место какая-то сделка с вояками США. Макартур ведь тоже очень облизывался на китайские просторы…
Мой напарник снова вынул из карандашницы шариковую ручку и, зажав между средним и указательным пальцами, принялся вертеть ее туда-сюда.
— Так вот, выбрался он из казематов Сугамо (*8), вытащил на свет божий свои сокровища, которые прятал неизвестно где — и разделил их на две половины. На первую половину купил с потрохами одну из фракций в партии консерваторов; на вторую же — весь мир рекламы. Это еще в те времена, когда всей-то рекламы было — афишки замызганные, да листовки на заборах…
— М-да, дальновидный тип, ничего не скажешь… А что, насчет его теневых капиталов так ни разу нигде ничего не всплыло?
— Перестань. Владелец целой фракции консерваторов!
— Да, действительно… — пробормотал я.
— В общем, с помощью денег он зажал в одном кулаке и политиков, и рекламу; и этот его механизм прекрасно функционирует по сей день. А на поверхность он не вылазит потому, что не видит в том ни малейшей нужды. Поскольку если в твоих руках и политика, и реклама, для тебя, строго говоря, нет ничего невозможного, так ведь? А ты вообще представляешь себе, что значит владеть всей рекламой?
— Не очень…
— Владеть всей рекламой — это значит держать за горло практически всю печать, телевидение и радио! Ни одно издательство, ни единый канал в эфире просто не могут существовать без рекламы. Все равно что аквариум без воды. До девяноста пяти процентов всей информации, которую воспринимают твои глаза и уши каждый день, заранее отобраны по чьей-то воле и оплачены из чьего-то кармана!…
— Все равно пока непонятно, — упорствовал я. — То, что этот тип прибрал к рукам всю массовую информацию — это я понял. Но какую силу он имеет над рекламными издательствами страховых агентств? Здесь же прямые контракты без участия крупных рекламопроизводителей, так или нет?
Мой напарник откашлялся и залпом допил остывший чай.
— Акции. Основной источник постоянного роста его капитала — это чьи-нибудь акции. Движение акций, перепродажа, скупка контрольных пакетов и тому подобное. Всю необходимую для этого информацию собирает его 'Особый отдел'; он же только выбирает, что ему нужно, что — нет. Естественно, из всего мощного потока данных лишь ничтожно малая часть отходит 'масс-коми' и публикуется 'для народа'. Все остальное Сэнсэй прибирает к своим рукам и, тщательно пересмотрев, скупает самые выгодные варианты. Не напрямую, разумеется, — шантажом всех мастей и оттенков. Ну, а если шантаж не действует, то информация, как и положено в сообщающихся сосудах, перетекает в большую политику…
— Что-то по принципу 'у всякой фирмы есть хоть одна маленькая слабость'?
— Еще проще: ни у какой фирмы нет желания услышать заявление-бомбу на собрании учредителей… В общем, я тебе все сказал. Дух Сэнсэя царит над нами сразу в трех измерениях этого мира: в политике, в рекламе и в акциях. Это ты, я надеюсь, себе уяснил. А раз так, то нетрудно представить, что раздавить рекламный журнальчик вроде нашего и выкинуть нас на улицу — для него еще проще, чем тебе почистить яйцо на завтрак!…
— Уф-ф-ф! — перевел я дыхание. — Но все равно: за каким дьяволом такому большому дяде напрягаться из-за фотографий хоккайдосской природы?!
— А вот это — и в самом деле хороший вопрос! — парировал мой напарник. — Я как раз собирался задать его тебе.
Мы помолчали.
— Как ты догадался, что разговор — про овец? + спросил он. — Откуда? Что, вообще, происходит такого, о чем я не знаю?
— 'То карлик неведомый вертит Кармы веретено, наших судеб нити переплетая'…
— Ты не мог бы выражаться яснее?
— Шестое чувство.
— Ну-ну!… — вздохнул мой напарник. — В любом случае, вот тебе еще парочка свежих новостей. Я позвонил тому бывшему репортеру из ежемесячника, и он мне кое-что сообщил. Первое — это то, что Сэнсэя свалил инсульт, и на ноги он больше не встанет. Хотя на официальном уровне это пока не подтверждено… И второе — насчет типа, который сюда заявился. Это первый секретарь Сэнсэя, в Организации — Человек Номер Два, который ведает всеми вопросами управления. Сын иностранца, выпускник Стэнфорда, под Сэнсэем работает вот уже двадцать лет. Темная лошадка, но с мертвой хваткой и мгновенной реакцией. Это все, что мне удалось разузнать.
— Спасибо, — вежливо сказал я.
— Не за что! — ответил мой напарник, стараясь не глядеть на меня.
До тех пор, пока он не напивался, — что говорить! — он был гораздо достойнее меня. Во всех отношениях — добрее, наивнее, рассудительнее. Но рано или поздно он все-таки непременно сопьется.