Направление и содержание философского разговора
Странность философского разговора заключается в том, что он может выбирать любое направление. Если какая-то наука обязана49 говорить о своем предмете, изучать свой выбранный предмет, рассматривать свои явления, то, в отличие от такого тот, кто намеревается вести философские беседы, или тот, кто изучает философские разговоры, может удивиться тому, что нет никаких ограничений в отношении тем, направлений, форм, форматов, содержаний… разговоров с некоторым «но»50. И такой разговор – это в обязательном порядке еще и «обязательное состояние»51 того, кто ведет «такой» разговор. И без присутствия «состояния», то есть некоей «странности в присутствии», не возникает погружения в суть разговора, а также отсутствует его последующий «результат»52.
Все попытки придать таким разговорам какую-то конкретную форму или определить их предмет – это слабые попытки придать такому мышлению некую научную форму53. Так аристотелевская54 средневековая метафизика выбирает в конечном итоге55 своим предметом вопросы о Боге, душе и мире как целом (условно теология, гносеология, онтология). Или критика такого, связанная с невозможностью выявить эти предметы в предметной плоскости. И тогда в результате, с одной стороны, об этих предметах возникает сумма как бы пустых схоластических разговоров56.
Тогда возникает и оппозиция к такому, то есть смысл такого разговора видится в поиске и анализе познавательных способностей субъекта57, с одной стороны, а также и возможности такого мышления дать обоснование «действительному», то есть научному познанию и знанию вообще. Итак, такое мышление, с точки зрения посттомистской философии, должно изучать познавательные способности58 и быть методологией научного знания. И такое мышление в итоге развития, в своем итоговом вырождении тоже дошло до своих крайних границ отсутствия действительного мышления и достигло в итоге какой-то «ясной позитивности»59.
Оппозицией такому становится «другое мышление», которое признало бесплодным, то есть не дающим никакого результата, «позитивное» мышление. И тогда такое первое мышление снова направляется туда – к возможности выбирать любое направление путешествия. Но в итоге, дойдя до своих крайних границ отрицания традиции, такое мышление вырождается и становится мышлением-манифестацией, ну или каким-то неопределенным разговором, каким-то пост-пост…, который пытается изобразить из себя какую-то значительность…
Что может быть результатом любого такого мышления? Например, а что может быть результатом научного мышления? В упрощенном значении – это сумма знаний о предмете60, а также это и те, кто осуществляет такое познание, это также его фиксация, прочтение, развитие…, то есть это целый процесс, а затем и применение такого полученного зафиксированного знания в другом для получения каких-то результатов, а затем взаимодействие с происходящим, участие в нем, попытки его выделить, понять, взаимодействовать, воздействовать и снова…
В чем разница между действительным философским мышлением61 и какой-то глупостью? Необходимо предположить, что все присутствующие в европейской традиции разговоры имеют своим основанием древне-греческую традицию.
Установим присутствующее мнение, о том, что обязательным способом определения «качественности» такого разговора являются разные обязательные условия:
– знание традиции, то есть тот, кто ведет «правильные» разговоры, должен в обязательном порядке глубоко знать предыдущую традицию;
– есть мнение, что любой такой разговор ведется в границах «разговора о бытии»; родоначальником такого разговора условно принято считать Парменида;
– можно предположить, что такой разговор должен быть каким-то образом кем-то (каким-то сообществом) определен в качестве «такого» разговора;
– и, возможно, Время, История62 (она) ставит точку в этих спорах, оставляя только именно такое мышление, а остальное исчезает в круговороте ушедшего бытия.
В итоге, рассматривая разные такие разговоры и совершенно разное такое мышление, можно в нем найти и что-то общее и что-то разное, и что-то совершенно непохожее, и никакой анализ не позволит понять, почему какое-то мышление будет действительно таковым, а другое иным, вплоть до иллюзии или даже имитации такового, доходящей до каких-то крайних пределов.
Можно понять такое мышление по-разному.
– Можно предположить, что такое мышление – это часть научного мышления, и что это его сверхабстрактная форма, а затем математика и далее… от абстрактных наук к конкретным. Такое мышление может служить научному мышлению при создании сверхновых теорий, оно может быть основанием для поиска преодоления существующих научных противоречий, может быть основанием для новых фундаментальных открытий, поиска новых направлений развития науки в целом, основанием для нахождения каких-то первичных свойств мироздания…
– Можно также предположить, что такой разговор может иметь какую-то «практическую»63 реализацию. Частично это может быть понято как методология для настоящей естественной64 науки. А если также предположить, что науки разделяются на два больших предмета65: «знания о мире» – это естествознание и «знание о человеке» – это гуманитарное знание66, тогда такое мышление может быть частью вот этого гуманитарного знания. А если предположить, что «такое знание о человеке» – это различные гуманитарные дисциплины, например, политология, психология, социология, право…, тогда, являясь частью такого знания, такая наука (или основание) может производить различные теории, которые позволяют и изучать свой предмет (человека), а затем (исходя из представлений инструментализма) и управлять им, лечить его, изменять его, манипулировать им… Тут также возникает проблема с такими «науками», как военное дело, экономическая география, экономика… Но в итоге окажется, что деление научного знания на предметы – это условность, и определение чего-то в виде какой-то науки, а другого – в виде искусства, а третьего – в качестве ремесла – это тоже условность, которая имеет своим началом то мышление, которое способно все разделить на что угодно, а затем сложить эти мысли по различным параметрам, которые также будут иметь место в этом же мышлении.
