И я их ненавижу. Я не хочу их видеть. Хочу называть их всеми возможными матами. Мне даже страшно сейчас, насколько сильно я могу их презирать, насколько четко я вижу их ничтожную суть.
Все это время я был в толпе. Меня окружали люди, сотни лиц. Но я был один. Абсолютно один. Потому что никто из них никогда не видел меня настоящего. Они видели лишь один из моих осколков. А вся моя суть, весь мой собранный из обломков мир, был и остается только моим. Невидимый для них. И непостижимый.
Когда я, наконец, начал сам себя обеспечивать – почувствовал вкус самостоятельности – тогда и пришло осознание. Осознание того, насколько же плохо, невыносимо и беспросветно одиноко мне было всегда. Это не было внезапным откровением, нет. Не то чтобы она появилась в 17 лет. В свои семнадцать я лишь понял, что депрессия, эта чертова бездна, уже давно была частью меня. Осознал её присутствие. Раньше я думал, что в 17 она у меня появилась. А сейчас я понимаю, что в 17 я только осознал, что она у меня есть. Осознал благодаря новой информации, которую изучил.
И вот тогда до меня дошло – эта депрессия была со мной всегда. Всю мою жизнь, каждое проклятое мгновение детства, каждый миг подросткового возраста мне было плохо. Я был по уши в этой жиже, и перспектива на жизнь была отравлена напрочь. Это не просто «было плохо» – это было долбанное детство, долбанная юность, полные гнетущего одиночества и хронической меланхолии. Мозг, словно запертый в клетке из серотонинового дефицита, не давал шанса на нормальное функционирование.
Я долго был слабым. И, что еще хуже – трусом. Долбанным трусом, который боялся элементарного человеческого контакта. Трус до мозга костей, чтобы даже просто подойти, заговорить, не говоря уже о сексе. Я был настолько трусом, что панически боялся встречаться с девчонками. Это была не просто стеснительность, нет – это был парализующий социальный страх, прочно укоренившийся в моём сознании. Моя нервная система реагировала на потенциальную близость как на угрозу, активируя древний механизм «бей или беги», который для меня превращался в «беги, беги как можно дальше». И все это благодаря мамане, которая подарила мне страх близости. Вернее, не мамане, а девушка, которая меня выносила ради своих планов. Однако, я хочу жить, как я хочу. Ты ошиблась, что дети становятся твоими рабами и нарциссическими расширениями.