Этим летним утром молодому частному сыщику Анатолию Розову приснился странный и даже, можно сказать, нелепый сон. Привиделось ему, что примерно за час до рассвета, перед наступлением летнего утра бродит он у глубокого оврага одного из «спальных», новообразовавшихся микрорайонов его большого города. Зачем и почему? Непонятно. Но сон есть сон.

Он обратил внимание на то, что рядом с ним стоял седой и частично лысеющий, узколицый мужчина невысокого роста в рабочей одежде. Уже не в молодом возрасте. На вид ему было лет под пятьдесят. Может быть, и больше.

«Что же он здесь делает? – подумал частный сыщик Анатолий Розов. – Наверное, мужику не спиться или он запозднился, находясь в гостях, и теперь, основательно протрезвевший, идёт домой. Явно, строитель. Скоро уже ему – и на работу. Тяжело будет далеко не молодому человеку трудиться, не проспавшись».

Подойдя почти вплотную к Розову, он, будто прочитав мысли сыщика, сказал:

– Ты не смотри на меня, как на покойника, не обращай внимания на то, что я худой и кашляю. Я ещё мужик в силе. А завтра у меня выходной!

– Да мне всё равно, уважаемый, – миролюбиво произнёс Розов. – Гуляйтё, где вам вздумается. Слава богу, пока у нас в городе не объявляли комендантского часа. Допускаю, что вы забыли или не знаете, кто вы.

– Я машинист. Сижу за рычагами строительного крана. Сообщаю, что я – Григорий Матвеевич Цепин. Но, кроме того, я – Царь Успения. В моих руках судьбы всех людей земного мира.

– Извини, властелин мира, – усмехнулся Розов. – Вероятно, ты ещё не совсем протрезвел, потому и говоришь то, что взбрело тебе в голову. Ты немного… отдохнул с друзьями. Я не ханжа. Понимаю.

– Ни черта ты не понимаешь. Ты даже не знаешь, кто ты, – вполне, серьёзно заявил Цепин. – Но скоро кое-что тебе станет известно. Поймёшь, что и к чему.

– Смешной ты, дядька, Григорий Матвеевич. Ты веселишь меня. Кто я и зачем живу, знаю. Для меня и для многих тут секрета нет никакого.

– А мы ведь уже встречались, когда ты служил в полиции.

– Я тоже вспомнил. Встречались. Имелись на то причины. Ты и тогда утверждал, что являешься властелином мира.

– Почти так. Но не путай кислое с пресным. Я – Царь Успения. Это гораздо больше. В моей власти смерть и жизнь каждого человека на Земле.

– Понятно. Некоторые люди считают себя центром планеты, но ведь не в такой же степени. Даже у идиотов не настолько завышена степень самооценки.

Не понятно почему, но Анатолию во время сновидения, которое ему казалось реальностью, очень хотелось поговорить про жизнь с этим странным мужичком, явно, находящимся не в себе.

Невзирая на то, что на Розове был надет чёрный костюм, он присел вместе с Цепиным на самый край оврага. Ничего страшного. Брюки и пиджак можно потом почистить, и одежда снова будет, как новая. А этому крановщику, вообще, все равно. На его сутулых плечах неплотно сидела, даже можно сказать, висела тёмно-синяя куртка из хлопчатобумажной ткани, такие же и штаны. Самая обычная рабочая одежда. Если придёт в негодность, то ему выдадут новую. С этим и в частных строительных компаниях особых проблем нет.

Мужик в рабочей одежде без тени смущения и с большим удовольствием заметил, что он, Розов, не просто симпатичный парень, но и, можно сказать, красивый. Крепкий, под два метра ростом, синеглазый, шатен… Многие представительницы женского пола, наверняка, не прочь с ним познакомиться гораздо ближе. Но Розов не придал словам Цепина никакого значения. Разве важно, как он выглядит со стороны? Анатолий не киноактёр или записной жулик, чтобы кого-то очаровывать своими улыбками. Он – сыщик, и это его призвание, в нём и заключается смысл его жизни.

Но не всё в ней происходит удачно, многое не клеится. Ему двадцать семь лет. С одной стороны не так много, но ведь и немало. Но он не намерен, к примеру, торговать на рынке помидорами, будет, как обычно, как всегда, вести борьбу с преступниками, с нарушителями закона и спокойной жизни граждан.

Одно время и он работал, вернее, служил в уголовном розыске, опером-сыскарём. Но не долго. Получил ранение в правую ногу. Хромота не дала возможностей оставаться на «царской» службе. Медики категорически поставили на нём крест и запретили Розову продолжать свою, так сказать карьеру, в рядах полиции, в качестве оперуполномоченного сотрудника. И вот сейчас он – сыщик одного из частных столичных детективных агентств и одновременно его руководитель.

Что ни говори, а последствия пулевого ранения оказались довольно серьёзными. Давала о себе знать рана. Она, как у старика, ныла перед плохой погодой.

– Здоровье у тебя восстановится, – заверил его работяга. – Всё идёт к этому.

– Ты что, волшебник, Григорий Матвеевич, – скептически сказал Розов, – или просто утешитель из многочисленного числа городских прохожих или проходимцев?

– Сарказм твой не к месту, Анатолий. Ты – великий человек. Ты – наследник крановщика, мой наследник.

– Предполагаю, что после своей смерти ты оставишь мне пару кресел и старый диван, оккупированный клопами.

– Ты получишь гораздо больше. Можешь в этом не сомневаться.

Что-то ещё Анатолий хотел спросить у Цепина, но внезапно проснулся, считай, посреди летней ночи, часа за полтора дог наступления рассвета. Уснуть уже не мог. Что ж, если так, то он отправится пораньше в свой офис и займётся текущими делами. Конечно же, Анатолий не мог предполагать, что сон этот окажется пророческим и станет началом его новой, невероятной судьбы.

В то время, когда он во время сна беседовал с крановщиком Цепиным, в этом самом овраге произошли криминальные события, которые не находили объяснения, но, разумеется, требовали его.

Никогда и ни в чём и никого не стоит обманывать, особенно, себя. Люди зачастую вводят в заблуждение своих близких и дальних. Правда, в основном, они, таким образом, поступают неумышленно, не понимая, что лгут. Вполне, адекватные граждане впадают в грех тогда, когда сталкиваются с необъяснимыми явлениями, с лёгкой руки называя их нереальными. Мало ли что могло померещиться.

Но они начисто забывают о том, что не только у Бога, но и у каждого человека имеется на земном отрезке бесконечной Жизни своя миссия, свой промысел. Один, непременно, должен посадить дерево или соседа, второй – изобрести комплексный автомат для механической чистки зубов, третий… Впрочем, здесь можно очень долго перечислять задачи, возложенные на каждого отдельного субъекта. Но какой в это смысл? И без того всё ясно.

Правда, стоит учесть, что промысел промыслу рознь, хотя любая миссия важна и неповторима. Их бесконечное множество, ведь люди «рождаются» и «умирают», и не только люди.

Жаль, что подавляющее большинство из нас легко и свободно предпочитает не верить собственным глазам, слуху, осязанию, ощущениям, даже интуиции, когда сталкиваются с невероятными и, как бы, необъяснимыми явлениями. Не желают усложнять жизнь себе и окружающим. Находясь в условной реальности жестоких и неотвратимых перемен, существование которых предопределено, мы пытаемся что-то изменить в лучшую сторону. Правда, не у каждого и далеко не всегда это поучается. Но мы продолжаем обманываться и обманывать других. Из лучших побуждений и по причине своей некомпетентности.

