Соломон не разрушает Завет – он его стабилизирует. Но в этом и заключается глубинная угроза: Завет, лишенный движения, превращается в догму; мудрость, лишенная различающего страха, становится утонченной формой гордыни. Царство процветает, храм стоит, народ приносит жертвы. Все хорошо – кроме одного: голос больше не звучит. Потому что когда мудрость становится системой, она перестает быть каналом откровения. Она становится рамкой, в которой Бог должен действовать «соответственно». И тогда начинается подлинная потеря: не обрушение, не крушение, а тишина, в которой слышно только порядок, но уже не зов.
И когда тишина становится нормой, а порядок – единственной формой святости, то неизбежно наступает следующий этап: поиск внешнего знака, который мог бы заместить исчезнувшее присутствие. В этот момент внимание смещается от слышания к зримому, от различения к архитектуре, от трепета – к утвержденной структуре. Если голос больше не звучит, остается возможность построить его образ – величественный, нерушимый, совершенный. Так наступает кульминация религиозного воображения, в которой сама форма берет на себя функцию откровения. Храм воплощенной попыткой зафиксировать то, что по своей природе никогда не может быть закреплено.
Храм Соломона – кульминация религиозного воображения Израиля, символ осуществления, архитектурное воплощение всего, к чему стремилось поколение, вышедшее из пустыни. Он возведен с точностью, с благоговением, с роскошью, превосходящей все описанные в Писании строения. В его стенах – кедр, золото, гранаты, херувимы, медные моря, ливанский камень, совершенная пропорция. Все говорит о величии, завершенности, славе. Но потому, что он столь совершенен, в нем не остается пустоты. Он – абсолютная форма, и в этом – его сила и его предел. Потому что форма, достигшая вершины, перестает быть дорогой: она начинает требовать сохранения, защиты, повторения. И в этом начинается медленное угасание различающего слуха, из которого вообще возникло богослужение.