Неадекватность
Некий «мир» не имеет никакого обыденно-выявляемого смысла, в нем нет ничего, что может заинтересовать дух. Вещь не обратима в дух, вещи недоступны89 духу, и для него все это остается бессмысленным. И, возможно, только какая-то цель создает для духа смысл90 в этом мире, какую-то необходимость пребывать тут?
Пребывать тут – это каждый день что-то делать, каждый день преобразовывать бытие, каждый день создавать какое-то мышление, выделенное мышление, мышление-действие…, практику… А это и производство радости, и производство правил, и производство управления, и последующего за этим производства общности. И вот это все и есть пребывание тут в каком-то внешне-выявляемом ключе. Но за этим всем внешним есть еще разное, разное то, что непонятно явленным образом.
Время обладает возможностью уносить все в прошлое. А что такое прошлое? Это какое-то ушедшее бытие, не бытие, инобытие? Как существует прошлое? А время, которое куда-то что-то уносит – это только фигура речи? Что это за состояния, как происходят такие присутствия или отсутствия?91
Кто из включенных может остановить уходящий поток? Кто может остановить происходящий поток? Кто может, но может ли? И что будет после исключения? Может быть, он будет включен снова, но по-другому? И остановиться можно только в мысли, в каком-то мышлении, стихе, рассказе, фантазии, но затем происходящее поглотит и это…92
В любой момент можно заметить, что всегда «замечаемый» мир – это уже «вчерашний мир», и его нужно описывать, то есть понимать, а значит, описывать, но это всегда уже нечто ушедшее, не говоря о том, что это только описание какой-то «вещи в себе».
Каждое художественное произведение, книга – это взгляд на произошедший мир, это картина, это зарисовка какой-то части того, что зарисовывается. Такая зарисовка – это странная вырванность чего-то из чего-то, чего-то из мира мысли, из мира того, откуда родом мысль, и также это зарисовка чего-то происходящего тут, и такая зарисовка позволяет, разглядывая ее, оказаться сразу в двух мирах, и в мысли, и о том, о чем мысль. Такое погружение позволяет ощутить это произошедшее в мысли и о том, о чем мысль, но что остается после погружения? Остановись.
И этот зарисованный мир, который находится на той стороне зарисовки, постоянно куда-то движется, но куда, и есть ли такое движение или это иллюзия? И если это куда-то движется, то что из этого движения можно выявить, а также что можно понять о том загадочном «куда».
Можно заметить разное, но конкретно можно заметить живущих людей, конкретные предметы, а также разное воображаемое происходящее или произошедшее с этим всем. Но это нынче живущее, а через миг его-их уже нет93. Все созданное и действующее сейчас, все присутствие – его через миг уже не существует либо оно другое, либо становится чем-то другим, либо является чем-то другим.
И это «все»94 направляется куда-то (в неизвестность) как бы само, но одновременно направляемое в это неизвестное, но куда-то (то есть к какой-то известности), какой-то неизвестной95, но причиной, то есть каким-то конкретным побуждением. Загадочное «все» можно обозначать разными словами и наделять разным содержанием, например: «природа», «мир», «вселенная», «космос»… И причину можно определять словами: «Бог», «природа», «эволюция», «закономерность»… Но все происходящее или не происходящее, присутствующее, но отсутствующее, возникшее96, но вечное – это загадочная тайна.
Но если представить себе в границах какого-то очередного естественного позитивизма, что это «все» есть как «нечто» и что у него есть какая-то позитивная (но пустая) причина, то вопрос о том, куда, к какой цели устремляется этот позитивизм – это открытый вопрос, отталкиваясь от которого можно разглядывать и «все», и «причину». И тут в этом всем могут быть мысли о хаосе и порядке, и о космосе, и о логосе, и обратном этому, и о каком-то метафизическом свете и тьме, и о противостоянии чистого того, что там, и мерзкого того, что тут. Но все это, опять же, какие-то мысли, желающие придумать, «почему это все есть», и одновременно, почему оно не достигло какого-то своего завершения или окончательной цели? А если такая «картина мироздания» – это очередная «картина» мироздания? А «то, что есть», очень возможно, что оно «больше» всех этих мыслей о нем? И это «больше» может означать разное или не значить вообще ничего?
Присутствующее замечание чего-то происходящего замечает это происходящее, но в чем смысл этого происходящего? Как можно понять это происходящее? Имеет ли происходящее какой-то смысл? И тут, возможно, что тот, кто замечает, рисует нечто, то, что происходящему не присуще, придумывает этому происходящему какую-то содержательную картинку, но насколько нарисованное тождественно тому, что происходит на самом деле? Или весь смысл – это только внутренняя способность того, кто способен замечать? А может ли быть так, что «смысл всего происходящего» как-то существует отдельно и от того, кто замечает происходящее, и от происходящего?