Всегда имеется полная возможность не верить собственным глазам и считать непривычное явление, увиденное нами, галлюцинацией. Одно упрощаем, другое усложняем. При этом очень многие люди даже и представить себе не могут, что рядом с ними существуют люди с особыми способностями и определённой чёткой миссией перед Высшими Силами и, кстати, человечеством.

Но здесь ничего не попишешь. Смысл существования на Земле каждого человека строго индивидуален неповторим. Да и не всем же, в конце, концов, быть чародеями и настоящими, а не телевизионными экстрасенсами. Но, однако же, «лишняя» информация не помешает даже упёртым нигилистам, скептикам и основательно зомбированным гражданам.

Явилось – не запылилось и в этот большой портовый город раннее летнее утро. Над микрорайоном, ещё только наполовину отстроенным, медленно поднималось солнце, пробиваясь к земному грешному миру из-за туч. Две полицейские машины стояли неподалеку от небольшого оврага, точнее, почти над ним. Чуть далее от «воронков»-иномарок, застыл и внедорожник «Фольксваген». Именно тут, в овраге, был обнаружен труп мужчины, судя по его рабочей одежде, строителя.

Эксперты-криминалисты занимались своей привычной работой. Один из них производил съёмку фотокамерой. Таким образом, документально фиксировалась поза убитого… Поскрипывала рулетка.

Рутинная работа производилась под руководством тучного, сорокалетнего, довольно свежего на вид майора юстиции Василия Захаровича Расторопа, начальника Следственного отдела при Окружной прокуратуре. Пусть он не был уже следователем, а являлся одним из больших начальников, но по старой памяти, по собственной инициативе, выезжал на следы некоторых преступлений, требующих особого внимания.

В целом, всё в его жизни складывалось не так худо. Семья, дети, как полагается. Занимался своим делом, честно исполнял свой долг.

– Ну, что там, Федя? – майор сосредоточил своё внимание на криминалисте старшем лейтенанте Крылове. – Что ты можешь предварительно сообщить?

– Пока могу доложить, что смерть пострадавшего, ориентировочно, – сообщил криминалист, – наступила вчера, поздно вечером. Потом определим точнее. Причиной тотального исхода стал удар острым рассекающим предметом…

– Попроще, Федя, и покороче. Чем его…

– Мужчина убит холодным оружием, Василий Захарович. похожим на саблю, шашку или секиру. Предполагаю, что убийца не профессионал, мог бы бросить труп в канаву, в крайнем случае, – Крылов повернулся к вновь подошедшему к ним следователю лейтенанту Жуканову. – Проведём, разумеется, тщательный лабораторный анализ. Уверен, Игорь, что самые козырные карты обнаружатся при вскрытии… Похоже, что у покойника средняя степень опьянения.

– Не скажи, Федя, гоп, пока не перепрыгнешь, – Жуканов игриво ущипнул криминалиста за локоть. – Речь у тебя, Федя, как у мусорщика. У покойника не может быть опьянения, потому что он… труп.

– Точно,– кивнул головой Растороп.– Я не знал ни одного выпивающего мертвеца. Потому, как я понял, ты, Федя, хотел сказать, что человек, в перспективе, покойник употребил определённую дозу алкоголя перед тем, как сделаться мёртвым.

– Верно подмечено, товарищ майор, – не остался в долгу Федя.– Но вы не совсем правы. Иронию вашу не принимаю уже потому, что мне приходилось сталкиваться и с такими явлениями, когда преступники пытались влить определённую дозу спиртного в нутро уже мёртвых людей. Делалось это по незнанию… с их стороны.

– В принципе, да, – согласился с криминалистом Растороп. – Мне тоже подобные случаи известны.

– Думаю, Жуканов, пусть и не очень опытный, – сказал Крылов, – но всё-таки… следователь и слова мои понял правильно. Но сделал вид, что до него что-то не доходит, как до… некоторых.

– У нас, в округе, давненько никого саблями не убивали, – заметил Растороп. – Утюгами и другими предметами – наблюдалось, но, чтобы саблями – не помню…

Лейтенант Жуканов сказал, что ему никогда не приходилось расследовать подобные преступления.

От небольшой группы оперативников отошла, всхлипывающая женщина, средних лет.

– Товарищ командир, – с испугом сказала она Расторопу,– тут и мои следы от резиновых сапог. Имеются. А как же! Об этом я уже всем вам… предупредила, чтобы меня за решётку не упрятали. Милиционеры или, как сейчас говорят, полицейские вот к вам направили… объясниться.

– Там видно будет, прятать вас за решётку или нет, – пошутил Растороп,– а пока вы не присели… годков этак на пять, все разговоры ведите вот… с Игорем Васильевичем Жукановым. Он – следователь…

Жуканов извлёк из внутреннего кармана чёрного пиджака миниатюрный цифровой диктофон. Включил его, подсоединил небольшой микрофон и очень близко поднёс его к лицу женщины. Да и сам старался находиться в зоне, так называемой, активной звукозаписи. Он строго сказал:

– Отчётливо произнесите ваше имя, фамилию, отчество! С помощью голоса укажите свой домашний адрес!

– Я всё уже сообщала, – всхлипнула женщина.– Я, Лапова, Маргарита Петровна. Уборщица. Шла на работу. Я рано хожу, вон в то здание, в учреждение, где… мафия работает. Там я занимаюсь мытьём полов. Шла вот и… увидела. И в полицию сообщила, по своему мобильному телефону. Сейчас такие имеются почти даже у всех бомжей. Полиция быстро подъехала, потом и вы… Я подождала всех, как положено.

– Так. А почему спустились в овраг? – сурово поинтересовался Жуканов. – Зачем?

– Господи! Да по малой нужде. Овражек-то вместительный. Кто меня тут увидит, старуху? Спустилась и, значит, после того, как нужду справила и увидела… Гришку Цепина, за-руб-лен-но-го!

– Вы его знали, Маргарита Петровна? – Растороп взял инициативу на себя. – Любопытно.

– Понятно, знаю. Крановщик он. Сосед мой по подъезду. В старых домах живём. Слава богу, что он не женат. А так бы, если что, жене и ребятишкам, грустно было бы… отца хоронить. Чего уж там. Попивал покойник, но не больше, чем все. Но я это… Гришку не убивала.

– Что-то ещё вы можете, гражданка Лапова, сообщить нам по существу вопроса? – Растороп нахмурил свой широкий лоб. – Сейчас любая подробность может помочь следствию…

Имелись ли у Цепина враги? Какие там у него, всемогущего Григория могли быть враги? Никто бы и не осмелился… Почему? Да, потому, что погибший крановщик, разумеется, при жизни называл себя Царём Успения. И многие ведь в это верили. Проще говоря, он являлся Императором Смерти, и по воле Свыше, да и по собственной инициативе, мог при обычном пожелании уничтожить не только пару-тройку людей, но и многие сотни тысяч и даже миллионы двуногих в любой точке Земли.

Получается, что этот человек выполнял свою, особую миссию на планете. Но, всё-таки, большинство знакомых Григория Матвеевича считали фантазёром и даже выжившим из ума стариком.

