и терпкий вкус лимона, ударив в нос, смешался с бензиновой вонью.
— А овцы между собой дерутся? — спросила подруга.
— Овцы дерутся так, что будь здоров! — ответил овчар. — Как и у всех стадных, у овец существует своя иерархия: чины и звания в стаде расписаны буквально по головам. Скажем, если в одном загоне содержится полсотни овец, то у них обязательно будет лидер — Первый Баран, а за ним — все по порядку до Номера Пятидесятого. И каждый член стада будет знать, кому подчиняться и кем помыкать…
— С ума сойти! — сказала подруга.
— А благодаря этому и мне с ними проще управиться. Вычислил самого главного барана — и веди куда надо, все остальные покорно за ним пойдут.
— Но если 'звания расписаны', за что же тогда им драться?
— Овцы часто слабеют от ран, и тогда их положение в стаде может легко пошатнуться. Когда это происходит, те, кто стоял на ступеньку ниже, вызывают старших по рангу на бой. Случается, молодняк избивает старших трое, а то и четверо суток подряд, пока не победит.
— Ужас какой!..
— Но я же говорю — здесь все по кругу! Тот, кого свергли сегодня, сам в молодости не раз избивал других. И потом, тут кого ни жалей — под ножом мясника все будут равны, что Первый Баран, что Пятидесятый. 'Всех друзей — на пикничок, на чудесный шашлычок!'…
— Фу-у! — не выдержала подруга.
— Хотя, конечно, если кого жалеть больше остальных — так это племенных баранов. Вы что-нибудь слыхали про овечий гарем?
— Нет, — ответили мы.
— В разведении овец, пожалуй, самое главное — следить, чтобы они не спаривались как попало. Для начала самочек селишь с самочками, самцов с самцами. А уже потом в каждый загон к самочкам подселяешь по одному самцу, как правило — самому сильному, Первому в своем загоне. Чтоб он, значит, и осеменял всех по первому разряду, вы понимаете… И вот он там с месяц выполняет свои обязанности, а через месяц его возвращают обратно к самцам. Но за этот месяц в загоне уже устанавливается новая иерархия. После всех своих подвигов наш племенной теряет половину веса, и как бы он уже ни старался — даже обыкновенной драки ему не выиграть. Но как раз тут-то остальные самцы и набрасываются на него всем загоном… Душераздирающая сцена, доложу я вам!
— И как же они дерутся?
— Да крошат друг другу лбы! Лоб у барана твердый как чугун, а внутри — пустота…
Подруга замолчала и надолго о чем-то задумалась. Наверное, пыталась представить, как дерутся бараны, кроша своими чугунными головами лбы соплеменников. Асфальтовое шоссе, по которому мы ехали в общей сложности минут тридцать, неожиданно оборвалось, и дорога сузилась наполовину. Первозданный лес тяжело нависал над трассой и, казалось, так и норовил подмять ее под себя. Температура упала сразу на несколько градусов.
С дорогой стало твориться что-то ужасное. Мы то ныряли в какие-то ямы, то снова выныривали; капот машины мотало перед глазами вниз-вверх точно стрелку сейсмографа. Прямо у нас под ногами натужно завыло — казалось, чьи-то напряженно работающие мозги вот-вот разорвут на кусочки тесный череп и вырвутся на свободу. От одного этого воя раскалывалась голова.
Сколько длился этот кошмар — то ли двадцать минут, то ли тридцать — точно сказать не могу: как ни старался, я даже не смог разобрать время на циферблате часов. За весь этот отрезок никто не промолвил ни слова. Я изо всех сил сжимал ремень на спинке сиденья перед собой; подруга мертвой хваткой вцепилась в мою правую руку; овчар стискивал руль, сосредоточив внимание на дороге.
— Слева! — бросил овчар в мою сторону через какое-то время. Плохо соображая, что к чему, я взглянул налево. Ленту глухого леса по левую сторону дороги вдруг точно обрезали каким-то гигантским ножом — взгляд проваливался в распахнувшееся пространство, как в пропасть. То была огромнейшая долина. Совершенно грандиозных размеров — но страшно холодная и неприветливая на вид. Горный хребет, отвесный как причальная стенка в порту, был начисто лишен каких-либо признаков жизни — и словно окутывал своим загробным, леденящим душу дыханием весь раскинувшийся под ним пейзаж.
Долина тянулась слева, а по правую руку прямо на нас надвигалась странного вида абсолютно голая скала в форме конуса. Вершина у этого конуса выглядела так, будто какая-то могучая сила собиралась было отвинтить у скалы макушку, да бросила это занятие на полпути.
Сжимая в ладонях пляшущий руль и не сводя глаз с дороги, овчар мотнул подбородком в сторону скалы:
— Нам туда, за ту сопку!..
Тяжелый ветер, налетая с долины, ворошил на склоне справа густую траву —
порывами снизу вверх, как гладят