в помещении кафедры
психологии в университете, где до своей внезапной болезни работал профессор
философии Аршиинкин-Мертвяк.
Молодой человек и Юсман сидели за столом друг против друга.
— Я пригласила тебя, Василий Федорович… — заговорила Юсман.
— Миша, — молодой человек поправил ее.
— Ну, да… Извини… Конечно же так, — согласилась с очевидным,
как-то жалобно всматриваясь в молодого человека и продолжила Юсман, — я
пригласила тебя, — она сделала акцент на следующем слове, — Миша…, чтобы
обсудить с тобой кое-что очень, действительно, жизненно важное как для тебя,
так и для меня. — Юсман, на несколько мгновений задумалась, — это жизненно
важно и для твоей дочери, Миша, — решительно добавила она.
— Что ты хочешь сказать, Виктория? Я, то есть мое старое тело
профессора, в котором теперь заключен подлинный Миша, находится в доме для
душевно больных и никогда оттуда не выйдет, это факт.
Сегодня я, неоспоримо, являюсь Мишей, а Юленька, она тем более в полной
безопасности и я снова с ней. Все состоялось, как и должно было быть.
Тебе…, согласен — надо побаиваться их, но…, мне кажется, ты можешь,
наверное это даже будет лучше, — куда-нибудь уехать, затеряться, даже за
границу, с финансами я помогу.
— Нет. Ты, уважаемый профессор… — взвол-нованно заговорила Юсман.
— Миша, — вмешался молодой человек.
— Да, да, Миша… — приняла поправку Юсман, не придавая этому
значения, — Так вот, — продолжала говорить она, — ты и в самом деле
наивно доверился Ворбию?
— А почему бы и нет?! — довольный собой, возмутился молодой человек,
— то, что он обещал — выполнил, и результат налицо! А то, что ты хочешь
сейчас сообщить мне, скорее всего, вряд ли будет иметь реальное лицо.
— Ты хочешь сказать, что я намеренно тебе буду лгать?! — в свою
очередь возмутилась Юсман.
— Я так не сказал, но…, сама понимаешь, я вынужден относиться к
твоим словам с осторо-жностью, — мягко, будто успокаивая младшего, сказал
Миша.
— Хорошо! Я буду действовать сама, за свою шкуру, как ты наверное
думаешь обо мне, а ты… — Юсман посмотрела на молодого человека с
пренебрежением, — можешь убираться в свой временный, подлый рай! —
отрезала она.
— Зачем ты меня осуждаешь? — попытался спросить Миша.
— Все. Я окончательно не желаю иметь дело с самодовольным слепцом и
даже…, видимо, трусом! Убирайся и погибай, жаль только Юлю, твою дочь —
наивную, несчастную девушку, жаль, что и ее как и себя ты погубишь своим
недоверием ко мне и доверием к этой скотине, Ворбию, к этому оборотню! —
Юсман негодовала, но уже успокаивалась, как человек, понимающий, что ничего
изменить нельзя и надеяться, кроме как на себя, не на кого и не на что.
— Извини, если я тебя обидел.
— Не надо извинений. Иди.
— Я никуда не пойду.
— Что еще за очередное хамство?
— Ты должна мне рассказать все, что знаешь, я постараюсь поверить
тебе.
— Боже мой! — театрально воскликнула Юсман, — он постарается
поверить мне!
— Перестань, Виктория, — мягко попросил Миша, — рассказывай, — в
искренне заинтересованном тоне сказал он, отчего Юсман посмотрела на него
внимательно.
На этот раз, его лицо убедительно выражало непредвзятость и этим
расположило Викторию Леонидовну вернуться к прерванному разговору.
— Хорошо, — тихо сказала она, — слушай меня внимательно. Ворбий
задумал и уже при-ступил к выполнению задуманного, не знаю, но не исключено,
что по каким-то причинам желая спасти свою задницу, если не так, то,
все-равно, в любом случае, ему необходимо жить дальше, он хочет продолжать,
разворачивать свои, теперь уже без сомнения — зловещие планы, и у меня
имеются подлинные доказательства моим словам.
— Извини, — вмешался Миша, — ты сказала доказательства. Ты можешь их
предъявить?
— Да.
— Они при тебе?
— При мне. Куда еще больше! — негодующе воскликнула Юсман и тут же,
закативши рукав своей кофточки, протянула к молодому человеку свою оголенную
руку и указала нервным кивком головы на место чуть пониже внутреннего изгиба
локтя, — убедился? — спросила она.
— В чем? — заинтересованно разглядывая руку, сказал Миша, — я вижу
здесь… какой-то бугорок под кожей.
— Пощупай его, только осторожно, он может