Он считал благим делом – освобождение многих людей, причём, досрочно от земных кошмаров, ужасов и неприятностей…

– Сказки сказками. Но сейчас мы должны глубоко… выяснить, – сказал Растороп, – кто же замочил, то есть лишил жизни, этого вот, практически, сумасшедшего господина Цепина. Подумать только! Перед нами труп самого Царя Успения!

– Но я не убивала крановщика Гришу! – громко и убеждённо повторила Лапова. – Что, у меня других дел, что ли, мало?

– Отлично! – хлопнул в ладоши Растороп, обращаясь к Жуканову. – Отлови-ка, Игорь Васильевич, двух понятых… из гражданских, чтоб всё чётко было. Проведём и предварительное опознание трупа. Убивала – не убивала. Посмотрим. И вообще, не понимаю, господа, что я тут делаю! Мне в кабинете надо сидеть и руководить. Обычное убийство, а нас тут, как гороху, насыпано.

– Не у-би-ва-ла!!! – завопила Лапова. – Никогда не убивала!

– А то мы на один труп, как стая воронов слетелись. – майор Растороп продолжал говорить, не обращая внимания на крики и причитания Лаповой. – Достаточно сюда было Игорёше да Феде заявиться. Ну, ещё и кое-каким полицейским. Теперь понятно, что дело здесь короткое. Трупов нынче хватает. По всей планете убийства, а вот у нас в округе всё относительно спокойно.

– Не убивала,– прошептала Лапова и перекрестилась.– Как перед богом, говорю, не убивала. Не виновна в его смертушке или, как среди нас, богопослушных говорят, в успении… человечьем. Не убивала.

Растороп положил свою тяжёлую руку на плечо Лаповой, давая ей понять, что, хоть она и под подозрением, но это совсем не означает, что её вот, прямо сейчас, упрячут в «кутузку». Он жестом, подталкивая уборщицу к тому месту, где пока ещё лежал труп, дал женщине понять, что ей следует ещё раз посмотреть на убитого мужчину и окончательно и бесповоротно засвидетельствовать, что пострадавший – именно и есть крановщик местной частной строительной организации Григорий Матвеевич Цепин.

Овраг действительно был неглубокий, и утреннее солнце имело возможность довольно тщательно осветить лицо погибшего. Удар сабли пришёлся по шее, поэтому голова покойника была почти наполовину отрублена. Основная масса крови стекла ручейком вниз, а часть – застыла.

– Произносите, Маргарита Петровна в микрофон, я – такая-то и такая,– начал говорить Жуканов и осёкся…

Было тут, отчего потерять дар речи. Картина, которую наблюдал не только он, но и несколько человек в форме российских полицейских и в гражданской одежде, да ещё с десяток зевак, претендующих на роль понятых, оказалась не для слабонервных. Происходящее мог равнодушно воспринять только пьяный человек или полный идиот.

Каждый из присутствующих здесь видел, как труп мужчины, вместе с его одеждой, начал медленно растворяться в воздухе. Вместе с ним в течение одной минуты, в буквальном смысле слова, испарилась и кровь. Кто-то великий и могучий уничтожил даже следы, оставленные на месте преступления и виновными, и… безвинными. В одно мгновение земля была разглажена, словно промятая матерчатая ткань.

Не растерялся только бравый майор Растороп. Василий Захарович отчаянно и тупо наклонился к «убегающему» трупу и попытался схватить его за ворот хлопчатобумажной куртки своей мощной пятернёй. Но рука его проваливалась в пространстве.

– Ты куда?– выпучив глаза, спросил неведомо кого Василий Захарович, незаметно для себя севший в своих отглаженных форменных брюках прямо на огромный комок глины.

Лапова и молодой оперативник тут же потеряли сознание, завалившись на землю прямо в овраге. Причём, никто из находящихся здесь, в этом злополучном месте, на данный момент не поинтересовался их самочувствием. Что уж там говорить, каждого обуял если не ужас, то животный страх, смешанный с диким удивлением.

Понятное дело, когда мыслящему земному двуногому приходится сталкиваться с доселе не ведомым для него явлением, то зомбированный земными «законами и постулатами», головной мозг среднего, «дежурного» человека твердит только одно: «Этого не может быть». А если не может быть, то «я… сошёл с ума».

Выйдя из оцепенения, люди очень проворно выскочили из оврага наверх. Инстинкт самосохранения заставил их если не бегом, то поспешным шагом, добраться до автомашин. И они поступили правильно потому, что несколько секунд промедления могли стоить им если не жизни, то основательной потери памяти.

Прохожие, из самых любопытных и охочих до сенсаций, не сговариваясь, бросились бежать.

– Как же… теперь, Василий Захарович? – пролепетал Жуканов. – Такое не совсем ясное дело… нарисовалось.

– Заткнись! Хватайте с Федей тело Лаповой и грузите в машину! – крикнул Растороп.– Все уже слиняли с этого чёртового места! Быстрей!

– Да, тётку нельзя здесь оставлять. Она тоже… может раствориться,– задумчиво произнёс криминалист Крылов, помогая Жуканову заталкивать в «Фольксваген» обмякшее тело Маргариты Петровны. – Почти что… отрупенела.

Служебные автомобили стремительно помчались от сатанинского места прочь… почти в неизвестном направлении.

Но, буквально через несколько минут все сидящие в машинах, как, впрочем, и случайные свидетели, начисто забыли о том, что произошло. Головной мозг буквально каждого свидетеля происшествия переключился на иное. Все внезапно и скоропостижно вдруг вспомнили о том, что им необходимо срочно направляться в сторону оврага… Блюстители закона и представители правопорядка, разумеется, отправились на машинах туда, откуда только что торопливо уехали. На место преступления и там, где лежит труп мужчины, уже довольно солидного возраста.

– Миша! Да не той ты дорогой поехал в новый микрорайон,– нервозно сделал замечание шофёру Растороп. – Надо туда по Нариевскому проспекту двигать. Так короче.

– Точно! Меня перемкнуло, Василий Захарович, – сказал водитель «Фольксвагена» и резко свернул в правую сторону, в один из проулков.

Никто не заметил и того, что в машине уже не было Маргариты Петровны. Она, каким-то, невероятным образом оказалась там, в овраге… Справила малую нужду и увидела окровавленный труп мужчины, у которого наполовину была перерублена шея.

Лапова пулей выскочила из оврага, забыв надеть на себя рейтузы. Придя немного в себя, она справилась с этим привычным делом и позвонила по своему мобильному телефону в полицию.

Одним словом, почти всё заново повторилось и в овраге, и рядом с ним. Те же слова высказал майор Растороп лейтенанту Жуканову, да и криминалист Фёдор Крылов повторился, как и все остальные, не подозревая о недавней репетиции предстоящих действий. Разумеется, и Лапова ничего не помнила. Но её показания были совсем иными, чем прежде, потому что в овраге лежал уже труп не крановщика Цепина, а совсем не знакомого ей мужчины. Но она, всё равно, оказалась под подозрением.

Всё то, что женщина надиктовала на миниатюрный цифровой диктофон Жуканову раньше, было стёрто. Это ведь сделать гораздо проще, чем «подчистить» человеческую память. Но это тоже, в общем-то, не такая уж и большая проблема.

