечта разума. Каждый из нас, словно художник, рисует свой мир по своим законам. Как же можно игнорировать, что каждый опыт – это индивидуальный шедевр!
– Но заметьте, – серьезно возразил Хайдеггер, – без общего языка мы утрачиваем возможность понимания. Если всё сводится к субъективности, как же тогда преодолеть ограниченность наших восприятий? Человек – это «бытие-в-мире», укоренённое в культуре.