зверь снова кружился на полной скорости
передо мной. Его крылья были все ближе и ближе к моим
глазам, пока не достигли меня. Я почувствовал, что его
крылья действиетльно достали меня, они были здесь. Я
пронзительно закричал со всей своей силой, собрав в одно
самые мучительные усилия, которые я когда-либо имел.
Следующей вещью, которую я осознал, было то, что я
сидел на своей циновке, и дон Хуан тер мой лоб. Он натер мои
руки и ноги листьями, затем он отвел меня к канаве позади
его дома, снял с меня одежду и полностью окунул меня в воду;
затем вытащил меня и окунул меня снова и снова.
Когда я лежал в мелкой канаве, дон Хуан вынимал мою
левую ногу время от времени и похлопывал осторожно по
подошве. После этого я чувствовал щекотание. Он заметил это
и сказал, что я был в порядке. Я оделся, и мы вернулись в
его дом. Я снова сел на свой соломенный мат и попытался
заговорить, но почувствовал, что не мог сконцентрироваться
на том, что я хотел сказать, хотя мои мысли были очень
ясными. Я был удивлен, поняв, как много концентрации
необходимо, чтобы говорить. Я также заметил, что для того,
чтобы сказать что-либо, я останавливал взгляд на вещах. У
меня было впечатление, что я запутался очень глубоко, и
когда я хотел говорить, я должен был всплыть подобно
водолазу; я должен был подняться, как будто притянутый
своими словами. Дважды пытался откашляться обычным способом.
Я мог сказать тогда все, что я хотел, но я не мог. Я
предпочитал оставаться на необычном уровне тишины, где я мог
только смотреть. У меня было чувство, что я постучался в то,
что дон Хуан называл «видение», и это сделало меня очень
счастливым.
Потом дон Хуан дал мне суп и лепешки и велел мне есть.
Я мог есть без какого-либо усилия и без потери того, что, я
думал, было моей «силой видения». Я фокусировал свой
пристальный взгляд на всем вокруг меня. Я был убежден, что я
мог «видеть» все, и, тем не менее, весь мир выглядел таким
же, насколько я оценивал. Я старался «видеть» до тех пор,
пока не стало совершенно темно. Наконец, я перестал
стараться, лег и заснул.
Я проснулся, когда дон Хуан покрывал меня одеялом. У
меня болела голова и тошнило. Потом я почувствовал себя
лучше и крепко заснул до следующего дня.
Утром я был собой снова. Я нетерпеливо спросил дона
Хуана:
— Что происходило со мной?
Дон Хуан скромно засмеялся.
— Ты ходил смотреть хранителя, и, конечно, ты нашел
его, — сказал он.
— Но что это было, дон Хуан?
— Страж, хранитель, часовой другого мира, — сказал дон
Хуан убедительно.
Я намеревался рассказать ему подробности об этом
зловещем и безобразном звере, но он не обратил внимания на
мою попытку, сказав, что мое переживание не было особенным,
что любой человек мог пережить это.
Я сказал ему, что хранитель вызвал во мне такой шок,
что я действительно не был еще способен думать об этом.
Дон Хуан рассмеялся и высмеял то, что он называл
сверхдраматической наклонностью моей натуры.
— Эта вещь, чем бы она ни была, задела меня, — сказал
я. — это было так реально, как ты и я.
— Конечно, это было реально. Причинила ли она вам боль,
или нет?
Когда я вспоминал свои переживания, мое возбуждение
росло. Дон Хуан велел мне успокоиться. Затем он спросил
меня, действительно ли я боялся его; он подчеркнул слова
«действительно».
— Я был ошеломлен, — сказал я. — Никогда в моей жизни у
меня не было переживания такого благоговейного страха.
— Брось, — сказал он, смеясь. — Тебе было нечего
бояться.
— Я клянусь тебе, — сказал я м искренней страстью, —
что если бы я мог двигаться, я убежал бы в истерике.
Он нашел мое утверждение очень забавным и захохотал во
все горло.
— Что же заставило меня видеть это чудовище, дон Хуан?
Он стал серьезным и пристально посмотрел на меня.
— Это был страж, — сказал он. — если ты хочешь
в и д е т ь , ты должен победить стража.
— Но как я могу победить его, дон Хуан? Он, возможно,
сто футов высотой.
Дон Хуан засмеялся так сильно, что слезы потекли из его
глаз.
— Почему ты не позволяешь мне рассказать тебе о том,
что я видел, таким образом здесь не было бы ничего
непонятного? — сказал я.
— Если это делает тебя счастливым, продолжай,
рассказывай мне.
Я рассказал все, что я мог вспомнить, но это, казалось,
не изменило его настроения.
— Однако, в этом ничего нового, — сказал он, улыбаясь.
— Но как ты ожидаешь, что я смогу победить вещь,
подобную этой? Чем?
Он замолчал и совершенно успокоился. Затем он
повернулся ко мне и сказал:
— Ты боялся в действительности? Тебе было больно, но ты
не