скажем — но ты имей ввиду, если что.
— Ну вот, а сам говорил — места здесь хорошие.
— Это для нас! — пояснил он торопливо. — Нам больше ни в каком месте жить невозможно. Если прогонят отсюда — нам идти больше некуда.
И Человек-Овца опять замолчал. Я понял, что вряд ли вытяну из него еще что-либо осмысленное, и перевел глаза на мешок с дровами.
— А этим ты зимой обогреваешься?
Он молча кивнул.
— Что-то я не видал никакого дыма.
— А мы и не разжигали пока. Снег выпадет — разожжем. Только дыма ты все равно не увидишь. Есть такой способ особенный!
И он захихикал, очень довольный собой.
— И когда же выпадет снег?
Человек-Овца посмотрел на небо, потом на меня.
— В этом году снег ранний… Дней через десять, пожалуй.
— Значит, дней через десять дорога обледенеет?
— Наверное. Никто не приедет, никто не уедет. Хорошее время года…
— И давно ты уже здесь?
— Давно, — ответил Человек-Овца. — Очень давно.
— А что ты ешь?
— Травы всякие, корешки, ягоду. Птицу можно ловить, рыбу поймать небольшую.
— И тебе не холодно?
— Если зимой, то холодно.
— Смотри, если что нужно — могу поделиться.
— Спасибо. Пока ничего не нужно.
Человек-Овца легко соскочил с перил, сбежал с мостика на берег и зашагал в сторону пастбища. Я тоже вскочил и двинулся следом.
— А почему ты решил здесь прятаться от людей?
— Мы тебе скажем — а ты смеяться станешь!
— Думаю, что не стану, — сказал я. Что здесь можно увидеть смешного — я решительно не понимал.
— Никому не скажешь?
— Никому не скажу…
— Мы не хотели идти на войну.
С полминуты мы молча шагали плечом к плечу. Хотя выражение 'моим плечом к его голове' описало бы ситуацию куда точнее.
— Какую войну? С кем?
— Этого мы не знаем, — сказал он и закашлялся. — Но на войну идти не хотим. И поэтому живем, как овца. А если жить как овца, то и податься нам отсюда некуда.
— А родился ты в Дзюнитаки?
— Угу. Только не говори никому.
— Не скажу, — пообещал я. — Значит, город ты не любишь?
— Какой город? Внизу который?
— Ну да.
— Плохой город. Очень много солдат… — Он еще раз закашлялся. — А ты откуда пришел?
— Из Токио.
— Про войну что-нибудь слышал?
— Не-а…
Человек-Овца, похоже, сразу потерял ко мне интерес. До самого пастбища мы с ним больше не проронили ни слова.
— Может, в дом зайдешь? — пригласил я.
— Скоро зима, — покачал он головой. — Много дел надо сделать. В другой раз как-нибудь.
— Мне очень нужно увидеться с моим другом, — сказал я, глядя на него в упор. — Есть причина, по которой я должен поговорить с ним на этой неделе, никак не позже!..
Человек-Овца огорченно покачал головой. Уши его закачались, как крылья у птицы.
— Извини. Мы же говорили, что не можем ничем помочь.
— Ну, хотя бы скажи ему об этом!
— Угу, — только и промычал он.
— Спасибо заранее, — сказал я.
На том мы и расстались.
— Если в лес опять соберешься — не забудь прицепить колокольчик, — сказал Человек-Овца на прощанье.
Я отправился по прямой через пастбище к дому, а он, как и в прошлый раз, растворился меж белых берез. Громадное море уже совсем почерневшей травы отрезало нас друг от друга.
После обеда я решил заняться выпечкой хлеба. Брошюрка 'Выпеки Сам', обнаруженная в спальне Крысы, была написана на редкость жизнерадостным и приветливым тоном. 'Умеете читать? Тогда запросто испечете хлеб сами!' — уверяла меня реклама на задней обложке. И, должен отметить, не соврала. Следуя указаниям из брошюрки, я действительно без особых усилий выпек отличный хлеб. Аппетитный, дразнящий его аромат разнесся по воздуху, и в доме сделалось уютно и тепло. Вкус для первой попытки был тоже весьма достойным. Муки и дрожжей в кухне оказалось столько, что уже на одном только хлебе можно было продержаться всю зиму без особых проблем. Риса же и спагетти были такие горы, что не съесть и за год.
На ужин я съел хлеб, салат и яичницу с ветчиной, а на десерт — компот из консервированных персиков.
На завтрак я отварил риса и соорудил плов с консервированной горбушей, морской капустой и грибами.
На обед разморозил сырники из холодильника и заварил крепкий чай с молоком.
В три часа пополудни съел ореховое мороженое, полив его клубничным сиропом. Ужинал я курицей, запеченной в духовке, и растворимым супом.
Я снова начал толстеть.
На девятые сутки, изучая содержимое стеллажей в гостиной, я вдруг заметил, что одну из старых книг совсем недавно читали. В отличие от соседних томов, пыль на корешке была почти полностью стерта, а сам корешок выдавался из общего ряда на несколько миллиметров. Я снял книгу с полки, сел на диван и начал листать.
Книга