Но что есть присутствующая адекватность на самом деле? Если при этом все предыдущие адекватности – это заблуждение? Но присутствующие присутствуют и далее, и те, кто-то за ними, и какие-то их последователи, наследники, прямые потомки, причем присутствуют те, кто смог выжить в таком безумии, те, кто думал, что он проверяет присутствие на адекватность и почему-то выжил, но почему? Потому что их присутствие было самым адекватным97 или, наоборот, неадекватным, или…? Теория адекватности выживших – она самая адекватная=истинная или выживание и наследование не совсем так связаны с адекватностью, а как-то по-другому? А, возможно, это никак не связано? Тем более, что через время такая очередная адекватность опять опровергается? Возможно, тут есть место какой-то удаче, року, предопределенности, тайне, случаю? Возможно, участие в происходящем имеет какую-то «скрытую» адекватность, а вся «определяемая» адекватность – это только то, что в бодрствовании, а то, что во сне, в бессознательном – только оно есть адекватность, и подключение к нему дает возможность опираться на «действительную» адекватность? И история не рассказана до конца никогда, пока есть рассказчик, но его наличие, как и наличие его истории, говорят о том, что конец все же есть98. И если из середины повествования кажется, что вот эти живущие адекватны, то что затем, когда их не станет и не станет тех последних? И это докажет, что это все совокупное, вся история этого присутствия, от его самого глубокого начала и до полного завершения являлась неадекватностью?
Тут могут быть разные оды – ода нигилизму, ода безысходности, ода никчемности, а могут быть ода вдохновленности, ода всесилия или даже оды безумия. Все эти оды существуют сразу, но каждая из них при проигрывании создает разное присутствие, а точнее, некий дух, который стоит за этим, действует совершенно как-то по-другому.
Есть мнение, что различные религиозные учения утверждают, что присутствующее состояние – это аномалия, а то, каким должно быть другое какое-то состояние – это правильная реальность. Или, например, что «эта жизнь» – это все только иллюзия, которая скоро закончится, и тогда «все станет на свои места». Или, например, что присутствующее – это подготовка к чему-то иному… Все эти мысли имеют под собой очень значительное основание.
Тот, кто присутствует, он всегда «присутствует в этом» или в другом таком же, в «следующем этом» не как во множестве состояний – он присутствует в себе самом, в своем происходящем, и это не часть его, не другое – это он сам. Все вопросы про «кто Я, куда Я иду, что будет… что было, что есть…???» – это не внешние вопросы, это вопросы моего присутствия тут и сейчас, и завтра, и вчера и любого моего момента. И это не говорит о том, что есть какой-то очередной примитив, то есть, например, какая-то естественная религия или что-то другое прилагаемое. Слово «религия» – это упрощение, и таких упрощений в языке множество, точнее, сам язык – это способность упрощать, а то, что присутствует как «какой-то конкретный путь» – это другое. Есть «включение в этот путь к …», есть присутствие в этом присутствии-состоянии… Когда возникает включение, исчезает всякое внешнее. Когда нет включения, тогда будет слово «религия», но это слово не позволяет понять, что там с той стороны, и это только метка для ума. И такое «включение в путь» – это всегда включение в путь. И наше присутствие – это и есть путь, и «все, во что происходит включение», становится такой дорогой, а дорога становится включением. Это касается вопроса метки-языка, метки-имени, метки-происходящего, метки-субъектии, метки… и другого, что может выделяться в виде «только слова», но там, с той стороны есть только включение или есть «что-то другое»? И такое включение, и другое неминуемо включают в себя постоянное ощущение отсутствия какого-то понятного присутствия, что требует поиска пути-возможности включения для нахождения истинности своего присутствия, и когда такое будет найдено, тогда это становится не внешним, а включенным-конкретным по Гегелю.
Упрощенно «время» по Августину можно понять так: прошлое – это уже не существующие предметы, будущее – это представляемые предметы, а настоящее – это предметы, доступные непосредственному восприятию. Но все такое меркнет перед представлением Канта, причем и кантовская интерпретация может быть осмыслена множество раз. Как все это очередной раз можно продумать? Что известно или неизвестно, можно только очень условно предположить, что «происходящее происходит», и сюда, в это совокупное происходящее нужно включить все, то есть и то, что было, и то, что будет, и то, что происходит, и все акты мысли, и взрывы звезд, и все колебания ненависти и любви…, все поражения и победы, все проступки и преступления…, все мысли о запредельном, о втором дне, о невидимых планах бытия, какое-то «совокупное все». Но это «совокупное все» – это нечто недоступное восприятию в простом значении; для ориентирования в этом тотальном происходящем, которое есть «тотальная вещь в себе», у человека присутствуют «механизмы ориентировки», некие условно познавательные способности; к таким необходимо отнести (по Канту) «время», «пространство» и другое. Конечно, сам кантовский механизм присутствия в присутствующем значительно сложнее, но в каком-то упрощенном значении это так. И такому противостоит мнение, что нет никакой «вещи в себе», и присутствие дано нам непосредственно. Но такое представление всегда может заметить некую онтологическую реальность, взаимодействие с которой в «предметном» значении бесполезно, и тут оказывается, что и предмет «время» – это нечто странное, неизвестное, непонятное, недоступное…, а в итоге необъяснимое, и все попытки объяснить его, как нечто отраженное от «реальных» предметов – это примитив… А когда зрение слепого «улавливает» и другие сущности, и другое разное странно-происходящее, различные акты судьбы, различную сложность, которая совершенно непонятна с точки зрения «предметного» мышления, то тогда, в этот момент возникает желание перестать что-либо воспринимать…