я, но не выдержал и рассмеялся. —
Кто же тебе об этом рассказал?
— Джигит из охраны Священного места. Мне было поручено расследование
происшествия. От жрецов к княжне поступила жалоба.
— И как успехи? — поинтересовался я.
— Чьи?
— Твои. В расследовании.
— Я возмущена.
— Какое это имеет отношение к расследованию? Эльфия гордо вскинула
голову. Золотистые волосы разметались по плечам.
— Похоже, ты мало ценишь свою честь.
— Просто не думаю, что такой мелкий и забавный инцидент может уронить
мое достоинство, — заявил я.
— Инце… что? — переспросила девушка.
— Бегство от каких-то полоумных абреков. Любой нормальный человек
предпочел бы не ввязываться с ними в драку, если имеется такая
возможность. А возможность нашлась…
— Знаешь ли ты, что посланника митрополита Кондрата теперь хотят
повесить, или, в лучшем случае, выгнать из страны?
— Его-то за что? Он пытался удержать меня от святотатства. Хотя,
по-моему, никакого святотатства я не совершил. Если люди ставят
памятники и пишут на них что-то, нет греха в том, что другие хотят это
прочитать. Напротив, надписи в публичных местах для этого и делаются!
Эльфия осуждающе покачала головой:
— Ты влез с ногами на подножие алтаря. Мало того — ты не разулся. А
на плиту перед алтарем подобает становиться только на колени. И читать,
что тебе интересно. Усердно молясь при этом.
— Но я ведь не знал о тамошних порядках! И никаких пояснительных
записок, или гидов, или сторожей там не было!
Девушку обращение к здравому смыслу не взволновало.
— Ты виновен в святотатстве. Но меня больше всего возмущает то, что
ты бежал от воинов, как трусливый шакал.
Я вновь улыбнулся. Если поклонницу Лермонтова взволновало больше
всего именно это, значит, она и вправду ко мне неравнодушна! Приятно,
несмотря на все обвинения.
— Какого же наказания требуют абреки для меня?
— Тебя они отдают на суд княжны. Ведь только она может подписать
законный приказ казнить тебя через усечение членов — предать смерти,
достойной святотатца!
Я задумался. Не потому, что боялся расправы. Просто я, похоже, и в
самом деле оскорбил чувства этих людей. Не по своей вине, конечно. Можно
даже сказать, по их собственной вине, из-за их суеверий. Но все равно
было неприятно. Тем более что Эльфия, похоже, была закоренелой язычницей
и почитала Лермонтова как покровителя Бештауна.
— Глубоко уважаю Михаила Юрьевича как поэта и восхищаюсь им, — заявил
я, поднимаясь. — Приношу извинения всем, кого обидел.