По одному из дворов нового микрорайона двигалась похоронная процессия. Несли гроб с телом того самого убитого, зарубленного саблей. Погиб совсем не бомж и не бич, а мастер одного из участков частной строительной организации Пётр Фомич Арефин. Просто он потому был не очень прилично одет, перед собственным убийством, что считал, что на работе возле миксера-бетономешалки не обязательно красоваться во фраке и при галстуке-бабочке.

Лицо покойника было открыто, как и полагается во время шествия. Его многие в глубине собственных мыслей назвали весьма «выразительным», и если бы не эта ситуация… с похоронами, то покойника можно было принять за спящего человека.

Физиономия обиженного и, вместе с тем, саркастичного господина. Казалось, он мысленно буквально всем присутствующим не говорит, а кричит: «Чёрта с два вы найдёте убийцу!». Естественно, сейчас покойник знал и понимал нечто такое, что не доступно существующим на планете Земля. Во всяком случае, ему было известно, по какой причине и кто, поменял его, живого, на мёртвого Цепина.

Такие фокусы покойнику казались явной несправедливостью. Тот, кто убит – жив и здоров; а он, Арефин, оказавшийся совершенно не причастным к криминальной истории, оказался мёртвым. Но смерть его натуральна, как и кровь, смешавшаяся с глиной в овраге… Именно его кровь, Петра Фомича, третья группа, положительный резус… Правда, следов на дне оврага было оставлено великое множество. Это не только радовало сотрудников правоохранительных органов, но и смущало. Много предстоящей работы.

За гробом, сзади, шла жена покойника – Инна Парфёновна Арефина. Её под руки поддерживали уже два довольно взрослых сына – Константин и Михаил. Из катафалка, возглавляющего колонну, звучала траурная музыка.

Процессия почти дошла до главной дороги, остановилась. Люди заняли место в автобусах. Гроб с покойником погрузили в катафалк, да так неаккуратно, что покойник зашевелил губами. Никто такому явлению не удивился. Всем и всё было ясно: тело начинает медленно разлагаться, потому и его части… шевелятся. Но как бы ни так. Арефин крепко и, как ему показалось, смачно выругался и при этом громко сказал: «Осторожно швыряйте гроб, гады! Не дрова везёте!»

Да, всё не так просто. Если бы хоть один покойник в мире считал себя мёртвым, то наверняка, как говорят, небо упало бы на землю. Но оно не упадёт, потому что слито с Землёй и давно уже стало с ним единым организмом. Впрочем, это так, но лишь… отчасти. Увы, для окружающих Арефин считался мёртвым.

Совсем скоро его домовину опустят в могилу… Но для них, оставшихся в сером и нелепом мире, Пётр Фомич покойник. Если он ощущал себя в гробу, как младенец в люльке, то занимался явным самообманом. Допустимо, что так хотелось бы Арефину. Но он понимал и чувствовал, что в силу нелепо сложившихся обстоятельств, с ним может произойти самой невероятное превращение… Обителей у Господа много.

Но это и неважно, главное, что он живой, И тут к бабке ходить не надо. Факт. Жив, но весьма и весьма… своеобразно.

Жена Арефина от горя буквально состарилась лет на десять, она уткнулась головой в ноги мужа. Его сыновья, прибывшие сюда из разных городов на последнее прощание с телом отца тоже, среди немногих родственников, сидели в катафалке. Находился тут и объявивший себя троюродным дядей погибшего, некий Борис Кузьмич.

Он тупо и пьяно смотрел на успокоившееся лицо Арефина, лежавшего в гробу, тихо разговаривал и даже спорил с ним. Ехали в катафалке ещё несколько родственников, молчаливых и угрюмых. Впрочем, другими и не могли быть их лица.

В возбуждённое состояние души и тела вошёл только Борис Кузьмич, неизвестно откуда появившийся в горестный для семьи час. Он неожиданно громко сказал, указывая рукой на покойника:

– А ему теперь всё едино!

Вдова Арефина, как бы, вспомнив, что стала вдовой, вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Я думаю,– сказал старший сын Константин, – что они… найдут преступника. Если нет, мама, то я дойду до правительства.

Арефина прильнула к груди Константина:

– Не надо ничего делать, сынок. Ничего. Найти убийцу будет очень трудно.

– Но действовать необходимо и не с кондачка,– с заднего сидения наклонился к ним Михаил. – Этого гада, убийцу нашего отца, необходимо искать и не падать духом.

– Понятно всякому,– пьяно вмешался в разговор Борис Кузьмич, – в рай пустят только хорошего человека. А покойник таким и числился.

Микроавтобус-катафалк, наконец-то, выбрался с основной городской магистрали на сельскую дорогу, поэтому его начало трясти так, что временами стало казаться, что покойник хочет сесть в гробу, ибо лежать неудобно. Краешек ужасного шрама на его шее стал заметен.

Все почему-то вспомнили, как был убит Пётр Фомич Арефин, начали об этом говорить. Но его троюродный дядя (вряд ли он им был) находился почти в полуобморочном состоянии. Видать, с горя, неизвестный никому родственник, выпил изрядно. Дорвался до бесплатного.

– Знаешь, мама,– поделился своим открытием Михаил.– Я уже познакомился со следователем… Кажется, фамилия его Жуканов. Он, вроде, толковый, напористый. Правда на людей смотрит свысока, как на лягушек… Но это не главное. Мне кажется, что он найдёт убийцу.

– Ох, если бы это было так,– махнула рукой Инна Парфёновна.– Да и какая теперь разница… когда Пети в живых нет. А на счёт Жуканова. Он ведь к нам несколько раз приходил, о многом расспрашивал. Не знаю. Мне показалось, что глуп он и заносчив, и всех подозревает в убийстве Петра. Даже меня. Так мне показалось…

– Работа у них такая,– тяжело вздохнул Константин.– Будем надеяться на лучшее.

Он, стиснув зубы, посмотрел на циферблат своих ручных часов. Но так и не понял, который час. Слёзы застилали его глаза.

Как обычно, Анатолий Розов спешил по очередному мелкому текущему делу, выполняя поручение большой группы пенсионеров с улицы Полтавской. Надо было найти похитителя собак и дать полную возможность, в судебном порядке, расквитаться бывшим их владельцам с бомжем и бичом и одновременно алкоголиком по прозвищу Вороний Глаз. Справедливость должна была восторжествовать.

Появившийся здесь неизвестно откуда и ночующий на чердаках и в подвалах домов двадцатилетний Бриков, опустившийся почти окончательно, не пытался к кому-нибудь из прохожих аккуратно залезть в карман по той простой причине, что до этого не дорос. Да и физически был не так силён, а по натуре – робок. Деньги у прохожих он клянчил скромно, но открытым текстом. Милостыню традиционным способом не просил. Считал такое дело постыдным и позорным. Не желал унижаться.

Именно, его жители большого микрорайона считали не только похитителем собак, но и кошек. Ленивым и неприкаянным бродягам всё равно, что принимать в пищу. Но ведь не имелось в этом никакого смысла, ибо в мусорных баках, особенно тех, что расположены рядом с малыми и большими продовольственными супермаркетами, всегда можно было найти необходимые продукты питания. Не беда, что они слегка просроченные.

