стакан, прошел к столику, сел и стал пить пиво дальше.
Распрощавшись с работой, я почувствовал странное облегчение. Жизнь понемногу становилась проще и проще. Я потерял свой город, потерял юность, потерял друга, потерял жену, а через три месяца потеряю слово 'двадцать' в собственном возрасте. Я попытался представить, что со мной будет к шестидесяти. Бесполезно: что можно представить? Тут не знаешь даже, что через месяц произойдет…
Я вернулся домой, почистил зубы, переоделся в пижаму, залез в постель и стал читать дальше 'Записки о Шерлоке Холмсе'. Уже в одиннадцать погасил свет, заснул и до утра не просыпался ни разу.
8. РОЖДЕНИЕ СЕЛЕДКИ
Ровно в десять утра эта чертова субмарина на колесах остановилась прямо у моего подъезда. Правда, с третьего этажа она выглядела уже не субмариной, а гигантским металлическим пирожным. Триста детей, навалившись все вместе, уплели бы такое пирожное не раньше, чем за две недели. Мы с подругой присели на подоконник и долго разглядывали эту махину сверху, не говоря ни слова. Небо над нами было пронзительно-чистым — настолько чистым, что делалось не по себе. Небо из экспрессионистских фильмов довоенного кинематографа. Далеко-далеко в этом небе завис неестественно крошечный вертолет. Без единого облачка, Небо смотрело на нас в упор, точно исполинский глаз с ампутированными веками. Я запер окно, отключил холодильник и проверил газовый вентиль. Вещи в стирку собраны, постель застелена, пепельницы вымыты, бутыльки-пузырьки в ванной выстроены строгими рядами. За квартиру уплачено на два месяца вперед, подписка на газеты отменена. Уже стоя в дверях, я лишний раз окинул взглядом квартиру — обезлюдевшую, залитую неестественной кладбищенской тишиной. Я смотрел на нее — и думал про четыре года, что мы провели здесь с женой, и про детей, которые могли бы у нас получиться. Распахнулась кабина лифта, подруга окликнула меня. И тогда я закрыл железную дверь и запер ее на ключ.
Водитель, дожидась нас, самозабвенно тер влажной тряпкой лобовое стекло автомобиля. Как и прежде, на всем корпусе железного монстра не было ни пылинки, ни пятнышка, и лишь сумасшедшее солнце расплескивало по черной зеркальной поверхности ослепительные протуберанцы. Казалось, дотронься — и от руки только угли останутся.
— Доброе утро! — сказал водитель. Тот же самый водитель-католик, что вез меня в прошлый раз.
— Доброе утро! — сказал я.
— Доброе утро! — сказала подруга.
Она держала кошку, я — пакеты с консервами и песком.
— Чудесная погода, на правда ли? — произнес водитель, глянув вверх. — Небо прямо просвечивает!
Я кивнул.
— Через такое небо, наверное, послания Бога проходят легче всего? — поинтересовался я.
— О нет, вовсе нет! — отвечал мне водитель с улыбкой. — Послания Бога и так уже есть во всем, что нас окружает. В цветах, в камнях, в облаках…
— А в автомобилях? — спросила моя подруга.
— И в автомобилях, — подтвердил водитель.
— Но ведь автомобили делают на заводах! — не удержался я.
— Во всем, что делают люди, обязательно скрывается воля Бога.
— Как клещ в ухе? — спросила подруга.
— Как воздух, — уточнил водитель.
— Что же — выходит, в автомобилях, сделанных в Саудовской Аравии, должен сидеть Аллах?
— В Саудовской Аравии не делают автомобилей.
— Что, в самом деле?
— В самом деле.
— Тогда какой бог скрывается в автомобилях, которые делают в Америке для экспорта в Саудовскую Аравию? — спросила подруга.
Вопрос был не из легких.
— Да, надо же вам все про кошку объяснить!.. — пришел я на помощь водителю.
— Милая киска! — отозвался тот с заметным облегчением.
Киска могла показаться какой угодно, но только не милой. А точнее — всем своим видом она доказывала обратное. Шерсть на боках вытерлась, точно ворс истоптанного ковра, хвост выгнулся кочергой под углом в 60 градусов, зубы пожелтели, левый глаз гноился от раны трехлетней давности, зрение становилось все хуже. В последнее время я просто не знал, в состоянии ли бедняга отличить старый кед от картофелины. С лап ее горошинами свисали мозоли, уши разъело клещом, и уже просто от старости это сокровище портило воздух по всей квартире раз двадцать на дню. Когда жена только притащила ее домой, подобрав под скамейкой в парке, это был совершенно обычный котенок; но годы шли, и по склону семидесятых бедное животное уже катилось, как шар в кегельбане, к собственному концу. Даже клички у нее не было. Являлось ли отсутствие клички для кошки трагедией, или же ей так было лучше — этого я не знал.
— Кис-кис — сказал водитель, наклонился к кошке, однако трогать не стал. — Как зовут?
—