может
стать магом. Он посоветовал мне немедленно уехать, иначе дон
Хенаро, возможно, убьет меня в своем усилии помочь мне.
— Ты собираешься изменить направление, — сказал он, — и
ты разобьешь свои оковы.
Он сказал, что мне нечего было понимать в действиях его
и дона Хенаро и что маги были вполне способны совершать
необыкновенные проявления.
— Хенаро и я действуем отсюда, — сказал он и указал на
один из центров на своей диафрагме. — а это центр понимания,
и все же ты знаешь, что это такое.
Я хотел сказать, что я в действительности не знал, о
чем он говорил, но он не дал мне времени, встал и указал мне
следовать за ним. Он начал идти быстро необыкновенно, и я,
пыхтя и потея, старался не отставать от него.
Когда мы сели в машину, я огляделся, ища дона Хенаро.
— Где он? — спросил я.
— Ты знаешь, где он, — резко ответил дон Хуан.
Прежде, чем уехать, я посидел с ним, как я делал
всегда. У меня было непреодолимое побуждение спросить
разъяснений. Как говорит дон Хуан, — объяснения — это в
действительности мое потакание себе.
— Где дон Хенаро? — осторожно спросил я.
— Ты знаешь, где, — сказал он. — все же ты каждый раз
терпишь поражение, потому что ты настаиваешь на понимании.
Например, ты знал в ту ночь, что Хенаро был позади тебя все
время, ты даже повернулся и увидел его.
— Нет, — запротестовал я. — нет, я не знал этого.
Я был искренен в этом. Мой ум отказывался принять этот
вид влияния, как «реальное», и, однако, после десяти лет
ученичества с доном Хуаном мой ум не мог больше защищать мои
старые обычные критерии того, что является реальным. Однако,
все предположения, которые я до сих пор возбуждал о природе
реальности, были просто интеллектуальным махинациями;
доказательством тому было то, что под давлением действий
дона Хуана и дона Хенаро, мой ум зашел в тупик.
Дон Хуан посмотрел на меня, и в его глазах была такая
печаль, что я заплакал. Слезы потекли сами. В первый раз в
своей жизни я чувствовал обременяющий вес моего разума.
Неописуемая мука овладела мной. Я невольно завыл и обнял
его. Он быстро стукнул меня суставами пальцев по макушке
моей головы. Я почувствовал это как волну вниз по
позвоночнику. Это имело отрезвляющее действие.
— Ты слишком много потакаешь себе, — сказал он мягко.
Эпилог
Дон Хуан медленно ходил вокруг меня. Он, казалось,
раздумывал, говорить или не говорить что-то мне. Дважды он
останавливался и, казалось, передумывал.
— Вернешься ты или нет — это совершенно неважно, —
наконец, сказал он. — однако, теперь тебе необходимо жить,
как воину. Ты всегда знал это, теперь ты просто в положении,
что вынужден использовать нечто, чем ты пренебрегал прежде.
Но ты должен бороться за это знание; оно не просто дано
тебе; оно не просто вручено тебе свыше. Ты должен выбить его
из себя. Все же, ты все еще светящееся существо. Ты все еще
собираешься умереть подобно всем другим. Я однажды говорил
тебе, что ничего нельзя изменить в светящемся яйце.
Он помолчал момент. Я знал, что он смотрел на меня, но
я избегал его глаз.
— Ничто реально не изменилось в тебе, — сказал он.