Для Розова данное особое поручение от большого коллектива пенсионеров не являлось особо трудным. Он за три дня с помощью своих агентов определил местонахождение Вороньего Глаза и теперь спешил навстречу с ним, временно живущим в одном из полуразрушенных старых домов. Бриков, понятное дело, не подозревал о надвигающейся встрече с детективом. Но отыскать предполагаемого собачьего вора было не так то и просто, потому что Шура Бриков периодически менял своё местожительство.

От двадцатилетнего бродяги за версту несло мочой. Даже ширинка на брюках, если таковыми можно было назвать грязные рваные лохмотья, застёгивалась ни на пуговицы, а частично была просто затянута верёвкой, как бы, зашнурована, а иногда и проволокой. И одна, особая примета имелась у Шуры – он был одноглазым.

Его единственное зрячее, тёмно-коричневое око, неподвижное, как у птицы, чем-то напоминало воронье. Большой, но тонкий крючковатый нос, беззубый рот, вечно грязная рожа… Не секрет, что подобные ему субъекты не так часто, но встречались почти во всех городах и весях и в давние времена, причём, практически во всех странах даже самого цивилизованного мира. Коротко сказать, социальное дно нигде и никогда не пустует, и причин этому много. Они самые разные.

Ну, чем же он ни воронёнок в образе относительно человеческом? К тому же чёрная и редкая борода, которую он иногда подрезал осколками битого стекла. Маленький ростом, щуплый, нескладный и абсолютно несчастный на вид.

Розов направился мимо вокзальной площади к трамвайной остановке, застёгивая на ходу серый плащ и поправляя на голове фетровую шляпу. Высокорослый, с синими глазами, с коротко-стриженными каштановыми волосами на голове, он походил, скорее, не на сыщика, а больше на киноактёра, который часто появляется на экране в роли романтических героев в мелодрамах и боевиках. Но о такой судьбе он никогда не мечтал, даже в раннем детстве.

Если бы не довольно заметная хромота на правую ногу, Анатолий смотрелся бы идеально. Тем не менее, он никогда не пользовался тростью. Он считал это проявлением слабости и не обязательным приспособлением при ходьбе. При этом явном физическом изъяне, приобретённом за время короткой службы в уголовном розыске, Розов мог дать очень многим фору, ибо довольно хорошо владел многими приёмами рукопашного боя, прекрасно стрелял, плавал…

Короче говоря, когда ему приходилось, в силу необходимости и специфики своей работы, идти на пистолет или нож, он не нуждался в дублёрах. Спортом он занимался со школьных лет, да и в годы студенчества… Он, в своё время, получил специальность юриста, ни больше и ни меньше, а в Московском Государственном Университете.

Один из рослых омоновцев, у которого висел на плече автомат Калашникова с откидным металлическим прикладом, остановил Розова, легко ударил ладонью по плечу:

– Привет, Толян, хромой дьявол! Куда спешишь? Разыскиваешь какую-нибудь пропавшую без вести сиамскую кошку?

– Почти угадал, Родька, – приостановился Розов. – А вы что за рыбу ловите? Или это страшная омоновская тайна?

– Какая там тайна, если мы фотографию мальчугана, которого ищем, тычем каждому второму в физиономию, – лейтенант с автоматом и в каске чем-то походил на пожарного.– С пересылки слинял рецидивист Самсонов по кличке Удав. Слышал о таком? Может, именно, он тебя в своё время в ногу ранил?

– О таком не слышал. А пулю мне в ногу всадил тоже пацан – не подарок… Царство ему небесное. Мне пришлось его в перестрелке успокоить. Погремуха у него простая была – Корень. Но дела творил сложные.

– Ты, Анатолий, после такой оказии и ушёл из правоохранительных органов?

– Да. По ранению, считай, по инвалидности. Да ещё нашлись «гаврики», которые мне в вину поставили, что я его ухлопал… по сути, обороняясь. Говорят, можно было и живым взять. Но говорить-то легко, Родион. Ведь на меня тогда двое вооружённых бандитов напало… без предупреждений и чтений всяких там моралей. Второй, по кличке, Сандал. Тоже, говорят, подох… на зоне. Нарвался на фраера покруче… себя.

Долго рассказывать своему давнему знакомому Розов не стал о своих проблемах. Достаточно было и этой информации.

Омоновец с некоторым сочувствием посмотрел на Розова, как бы, случайно оценивая большую и модную фигуру частного детектива. Да, молодой, большой, крепкий, явно, натренированный, но… хромой.

– Тут не знаешь, где и упадёшь. Заранее соломки везде и всюду не набросаешь, – согласился с Анатолием представитель правопорядка. – Это в кино, там всё у нас, копов, удачно и круто получается. Что называется, самые справедливые и сильные ребята с доброй и широкой улыбкой.

– Самокритика – доброе дело. А что у вашего Удава на «бочке»?

– Что на нём висит? Четыре убийства, не считая таких мелочей, как грабежи. Я тебе подробней о нём расскажу. Если встретишь, передашь ему привет от всех нас. Мы из-за этого гада по двадцать четыре часа в сутки работаем. Кстати, на нём гораздо больше мокрых дел. Четыре – только те, за которые он в отказ никак не мог пойти. Улики налицо. Тебе, если встретишь его, лучше нам сразу сообщи. С ним, Толян, тяжело будет справиться. Тем более ты…

– Понимаю, Родька. Я хромой. А поскольку я – инвалид, то убежать от него не смогу. Выход один – сражаться с негодяем до последней капли…

– Не шуткуй. Он, действительно, очень силён и ловок, этот пёс. Уже и жалею, что тебе сказал… Я же знаю, ты человек… с инициативой, вечно куда-нибудь голову свою суёшь.

– Как он выглядит?

– Может, ты будешь смеяться, но он внешне почти похож на тебя, – омоновец достал из внешнего кармана пятнистой штормовки небольшую цветную фотографию и сунул её в руки Розову. – Обрати внимание, он такой же фитиль как ты, и крепыш. поверь мне. Нос у него, правда, чуть пошире… Цвет глаз, правда, не синий, а коричневый. Буркалы, гляделки у него малость раскосые. Подбородок чуть мощнее.

– Мы на планете почти все похожи друг на друга. Тут надо ориентироваться на особые приметы.

– Особые приметы? Имеются. Еле заметный шрам на левой щеке, около четырёх сантиметров, почти от глаза, вниз, дугообразный.

– Он на меня походит, как вилка на бутылку, – сказал Розов, пряча фотографию не в карман плаща, а дальше, во внутренний карман пиджака. – Специально я им заниматься не стану. Мне надо кошек, собак и украденных попугайчиков разыскивать. Но если встречу твоего Удава, то мимо не пройду. Обязательно с ним поздороваюсь.

Судя по всему, дела, с Удавом, выкладывались аховые потому, что слинял с пересылки солидный уркаган ни вчера, ни позавчера, а уже полтора месяца назад. Конечно, где-нибудь нарисуется. Но пока, что называется, ищи ветра в поле. Один анонимный тип, возможно, богатый на выдумки, и, скорей всего, пошутил, дав анонимно полиции наводку. Заверил, что Удав должен появиться в городе.

Но если преступник и находился здесь, то, наверняка, отсюда, из этого большого города, уже давно слинял, то есть убрался. Но кто его знает.

– Фото его мы, всё-таки, пока публично не вывешиваем на наших «досках оповещений» при отделениях полиции, – сказал он, – чтобы не вспугнуть гада. Потом, конечно, если, что, так и придётся поступить. Да и средства массовой информации подключатся. Я тебе ещё раз говорю, что Удав очень хитёр, коварен и непредсказуем.

