К вечеру он вернулся к арке. Солнце и правда стало мягким, как хлеб, и тени на воде складывались в узоры, в которых можно было прочитать всё, если знать алфавит ветра. Он встал лицом к воде и закрыл глаза. Море дышало. Камень дышал. Внутри тоже кто-то дышал – как будто в груди у него поселилась маленькая темнота с ртом.
Когда свист прозвучал – короткий, осторожный, как проверка связи, – он не ответил. Он просто стоял и слушал, как мир делает вид, что ничего не произошло. Потом открыл глаза и понял, что совсем не помнит, как сюда пришёл. Но точно знал, куда пойдёт завтра: в пещеру, где каменные лица без рта умеют слушать лучше, чем люди. И где, возможно, молчание в нём наконец произнесёт своё первое слово.
Глава 4. Перекрёсток
Сон пришёл без прелюдий – будто кто‑то выключил звук в комнате и оставил только дыхание. Степан стоял на пустой дороге, где асфальт был сухим, но пах мокрым железом. Ночь не распадалась на тени – она была одной густой массой, и только перекрёсток впереди светился серым, как кожа под бинтом. На каждом из четырёх направлений – одинаковые столбы без табличек, а над ними – небо, у которого, казалось, нет ни звёзд, ни глубины.
На самой середине перекрёстка сидела чёрная собака. Не лаяла, не скалилась, не двигалась вовсе – только дышала так медленно, что каждый её выдох делал тёмную массу ночи ещё тяжелее. Она смотрела прямо на него, как смотрят старые механизмы, продолжая работу, которую никто не помнит, как запускал. Глаза не блестели – в них не было отражений, как если бы свет, попадая внутрь, больше не имел права вернуться.
Степан попытался разглядеть ошейник – вдруг есть имя, знак, хоть какая‑то крошка биографии – но ошейника не было. Только гладкая, короткая шерсть, которая гасила свет, как мокрая тряпка гасит искру. Вокруг собаки лежала тишина – не звуковая, а смысловая, срезающая любые попытки назвать случившееся.