Особое значение здесь приобретают заповеди, выраженные в форме запрета. Они кажутся оборонительными, но их подлинное назначение – не в том, чтобы оградить человека от зла как от внешней угрозы, а в том, чтобы сдержать ту внутреннюю инерцию, которая приводит к утрате различающей чувствительности. Заповедь «не убей» говорит не о недопустимости акта, а об опасности того состояния, в котором другой перестает восприниматься как лицо; «не укради» – не только об экономической честности, но о том, как легко разрушается восприятие границ другого, когда исчезает ощущение дара и благодарности; «не лги» – не столько о правде в юридическом смысле, сколько о памяти, что речь теряет силу, если она становится манипуляцией. Каждая из этих заповедей – не запрет в полицейском смысле, а усилие удержать человеческое сознание в поле различения, где возможно переживание присутствия, а не только соблюдение формы.
Поэтому Закон, как он был явлен на Синае, не может быть сведен к системе норм, выведенных из авторитетного источника, даже если этим источником признается Сам Бог. Суть не в авторитете, а в пространстве, которое создается для того, чтобы голос мог продолжать звучать. Заповеди не навязывают правильность, они организуют внутреннюю структуру внимания, в которой человек остается способным слышать – и в себе, и в другом, и в истории – то, что нельзя отразить в норме. Закон – не результат откровения, а его продолжение в форме памяти, дисциплины, устойчивости. Он не контролирует, а удерживает; не заставляет, а возвращает; не определяет, а помогает не забыть, что всякое действие, если оно происходит вне связи с голосом, становится самозамыканием, даже если формально соответствует предписанию. Заповедь – это не форма контроля над поведением, а способ остаться в живой связи с Тобой, Который говорит – всегда заново, всегда иначе, всегда вне схемы. И потому, что Закон не устанавливает правильность, а удерживает внимание, его исполнение не может быть понято как соблюдение внешнего порядка – оно должно раскрываться как внутренняя практика присутствия, в которой каждая заповедь становится не границей, а движением навстречу живому обращению.