Кивнув головой, Розов достал из кармана фотографию преступника, на которой тот был запечатлён не в зековской, а нормальной «человеческой» одежде. Анатолий принялся разглядывать физиономию угрюмого, но довольно симпатичного рецидивиста. При внимательном рассмотрении его образа, Розов мысленно отметил, что, пожалуй, он сам внешне, действительно, чем-то похож на Удава. Правда, преступнику, явно, больше тридцати лет. Он, получается, постарше Розова на пять-шесть лет.

Он терпеливо слушал омоновца. Удав, полное имя которого Глеб Панкратович Самсонов, получил свою кличку, вероятней всего, за то, что убивал людей самым простым и надёжным способом – душил… руками. Может быть, ему доводилось кое-кого отправить на тот свет с помощью и шёлкового шнурка. Но кого, когда и где? Далеко не все ведь убийства на матушке Земле раскрыты. Горький, но реальный факт. Тут остаётся только предполагать, что имеется ещё несколько человек, в своё время, отправленных на тот свет с помощью удавки – на совести Самсонова.

А под суд он попал по собственной глупости и неосторожности: днём, на улице, самым наглым образом, он задушил руками здоровенного мужика – архитектора, как цыплёнка. Самсонов пошёл на «мокрое» дело только за тем, чтобы очистить карманы несговорчивого интеллигента. Ему, Удаву, не повезло. По сути, почти в свидетелях жестокого преступления оказался полицейский вооружённый наряд патрульно-постовой службы, который его и взял… тёпленьким. Но архитектора вернуть к жизни не удалось.

В основном, об этом убийстве на суде и шла речь, не считая всё «мелкое», что, почти, само собой приклеилось по ходу следствия к Глебу Панкратовичу Самсонову. До этого он отбывал срок за изнасилование студентки. Не очень много по данной «теме» отсидел, ибо там доказательства были шиты белыми нитками, и адвокат даже пытался всем окружающим вдолбить в головы, что эта она, юная распутница, оказывается, сама затащила Самсонова на себя.

А придушил он её малость, не до конца, можно сказать, от отчаяния и от обиды… Может по страсти… Она над ним устроила насилие, а он ведь и… не защитился. А так, как бы, случайно… отдался «мелкой гадине». А ещё раньше, Самсонов срок тянул «по малолетке», был судим за квартирные кражи.

Удавом , вероятно, окрестили его среди бандитского мира ещё и за ловкость, большую физическую силу, изворотливость и житейскую хитрость. А с пересылки, которая находилась далековато, он сбежал почти запросто. Ударил зазевавшегося охранника ребром ладони по горлу и убил. Успел завладеть его автоматом и скрыться… под колёсами проходящего мимо поезда.

Возможно, каким-то, непонятным образом, он зацепился за металлические переборки на «брюхе» вагона и таким образом проехал часть пути. Во время его неожиданного побега в Удава стреляли, но всё произошло очень быстро… Пули прошли мимо Самсонова. Рецидивист, словно испарился, скорей всего, залёг на самое «глухое дно».

Имело право на существование предположение, что он вертится здесь, в городе. Вроде, кто-то видел, его, разумеется, без автомата. Но это не значит, что Удав не был вооружён. Ясно, что теперь, после побега и убийства охранника, вместо двух с половиной «червонцев», ему грозило пожизненное заключение. Чаще всего, по каким-то странным причинам, у так называемых, вечных зеков возможность побыть у «хозяина» подольше, обрывает смерть. Самая нелепая и… смешная. То понос, то золотуха…

Но ушедшие на пожизненный срок, очень часто умирают, в течение первого года заключения. Может быть, кара господняя? Ответа на этот вопрос нет, да он и не нужен. Господь в данном плане прав, и роптать на Всевышнего не стоит. Грех.

Надо сказать, что почти гласно работникам полиции и даже представителям других заинтересованных органов разрешено было ликвидировать Удава при малейшей попытке обороны, нападения на кого-либо или, вообще, применения им огнестрельного оружия… Живым Самсонов был, явно, никому не нужен. «Вообще, правильно и справедливо,– подумал Розов, – но не Удав – моя забота».

Разумеется, Розов скрыл от своего знакомого омоновца, которому тайны частного сыщика были до фонаря, что помимо розыска возможного похитителей собак Вороньего Глаза, он подписался, что называется, принять участие в сложном и довольно загадочном деле – в убийстве мастера одного из участков частной строительной организации Петра Фомича Арефина. Кому и зачем нужна была его смерть?

Не доверяя стараниям в этом направлении оперативников и сыскарей из самых крутых служб МВД и следователям районной, точнее, окружной прокуратуры города, сыновья трагически погибшего обратились за помощью в частную детективную фирму Розова. Сначала Анатолий категорически отказался, ссылаясь на занятость… Но интерес не столько к солидному гонорару, который предложили ему Константин и Михаил, а к самому делу, всё же, расставил, как говорится, расставить все точки на «и». В конце концов, Розов взялся за раскрытие весьма загадочного преступления.

Он даже выкроил время для того, чтобы встретиться для предварительной беседы с одним из товарищей погибшего мастера Арефина. Это был, примерно такого же, солидного возраста человек. Крановщик из строительной фирмы Григорий Цепин.

Мужик старой закалки и закваски, в своё время, как и покойный Пётр Фомич, получивший диплом инженера строителя после окончания учёбы в местном политехническом институте (ныне, в университете) по специальности «Промышленное и гражданское строительство». Оба – и Арефин, и Цепин, когда-то, успешно работали прорабами в государственных строительных трестах.

Но потом, когда если не всё, то многое изменилось, Арефин и Цепин спустились, что называется, с небес на землю.

Ныне, покойный, Пётр Фомич не сразу, но стал мастером участка; а Григорий Матвеевич решил сесть за «штурвал» башенного крана. Благо, эта частная строительная фирма мало-мальски процветала.

Почему своё следствие Розов начал именно с беседы с Григорием Матвеевичем Цепиным, который объявил его во время странного сновидения наследником крановщика? Объясняется просто. Возможно, потому, что он уже не однажды встречался с крановщиком, когда был оперуполномоченным в одном из окружных отделений полиции, в уголовном розыске.

Тогда Цепин стал, как бы, косвенной причиной суицида одного бомжа – бывшего не состоявшегося художника, Максима Карелина. Просто, именно, тогда Розов сделал Цепину внушение, ибо доказать что-либо не имелось никакой возможности. Да и нужно ли?

Причина «вины» в смерти бомжа, выброшенного добрыми родственниками на улицу, заключалось в том, что крановщик, человек образованный, слыл ярым поборником новомодной медицинской концепции, которая пыталась утвердить эвтаназию не только актом проявления самого высокого человеческого гуманизма, но и нововведением в медицине. Иные полагают, что эвтаназию следует узаконить. Да! Именно, в России. Пока это напрасные старания.

Чужеродное для русского языка слово и понятие, каким-то, не ясным образом, прижилось в нём и стало не только самостоятельной лексической единицей, но и активно претендовало на то, чтобы сделаться, разумеется, со временем, привычным явлением. Проще говоря, эвтаназия, в современном понимании значении этого слова, не что иное, как «оказание помощи человеку, решившему по какой-то причине уйти из жизни».

