Бытие на границе небытия
Почему Александр Великий посещал Дельфийские храмы или встречался с египетскими жрецами? Что он хотел узнать? Свою судьбу? Или то, что его судьба – это не случайность, или то, что его дорога-явление – это нечто сверхнормальное? И Александр – это не просто какая-то пылинка в каком-то нигде, а это нечто обязательное для всего происходящего!
А это происходящее – это какое-то безумие, а участвующий в нем, «он кто» или «что» или…? Он участвует или несется куда-то на неуправляемом судне, или стоит на месте, или не все это?
Каждый присутствующий хочет быть не просто чем-то случайным, он хочет быть должным в бессмысленно присутствующем. Но жизнь на краю тотальной бездны неопределенности – это и есть удел человека. По-другому многие известные экзистенциалисты понимали это как брошенность в мире; заброшенность в мир; затерянность в мире; одиночество в мире… И такая «брошенность» не может быть понята в нормальном состоянии, точнее, окончательное осознание такого состояния приводит к самоубийству.
Но каждый иногда ощущает свою уникальность131, свою избранность, свою особенность, свое неслучайное пришествие. И такое – это все что угодно, но это не только иллюзия, а это данность присутствия духа. И это то, что присутствует вместе с остальной странностью присутствия. И бывают мысли о том, что пребывание тут – это какая-то подготовка к чему-то другому, и что там будет что-то главное, а все, что здесь – это какое-то промежуточное или какое-то наказание, или … а возможно, это очередной способ «организации нормальности» там, где нет никакой нормальности?
Двойственность бытия человека заключается в том, что он как бы и «есть», но одновременно он как-то догадывается о том, что «его уже нет». Странное бытие с сознанием своего небытия. Присутствовать отсутствуя, отсутствуя присутствовать. Жить со знанием присутствия своего уже произошедшего завершения. Такое «необходимое завершение» можно не замечать, о нем можно на время забыть, но с этим приходится жить, даже, возможно, скрываясь от завершения. Но, написанные кем-то когда-то слова указывают на «присутствующее тогда того, кто мыслил» (Марка Аврелия), и существующее «сейчас для того, кто сейчас это читает», но того, написавшего, может уже и не быть, он ушел вместе со своим временем, но куда? И дальше возникают и другие мысли обо всем этом… (Унесенные ветром).
Как можно жить с пониманием того, что тебя уже нет? Как можно существовать, присутствовать, понимая, что ты уже отсутствуешь? Все, что ты желаешь сейчас – его уже нет. Когда ты разглядываешь в мыслях тех, кто уже ушел, пройденный ими путь, какие-то непонятные курганы каких-то непонятных стремлений, какой-то непонятной жестокости, вовлечения, обрядов, обрядов смерти, жертвоприношения живых, ритуалов, плясок, целеустремленности в никуда, настойчивости, работы, глупости, радости… и всего такого, а по аналогии – происходящее как бы сейчас и с тобой, это все кажется каким-то вывихом. И если «меня нет», нет и моей боли. Боль есть только тогда, когда «есть воспринимающий» эту боль. Отсутствующий воспринимающий не воспринимает ничего происходящего. И такая действительность страданий и недействительность всего остального – это нечто достаточно глубоко проработанное в одном древнем восточном учении.
И как понять тех, кто также сегодня, сейчас не может покинуть свои роли в происходящем включении и бредет, непонятно зачем, в бессмысленном направлении, но бредет… и будет брести, пока не упадет, а за ним будут брести другие…? Зачем? И любая остановка, любое разглядывание вывиха как вывиха – это какой-то конец, но не вывиха, и какое-то начало, но не вывиха, но, опять же, тут нет остановки, вывих будет существовать всегда, только его запах может меняться, но его суть всегда остается прежней.
