Хайдеггер, его глаза искрились как огонь, покачал головой:
– Ваши слова о субъективных феноменах не вместят всей глубины бытия. Я оспариваю дуализм «субъект-объект». Наша истинная суть – быть-в-мире, неразделимо связанной с окружающим.
Кант нахмурился, его строгое лицо выражало сомнение:
– Вот именно! Ясно, что подлинное познание должно строиться на универсальных основаниях. Явления, видимые лишь одному сознанию, ставят под вопрос саму возможность научного исследования.
В воздухе повисла напряжённая тишина, словно неведомая сила притянула к себе все звуки, и все собравшиеся ощутили, как время перестало течь.
– Время к вечеру! – с искренним энтузиазмом произнёс Ницше, словно бы сам воздух наполнился желанием перемен. – Предлагаю переместиться в храм русской философии.
Сартр, прищурив глаза, скептически возмутился:
– Почему именно в русский? Чем наш европейский хуже?
Ницше словно взвешивал слова Сартра и затем с лёгкой усмешкой ответил:
– Не хуже! Но, знаешь, русские умеют ставить вопросы так, что даже самые смелые мысли принимают облик непогрешимых истин.
– Например? – вырвалось у Сартра, как будто его внутренний мир не выдержал натиска.
И тут Ницше произнёс фразу, словно околдовывая всех вокруг:
– Я тварь дрожащая или права имею?
– Ну, конечно! – воскликнул Сартр.
Все вместе, движимые общим волнением, двинулись к зданиям, скрывавшимся за раскидистыми деревьями, словно чудеса и вопросы сливались воедино, наполняя их сердца ожиданием открытия новых горизонтов.
Перед глазами Максимки предстал грандиозный комплекс, словно прихоть самой философии, с непростой судьбой. Слово ветер Максимка устремился к зданиям перебегая от одного к другому и заглядывая внутрь.
С одной стороны, храмы античной мудрости, совершенно не смущаясь, возвышались, как крепкие домики из конструктора, что лишь дай – и соберутся заново! Колонны, словно мускулистые руки, тянулись в небо, принимая на себя не только облака, но и все мысли о добре и истине, которые когда-либо озвучивались среди философов.