В данном случае, здесь на латынь опираться уже не стоит, да и… смешно, ибо эвтаназия рассматривалась только, как возможность со стороны медицины помочь умереть тому человеку, к примеру, чья болезнь неизлечима и приносит медленно угасающему больному страшные физические и моральные муки страдания.

Но Цепин, увлечённый по не понятной причине «гуманной» идеей пошёл, как её активный пропагандист на любительском уровне, гораздо дальше. Он полагал, что тем же бомжам и бичам, которые попали в обойму «лишних» людей, следует свести счёты с жизнью… умереть.

Впрочем, Цепин был глубоко убеждён в том, что там… за гранью земной, в условном. может быть, и реальном. загробном мире мы живём постоянно и всегда. Только время от времени погружаемся в какую-нибудь «пакость», типа, земного существования. Да и смерть он называл уважительно, с нежностью… определённой – «успением».

Он считал, что данная лексическая единица идёт корнями, то есть родственное слову «успеть». Получается, что каждому из нас следует, именно, не потерять время и явится туда, где всё так близко, дорого и всегда… вечно. Его, Цепина, очень многие уважительно и не случайно называли в глаза и за глаза Царём Успения.

Конечно же, Григорий Матвеевич находил время встречаться со многими людьми, убеждая их в том, что от безысходности… жизни лучше вовремя помочь самому себе обрести… успение. Это очень просто и… необходимо. Во всяком случае, для тех, кто не живёт, а страдает по милости кучки негодяев разного рода и вида. Возможно, под влияние Цепина и попал не очень признанный художник и бомж Карелин. Но, может быть, и нет. Не исключено, что мысль о собственной самоликвидации, суициде, а, по сути, эвтаназии он вынашивал самостоятельно, очень и очень давно.

Но, тем не менее, доброжелатели в своих анонимных малявах в органы местного УВД (писем имелось несколько) указали на то что, «выживший из ума» крановщик Цепин, по кличке-погонялу «Царь Успения», своей антигуманной и людоедской пропагандой наносит обществу колоссальный вред.

Некоторые пытались связать вредную деятельность Григория Матвеевича с недавним самоубийством школьника, пятиклассника, Мити, который шагнул в пространство с балкона, с одиннадцатого этажа. Формально причина имелась. Учительница по математике несправедливо, за одну из контрольных работ, поставила ему не «отлично», а, всего лишь, удовлетворительно. Такой вот промысел получился у этого ученика: немного пожить и погибнуть… глупо и нелепо.

Данный, в принципе, суицид на почве «особого» психического состояния мальчика «доброжелатели» пытались квалифицировать как явление эвтаназии не без помощи Григория Матвеевича Цепина. Но ведь таким образом можно было приписать не только целый ряд организованный суицидов, произошедших в городе по разным причинам, но даже и жестоких убийств… на почве самых «благих» намерений.

Известно, что определённая часть маньяков отправляет на тот свет людей не потому, что получают от этого удовольствие, а по той простой причине, что, кто-то, «великий и могучий» заставляет или настоятельно рекомендует ему лишить жизни определённого человека, которому надо помочь уйти из жизни…

Короткая встреча Розова с Царём Успения почти ничего не дала. Григорий Матвеевич уже наяву, не во сне вспомнил, что они уже встречались, и коротко сказал, что будет рад снова увидеться с частным сыщиком. Да ведь такие встречи непременно состоятся.

– Запомни одно, Анатолий,– по-свойски и очень фамильярно сказал на прощание Розову Эвтаназитёр, – лично я не стал бы лишать жизни, да ещё, какой-то, там саблей, по сути, своего лучшего друга Петю Арефина.

– Мне тоже так кажется, – частично согласился с ним Розов. – Но многое в этой истории не понятно. Подозрение, прежде всего, падает на вас.

– Я полдня стоял над его могилой, когда уже все разъехались, и в полном одиночестве пил водку. Помочь твоим поискам постараюсь… На печальную для меня тему мы ещё поговорим. На месте Арефина должен был находиться я… Немного подумаю и сам тебе позвоню. У каждого человека и любого существа на Земле имеется свой промысел, миссия, которую ему суждено выполнять.

– Но почему вас, тебя, Матвеевич, называют Царём Успения? Если шутка, то…

– Нет, здесь нет никакой шутки. Всё серьёзно и очень даже ответственно. Сразу я тебе, Анатолий, не в состоянии объяснить сути всего происходящего. Со временем, поймёшь. У меня свой промысел на Земле. Короче говоря, что мне велено Высшими Силами делать, то я и делаю. Ничего лишнего.

Ничуть не устраивало Анатолия то, что Цепин отвечал на вопросы неопределённо и загадочно. Ситуация не прояснялась.

Крановщик обитал один в небольшой, но благоустроенной двухкомнатной квартире. Когда-то, очень давно, был женат. Но не получилась у него семейная жизнь, разошёлся со своей Элеонорой Яковлевной… почти пятнадцать лет назад. Даже детей не успели завести. Она уехала от него, к родственникам, в город Рязань.

Там она успешно вышла замуж за одного из процветающих предпринимателей, родила двоих пацанов и сменила профессию ветеринарного врача на директорскую должность, заодно став и владелицей солидной торговой точки, салона-магазина модельной обуви. Конечно же, она, по-своему, любила Григория Цепина. Но…

Но ей нелегко было жить, по сути, с сумасшедшим, который, каждому встречному прямо и запросто говорил, что он фактически повелевает всем миром и является штатным Царем Успения на планете Земля. Ему, дескать, «такую оказию» поручили Высшие Силы, и отказаться от такого предложения он не имел ни какой возможности.

К его утверждениям привыкли и те, кто давно знал Григория Матвеевича и попросту считал его человеком безудержной фантазии. Но не без способностей, ибо, на самом деле, он в своих глобальных прогнозах редко ошибался. Да что же тут удивительного? Просто, наблюдательный, много читающий и умеющий логически мыслить человек. Вот и всё! Ему проще, чем другим.

Ведь он не был обременён семейной жизнью, ни жены, ни детей, ни внуков. Чем ему ещё прикажете заниматься? Не всегда же пить водку или ходить на рыбалку. Можно и почитывать справочную литературу. Вот и начитался всякой… муры.

В кабинете окружного прокурора старшего советника юстиции Суханова. моложавого и подтянутого, заканчивал свой короткий доклад следователь Жуканов.

– В общем, стараюсь, товарищ полковник, – неопределённо говорил Жуканов, – многое проясняется по делу.

– Теперь, сразу к делу, – предупредил лейтенанта Суханов. – Мы не китайцы, чтобы начинать важный разговор с прогнозов погоды. Каковы, на твой взгляд, мотивы убийства Арефина?

– У меня несколько версий. Пока о них докладывать рано, Павел Иванович.

– Вот и поговорили, что называется. На нет – и суда нет. Хорошо! Обстоятельней потолкуем попозже. Но резину не тяни.

– Буду стараться…

Совершенно справедливо тут же Суханов дал понять молодому следователю, что его непосредственный начальник – майор юстиции Растороп. Если у Жуканова что-то не заладится, то пусть он и решает, кто и какие дела должен вести. А как же иначе? Не окружному же прокурору постоянно вникать в работу Следственного отдела и его отделов. Дел и других предостаточно.