Можно попытаться выскочить из вывиха и стать каким-то «нищим у дороги», вывихнутым, но по-другому (в бочке?). А можно выскочить из вывиха и погибнуть сразу, но погибнуть ли? А можно выскочить из именно этого вывиха и начать включение по-другому, то есть за счет всех, кто считает свой вывих нормальным, но через время, когда будет обнаружена утечка ресурсов, аномальный вывих будет либо уничтожен, либо изменится старый вывих, и все сразу нормализуется. И есть мнение, что и для других это будет только мнением, что даже любой конкретный уход от вывиха сейчас и здесь не позволяет покинуть вывих, и в него, в вывих, в любом случае вернут снова и снова, как утверждается в одном учении.
Предположительно существовало поколение, были люди, были их судьбы, их происходящее, и вот они ушли… Что осталось? «Воспоминание об этом времени» – оно есть для тех, кто помнит и понимает это, понимает это происходившее, эти судьбы, эти переплетения… Но после уходит и тот, кто помнил последнее воспоминание об этом…, но как понять то ушедшее?
Представим себе историю каких-то происходивших событий, происходивших тысячи лет тому назад. Сложно себе представить, что же там происходило, но наличие нас говорит о том, что там все же что-то было, и какое-то нечто – это пласт конкретных историй… И такие истории – это не просто факты, это больше, это пласт происходившего, которое как-то было, но что остается после «такого было» и «чем оно является на самом деле?» Чем?
Человек слишком человек, он слишком ничтожен и так мало понимает, его разум затуманен, все фрагментарно, все зыбко и туманно. А перед ним, в нем, за ним – бесконечное нечто-ничто. Как протянуть руку через бездну? И тут не все так просто: страх, обман, утешение. То, что в нас и вокруг нас оно звучит как грандиозное нечто-ничто. И это нечто-ничто – это загадка, тайна, и оно, возможно, требует преклониться перед ним, требует понять свою собственную ограниченность, понять свою собственную немощность?
Ты не можешь остановить бег жизни, сегодня ты вот такой, ты ребенок, ты юноша, а завтра уже старик, а через миг тебя уже не станет… И тебе все это придется пережить, в том числе и смерть, такое не хочется осознавать, пропуская через себя. И обнаружение своих разных телесных состояний – это значительное удивление и это также нежелание принимать это, но затем, если есть продолжение, происходит и адаптация, и итог…
Возможно, принятие (как необходимость) присутствует только тогда, когда есть движение к чему-то. А затем после тебя снова будут те, кто будет идти после тебя к этому чему-то (кому-то). То есть возникает эстафета, и ты часть этой эстафеты-борьбы-катастрофы, ты не конечность, а ты только часть большой игры, ты замкнутость между прошлым и будущим, ты проводник какого-то исторического (другого) тока, какого-то замысла дойти туда? Но куда? И если «этого куда нет», тогда все бессмысленно, и все, что сделано или не сделано – это бесполезность?
Как бы ни хотелось, но остановиться невозможно, невозможно застыть, невозможно зафиксировать свой возраст, свое состояние духа, свое тело, свою мысль, это все утекает и растворяется, и ты вместе с этим… (или нет?)
Но что остается после, и ради чего стоит жить? Ответа на этот вопрос нет, но предположение должно быть, то есть гипотеза должна присутствовать, и если ее невозможно обнаружить, тогда все подвергнется унынию, и такое уныние тоже пройдет, но будет ли после него какое-то после? Какое-то человеческое после?
И какие-то маленькие животные радости, какие-то мещанские замечания чего-то, какая-то практика включения, какие-то частные победы, какое-то творчество… И, возможно, что-то больше этого – это все может быть…
Но такого слишком мало, слишком мало для того, кто точно знает, что в конце пути его ждет смерть, которая обесценивает и обесцвечивает все это мимолетное до… То есть на такой чаше весов в обязательном порядке должно быть что-то очень весомое, то, что позволяет перевесить то, как смерть превращает в прах всю жизнь до нее, превращает все радостное в абсурд, а победителей – в проигравших…
И это должно являться чем-то значительно-весомым, каким-то Сверхбытием, каким-то Сверхнечто, которое может победить любую смерть, любое конечное, которое затем всегда обращается в прах.