Пророк говорит тогда, когда все кажется на своих местах: храм стоит, служения совершаются, заповеди формально исполняются, обетование повторяется как коллективная мантра, и все, что было установлено, продолжается без видимых сбоев. В этом кажущемся равновесии и заключается та опасность, которую пророческое различение делает видимой. Его слово – это не критика внешней неустроенности, а указание на то, что устроенное стало автономным, завершенным, самодостаточным. Но откровение по своей природе никогда не может быть зафиксировано в форме без утраты: его энергия исчезает там, где исчезает жажда присутствия. Пророческое слово возвращает эту жажду, но делает это не как приглашение, а как надрыв, как трещина, как вызов, не оставляющий возможности вернуться к прежнему состоянию.
Присутствие не возвращается через реформу системы. Оно не возникает из дисциплины, и не зависит от степени правильности культа. Оно возвращается там, где обнаружена пустота, не замаскированная цитатами. Пророческое вмешательство тем и невыносимо, что оно разрушает не грех как нарушение нормы, а безопасность, выстроенную поверх отсутствия. Его слово не указывает на нарушение, а открывает отсутствие. И в этом оно всегда воспринимается как угроза – не потому, что оно враждебно, а потому, что оно несет с собой такое знание, которое невозможно интегрировать без того, чтобы что-то необратимо не рухнуло.
Поэтому пророк оказывается опасен не только политической власти, но и религиозной системе. Он нарушает их невидимый договор: тот, в котором присутствие заменено упорядоченностью, голос – представлением, а различие – согласованностью. Его слово возвращает пустоту, а вместе с ней и возможность услышать, потому что слышание всегда возникает в том месте, где уже не на что опереться. Пророк не указывает путь – он разрушает тот, по которому все уже идут, не замечая, что он больше не ведет к живому. Он не создает нового института – он открывает зияние между Богом и привычным. Его слово не может быть применено – оно может быть только воспринято. Но воспринять его – значит признать, что все, что казалось завершенным, снова стало началом. И это возвращение присутствия в точку, где не только не ждали, но и не искали.