– Можно решить, что это некое дополнительное знание, которое позволяет создавать мировоззрение, рисовать картины мира, давать «точку отсчета»…, с которым приходится считаться научному мышлению, при этом также игнорируя такое, так как это все же только пустые «разговоры о целом», которые не дают конкретное-прикладное знание. И со стороны такого позитивного мнения считается, что такие «разговоры о целом» необходимы отдельному индивиду «для того, чтобы не сойти с ума», и поэтому они допустимы, тем более, если в данном периоде уже значительно деградировало «состояние связи», которое ранее удерживало сознание в нормальном состоянии.
– В сильном значении – это опасное знание, это способ фальсификации реальности, то есть это средство для создания «идеологий», с помощью которых затем возникает возможность контролировать сознание-мысль и отдельного индивидуума, и каких-то сообществ в целом. То есть это и орудие контроля над массами, и инструмент борьбы с теми, кто присутствует на властном олимпе со стороны каких-то других конкурирующих групп. Такое мышление может разрушать что угодно: любые традиции, устои, практику, все существующее совокупное бытие как таковое.
– Можно предположить, что такое мышление – это какая-то наивысшая форма мышления, доступная только избранным, и что это мышление позволяет возвышаться над «серой толпой» не знающих такое мышление. И это также показатель «определенной онтологии». Отсюда можно сделать различные выводы об устройстве душ избранных, о праве возвышаться над другими низшими. Есть также предположение, что те, кто обладает таким мышлением, могут властвовать над душами живущих. Как? И таких разговоров может быть множество… (Аврелий).
– Можно представить себе, что такие разговоры – это обязательная часть культуры (праздная часть), что такое возникает на каком-то историческом этапе. Можно предположить, что это какие-то «праздные разговоры», и они не могут иметь никакой практической конкретной пользы. По сути, они бесполезны, единственная польза – это некая тренировка мышления, способ научиться свободно мыслить, то есть это какая-то методология развития ума…
Все, что было указано выше, может быть объявлено действительным в отношении такого мышления: оно может быть и основанием всего вышеуказанного, и способом, и попыткой его реализации, то есть оно может быть в состоянии становления такового или быть действительным для всего этого. В итоге такое мышление, как реализация, может быть всем, чем оно захочет стать, а точнее, тем, чем оно сможет быть в итоге.
Но в своем первоначальном значении или само по себе такое мышление – это нечто другое, это, по сути, только странное мышление-состояние.
И что значит опыт такого странного мышления? Почему странного мышления? Дело в том, что некто, прожив какую-то часть жизни, что-то видел, что-то знает, что-то слышал… И обладая пытливым умом, он мог им продумать разное, оглядеть все закоулки этого, данного ему мира, и увидеть, что во всем этом очень мало того, что может остановить-удивить. И вот такой пытливый ум в поисках удивления может заметить, что удивить его могут только какие-то особые мысли, и поиски таких мыслей-остановок, и проигрывание таких мыслей, и ожидание таких мыслей становится особым интересом для такого ума. Тому, кто не стал на такой путь, такое неинтересно, для него такое безразлично.
Как понять, что же это за странность, которую видят философы и не видят другие? Почему у них есть рецепторы для ощущения странности при прокручивании разного, а другие эту странность не замечают? Но и одновременно – «все люди – философы»67? То есть, возможно, все видят эти особые странности? И, возможно, кому-то они «режут глаза», а кто-то их может заметить только если ему на них долго указывать? И банальности, обыденности и всякие высокопарности – это не те странности, о которых идет речь. И многие могут всякие никчемности воспринять как философию, но философия тут ни при чем, человек многообразен, и глупость, слабоумие – это тоже часть его натуры.
Разве философия не существовала до греков или не будет существовать после? Возможно, философия будет существовать до тех пор, пока будет присутствовать способность ума замечать определенную странность. Но, известная в европейской культуре в виде философии «широкая фиксация странности» была предложена именно греками, и такое не отрицает того, что такое присутствует и в другой традиции. То есть все, находящиеся в мышлении, находятся в определенном странном состоянии, но замечание того, что мышление – это странность, или того, что над ним и в нем, есть нечто странное…
Иногда считается, что задача философии – производить какие-то всеобщие обобщения, крайнее выражение такого – это метафизика. То есть «мир больше, чем опыт», и как его объяснить? И тут предположительно можно нарисовать «схему мира», допустим, в виде какого-то «рационального» конструкта. Считается, что реализованный греческий подход – это именно способ избавиться от неопределенности, то есть это предложения «рационального конструкта описания Мира». Таким образом как бы возникает решение неопределенности, но такое – это только решение, но не сам Мир.
Но есть ли другие способы решения проблемы неопределенности? Можно ли предложить что-то другое, но что? Возможно, это различные способы отрицания необходимости решать такой вопрос в том или ином виде?
Допустим, радикально-позитивная наука или кантовский критицизм – это тоже способы отрицания метафизики, сюда же можно отнести и крайний скептицизм, и всевозможные виды нигилизма или атеизма68. И такой неметафизический конструкт может быть не только всеобщим, он может предлагать решения в определенной выделенной предполагаемой части Мира.
Философия, замечая странности, при попытке эту странность схватить создает конкретность, и это становится после чем-то другим, каким-то учением, возможно, только неким бесполезным метафизическим учением. То есть, конечно же, философия, «как способ фиксации странности», не имеет узкой полезности, но и без нее тоже никак, разве что это запретить.