Потому переход от откровения к системе – это не всегда акт предательства, но это почти всегда движение от трепета к надежности, от различения к воспроизведению, от живого различения к механике правильного поведения. Система, даже возникшая из откровения, не может долго существовать в режиме непредсказуемости, и потому она оформляет пережитое в повторяемое, насыщает ритуалами, закрепляет нормами, устраняет неясности. Эта тенденция не обязательно исходит из злого умысла или намеренного сопротивления Богу, но она глубоко заложена в человеческом желании удержать то, что когда-то вызвало трепет, и превратить его в структуру, обеспечивающую предсказуемость и порядок. В этой точке, когда религиозная жизнь становится устойчивой, управляемой и воспроизводимой, а откровение – переработанным преданием, пророческое слово возвращается как прерывающее вмешательство, не имеющее ничего общего с улучшением уже действующего механизма. Его задача не в том, чтобы укрепить, усовершенствовать или дополнить. Оно звучит для того, чтобы разрушить.
Это разрушение не имеет своей целью уничтожение веры, народа, храма или традиции. Оно направлено не на отрицание, а на вскрытие ложного основания, которое возникло в тот момент, когда система перестала распознавать, что ее внешняя стройность уже не сопровождается живым откликом на присутствие. Пророческое слово не сражается с формой как таковой – оно обостряет различие между формой, в которой еще звучит Бог, и формой, которая уже функционирует без Него. Проблема начинается не тогда, когда ритуал совершается, а тогда, когда ритуал продолжает совершаться независимо от того, есть ли еще Тот, к кому он обращен. В эту точку и обращен голос пророка – не к нарушителям, а к верным, не к отступившим, а к тем, кто не заметил, что вера уже утратила напряжение восприятия.