Пророк в семитском понимании – не теоретик, не реформатор, не носитель доктрины, но тот, чье восприятие оказалось столь обостренным, что он не может оставаться молчаливым. Его речь не возникает из желания сообщить нечто важное, она проистекает из внутренней невозможности не произнести того, что стало очевидным, но по-прежнему вытесняется. Он не говорит от собственного имени и не встраивается в существующую систему передачи смысла – напротив, он прерывает эту систему в той точке, где она перестала быть прозрачной для присутствия. Пророческое слово не добавляет знаний, не расширяет традицию, не улучшает догмат – оно вмешивается в ткань стабильности именно потому, что в этой стабильности уже нет дыхания. И в этом его голос не утверждает, а разоблачает; не дополняет, а различает; не формулирует, а направляет внимание туда, где все уже выдохлось, но продолжает действовать по инерции.
Сама структура пророческой речи невозможна без сопряженности с тем, что выходит за пределы авторского высказывания. Пророк – это не говорящий от себя человек, и даже не представитель Бога в институциональном смысле, а свидетель разрыва между тем, что должно быть живым, и тем, что стало лишь формой. Его слова – не результат созерцания далеких времен, а сгусток пережитого различения, перенесенного в язык, который почти всегда звучит не как уверенное знание, а как тяжелое, выстраданное столкновение. Его речь не может быть безучастной, потому что он сам включен в то, что называет: он не комментирует реальность – он проходит через нее, и в этом прохождении рождается пророческий жест, объединяющий в себе слово, действие и боль.
Семитская традиция не отделяет говорение от бытия, а различение от пути. Пророк неотделим от того состояния, в котором он пребывает: он не может быть интерпретирован отдельно от его тела, биографии, страха, отказа, молчания, изгнания, физического и духовного давления, с которым сопряжено произнесение слова, никогда не гарантирующего успеха. И потому пророчество не может быть функцией – оно не поддается закреплению, не может быть назначено, не может быть включено в порядок вещей без того, чтобы не утратить своей природы. Его нельзя преподать, как нельзя научить слышать то, что не согласуется с известным.