– Из сна другого мира, – сказал Толентино, словно констатировал погоду. – Иногда волна приносит людей, которые не кричали, когда надо было кричать. Тогда мир считает их тише, чем нужно. Они начинают слышать то, что не звучит.
– Вчера ночью кто-то свистнул под моим окном, – сказал Степан. – Дважды. Я подумал – это случайность.
– Случайности – это просто боги, которых мы ещё не научились узнавать, – сказал Толентино. – Пойдём. Покажу тебе место.
Они поднялись по узкой тропе между скал, где влажные стены блестели, как будто их только что вытерли облака. Толентино шёл уверенно, не спешил и не оглядывался, как человек, друживший с дорогами.
– Вы живёте рядом? – спросил Степан.
– Я живу там, где вода дышит, – сказал Толентино. – Раньше это было в деревне. Теперь – в людях.
– Вы шаман?
– Это слово придумали те, кто боится тишины. Я просто помню.
– Что помните?
– Как человек становился человеком, – сказал он. – И как потом снова становился ветром.
Они вышли к небольшому карману берега, где море входило в каменную арку и исчезало, оставляя на стенах соляные шрамы. Внутри шум был не громче, но глубже – будто вода говорила напрямую в кости.
– Это место слушает, – сказал Толентино. – Если ты скажешь здесь правду, оно её сохранит. Если соврёшь – оно тебя отзеркалит.
– А если молчать?
– Тогда оно свистнет.
Степан усмехнулся, но усмешка вышла нерешительной.
– Скажите, Толентино, – произнёс он, – кто такой Виракоча?
– Тот, кого называют, когда не умеют назвать пустоту, – ответил он. – Творец, который любит забывать, что он творец. Он идёт по берегу и рисует палкой на мокром песке. Волна стирает. Он снова рисует. Так рождаются миры.
– А Инти?
– Солнце, которое делает всё видимым, – сказал Толентино. – Но видимость – это не правда. Солнце – хороший лжец, потому что оно честно светит всем. Даже лжи.
– Мне снялась волна, и внутри был глаз, – сказал Степан. – Это было до того, как я приехал сюда.
– Волна – это память, – кивнул Толентино. – Глаз – это ты, который ещё не проснулся.
– То есть я всё ещё сплю?