Глава 4. Прядь
Огонь никак не хотел заниматься. Порывы ветра, толкавшиеся в бок, силились распалить уже струившиеся лёгким белесоватым дымком концы ветвей, но то ли прутья были слишком мокрые после ночной росы, то ли руки его настолько тряслись, что моментально сбивали мало-мальски вспыхнувшую красную искорку. Промучившись битых полчаса и изведя почти весь коробок, Ниов с раздражением швырнул охапку сучьев на землю и плюнул.
Длинная волнистая прядь лежала на траве, и лёгкий утренний бриз колыхал серебристые кудри, выбивая отдельные волоски, вздымавшиеся ввысь, словно пытаясь скользнуть от уготованной им печальной участи.
Поколебавшись, Ниов потянул их на себя и, пробежав пальцами по шелковистой поверхности, начал машинально наматывать их на палец. Послушные кудри ровными шелковистыми витками ложились на огрубевшую кожу, дразня щекочущим прикосновением. Перед глазами сию же секунду возник образ манящей незнакомки, дерзко освещенной бесстыжей Полной Луной.
Как тогда, он видел гладкую матовую кожу, будто подсвеченную ровным сиянием изнутри, длинные пушистые ресницы, густой бахромой трепетавшие над ярким сверканием глаз, мерцавших в полутьме кристально чистой лазурью, и капризно поджатые чётко очерченные губы цвета спелой клубники, разомкнутые в игривой улыбке.
Буйный хохот раскатами зазвенел у него в ушах, и кто-то из-за плеча с усмешкой мелодично пропел:
– Ты что ж это, волос испугался, что ли?
Вздрогнув, Ниов резко обернулся, но сзади никого не было. Рывком смотав с пальца столь старательными кольцами уложенные локоны, он отбросил их в сторону и, склонившись над хворостом, чиркнул последней спичкой. Сухо проскрежетав, она полыхнула ярким факелом, и, подгоняемый каким-то безотчётным страхом, Ниов торопливо поднёс её к распластавшейся на траве белёсой змейке. В мгновение ока кудри всколыхнуло огнём, и в воздухе расплылся тошнотворный запах горелых волос. Сморщив нос, Ниов поднялся на ноги, но резкий женский вопль тотчас пригнул его к земле. Прошибая холодным потом, нечеловеческий визг рвал его перепонки, раскатываясь по жилам, стройным эхом отдаваясь под рёбрами, выжигая слёзы из глаз и скручивая кишки так, что, казалось, ещё секунда и его разорвёт изнутри.
Полуослепнув, Ниов заметался по поляне, как дикий зверь, лихорадочно оглядываясь. Рассветный месяц мерно посылал свои выбеленные лучи, кипучими барашками пенился поток на стремнине, пчёлы перелетали с цветка на цветок, благодушно обваливая пузатые тельца в ароматной пыльце, а в сердце Ниова вгрызался децибелами надсадный крик, словно рассвирепевший хищник, острыми когтями раздирая его живот.
Тёплая струйка засочилась по его виску, и, машинально прижав руку к щеке, Ниов с удивлением увидел алые пятна на кончиках пальцев. Резанув по грудине, хищный вопль заставил его согнуться пополам. Не понимая, что он делает, Ниов кинулся обратно к ярко пылавшим прядям и, как был, босыми ногами принялся топать вздымавшиеся огненным факелом остатки волос.
Стопы тут же обожгло невыносимой болью, но вопль стал затихать и, когда Ниов доплясал на тлевших кудрях, внезапно замер.
Выжатый до дна, Ниов повалился на колени, хватаясь пальцами за обгоревшие пятки.
– Скинуть их в воду, да и дело с концом, – пронеслось в измученном мозгу, и, протянув руку, чтобы зашвырнуть ненавистные космы в реку, он вздрогнул.
Длинная прядь раскинулась по траве уже знакомым ему жемчужным серпантином. Не веря своим глазам, Ниов схватил кудри и поднёс их к лицу, но, сколько бы он ни обшаривал каждый отрезок гладкой поверхности, нигде не мог различить и следа обгоревших волос. Сантиметр за сантиметром пропуская гладко скользящие локоны сквозь пальцы, он ещё раз дотошно проверил их до самых кончиков и оторопел. Волосы были целые.
Будто свежесрезанная, прядь нахально отливала ему в лицо равномерным перламутровым свечением, и, перекрестившись от такой чертовщины, он быстро смотал её в тугой клубок и сунул в карман. Не решаясь больше уничтожать колдовские космы, он вздумал отнести их бабке Зинаиде, местной повитухе, слывшей у сельских девиц знатной ворожеей.
Каждое воскресенье она появлялась на ярмарочной поляне, глухо постукивая истёршейся клюкой, и, волоча по траве громадную заросшую рыжим мхом древнюю корзину, ковыляла к торговым рядам. Устраиваясь особняком чуть поодаль, она раскладывала полукругом перетянутые бечёвкой коренья, пучки трав и серые холщовые мешочки, полные целебных смесей: от глотошной, от живота, от озноба.
Чуть приоткрыв подслеповатые глаза, бабка Зинаида безошибочно определяла недуг, и имевшие нужду селяне привычно выменивали разложенные лечебные сборы на сахар, муку и вяленую рыбу. После того, как поток страждущих иссякал, деревенские Маньки, разодетые по случаю в лучшие свои расписные сарафаны, бочком несмело прокрадывались вплотную к ворожее и, стыдливо пряча глаза, шептали в тугое ухо свои девичьи страдания. Сгорбившись над костяной чашей, старуха кидала туда травы и сушеные ягоды, щедро приправляя щепотками соли и пепла, вполголоса бормотала над ними какой-то заговор и стёсанной каменной ступкой истирала в порошок. Осчастливленные чародейским снадобьем, Маньки торопливо ускользали прочь в ярмарочные ряды, пряча за пазуху бумажные свёртки с толчёными сухоцветами и украдкой оборачиваясь в боязни, как бы кто из знакомых не увидал и не понёс по соседям.
Если к кому и наведаться за советом, что ему делать с колдовской прядью, то только к ней. Авось, сподобит какой-нибудь отравой, да он уж на всё готов, лишь бы извести проклятые кудри да стереть речную ведьму из памяти как дурной сон.
А пока Ниов как можно туже скрутил чародейские локоны и сунул навевающий жуть комок в небольшой железный амулет в виде наконечника стрелы, выкованный отцом аккурат к его рождению по настоянию матери, которая заботливо сыпала туда щепотку соли от сглаза и злых чар.