На том разговор Жуканова с Сухановым завершился, но через пятнадцать минут продолжился в кабинете Расторопа, начальника Следственного отдела.

– У тебя, Игорь, пусть ориентировочно, но имеется какой-нибудь маломальский подозреваемый? – поинтересовался майор юстиции. – Прикинь, кто бы подошёл на такую роль. Или ты ещё ничего не прикидывал на эту тему?

Жуканов самым серьёзным образом задумался. Ведь было отчего.

– На эту роль стопроцентно подошёл бы друг Арефина, крановщик Цепин. Но, к сожалению, следов от его обуви не обнаружено и, вообще, признаков его присутствия на месте преступления. Кроме того, его с Арефиным никто не видел вместе перед убийством. Да и чёткое алиби: был дома, трезвый, пил чай, смотрел телевизор.

– Это точно?

– Данный факт подтверждают и его соседи, которые заходили в это время к нему… на счёт рыбалки и побеседовать на тему предсказаний в области… В общем, полная чепуха.

– Зачем тогда о нём говорить? В таком случаё на роль убийцы Арефина подошёл бы и сам Джек-Потрошитель, – заметил Василий Захарович. – А если ты говоришь о старом придурке, провидце, предсказателе и человеком, который не на хорошем счету у ФСБ, то, Игорёша, лучше заткнись! Ты пытаешься наклепать всякой… дряни на Царя Успения?

– А почему бы «нет»? Он такой же свободный гражданин России, как и все остальные.

– Значит, его свобода заключается, в том, чтобы ему сесть… на нары? Цепин, всё-таки, почти вменяемый человек, пусть фантазёр, но не бандит… Тем более, следов никаких не оставил. Цепин – субъект, который гоняется за дешёвой популярностью и своей гнилой пропагандой убивает у людей веру в светлую и замечательную жизнь. Работай и думай! Ты же не один, в конце концов.

– Отдам все силы!

– Все уж не отдавай. Ты – следователь, а не чумной герой из телевизионного сериала. Оставь часть своих сил для своей хорошей знакомой,– подмигнул Жуканову начальник отдела. – Ты, по-моему, где-то, в новом микрорайоне нашёл себе зазнобу. Слухи до меня дошли. Дерзай, пока молодой!

– Никак нет, она просто мой школьный товарищ. У меня жена законная имеется, – слащаво и растерянно улыбнулся Жуканов. – Я свою супругу ни на кого не променяю.

– Даже так? Хотелось бы верить. Что ж, похвально, лейтенант. Погоди! Я не договорил. Сейчас я скажу главное, почему я тебя прямо сейчас к себе в кабинет вызвал.

– Я слушаю, Василий Захарович.

– Так вот, ко мне приходили сыновья убитого. Солидные, можно сказать, люди. Оба инженеры. Младший, Михаил – серьёзный человек; а старший, кажется, Константин, так мне и сказал: «Если не найдёте убийцу, то я сам отомщу». Я, конечно, заверил его, что мы преступника найдём, и предупредил его об уголовной ответственности за самосуд.

– Я братьев Арефиных по-человечески понимаю, товарищ майор.

– Вот и прекрасно, что понимаешь. Значит, лови момент. Надо ведь и отличиться… Пора. Но это ещё не всё. Они обратились в частное сыскное бюро. Конечно, уже заплатили там, сколько надо. Я понимаю, Игорь, что такая новость тебе не по душе. И я не в восторге. Но великой славы, я полагаю, на всех будет предостаточно… при нормальном исходе дела.

Действительно, Жуканову такая новость пришлась не по вкусу. Зачем ему, представителю закона, какие-то там частные ищейки, потому молодой следователь возразил:

– Извините, Василий Захарович, но я категорически против. Они же будут мне мешать.

– Не они, а только он. Молодой парень, как и ты, – начальник отдела Растороп раскрыл небольшой блокнотик в красной кожаной обложке, – Анатолий Петрович Розов.

– А-а,– махнул рукой Жуканов, – совсем забыл, что он в своей сомнительной фирме и директор, и владелец… хромой неудачник. Я его по университету помню. Он был на три курса старше… Этот пусть ищет. Он ничего не найдёт.

– Почему?

– Я знаю его, как облупленного. Он даже внешне не похож на следователя, – что ж поделать, в Жуканове частенько пробуждался хвастливый максималист. – Как бы это сказать, Розов – парень не очень серьёзный. Всегда улыбается, как… американец или контуженный.

– Не очень здорово отзываться так о коллеге и…

– …калеке. Тут он сам виноват. Пропустил пулю. Ворон считал, а на него вышли… Вот теперь и хромает.

– Понимаю. На твой взгляд, солидности у него и опыта не хватает,– ухмыльнулся Суханов. – Но мы с ним договорились, что будем работать почти бок о бок, помогать друг другу. А слава – вся твоя. На известность он не претендует. Ему нужна просто истина, а деньги свои он заработает.

– Пусть будет так, – согласился с начальником Жуканов. – У меня полномочий больше.

– Само собой. Демократия демократией, Игорь, а порядок – порядком. Иди и думай!

Разве мог Жуканов предполагать, что дело окажется не таким уж простым? Никаких зацепок, свидетелей и даже чётких предположений.

В одном из безлюдных скверов Розов не сразу, но обнаружил Вороньего Глаза, то есть Александра Брикова, находящегося «под мухой». Проблем ведь с приобретением дешёвого и сомнительного качества спирта до сих пор нет. Анатолий обстоятельно рассказал молодому опустившемуся бродяге о том, что некоторые жители улицы Полтавской обвиняют его в краже собак.

– На кой чёрт мне нужны их домашние животные! – возмутился Бриков. – Пока, слава богу, с голоду не подыхаю, а на спиртное добрые люди денег всегда дадут.

– Ты молодой парень, а вот опустился ниже канализационной трубы, – прямо сказал Анатолий. – Не верю я, что нельзя найти в столице работу. Да с жильём тебе бы помогли. Ведь ты даже не пытался что-то изменить в своей непутёвой жизни.

– Даже и не собираюсь! Всё путём! А мне их ночлежки и общежития на фиг не нужны! Я свободный человек!

– Не свободный. А никчемный. Сидишь тут грязный, в лохмотьях, опустившийся и мечтаешь о хрустальном тереме.

– Почему другим можно, а мне нельзя?

– Этот вопрос не ко мне. Александр. Пойдём! Мне тоже кажется, что из тебя такой похититель собак, как из меня, хромого, танцор. Разберёмся!

Вороний Глаз с большой неохотой встал со скамейки.

Вести его до «улицы похищенных собак» Розов решил, не используя городской пассажирский транспорт. Главным образом, потому, что в любом, даже видавшем виды, трамвае облик грязного, вонючего и пьяного бича вызвал бы, если бы не переполох, то явное возмущение у пассажиров.

Их уже с полчаса ждали активные жалобщики, собравшиеся у одного из подъездов.

– Ничего, Александр,– подбадривал бомжа Розов,– надо будет со временем вам побриться, постричься, найти работу… Временно можно будет и без прописки обойтись. Документы я тебе помогу сделать. Потом об этом потолкуем.

– Ты мне говоришь про такое, – вздохнул Бриков, предчувствуя над собой предстоящую расправу. – Я «шило» то пью, потому что среди отпетых бомжей нахожусь. Его употреблять среди таких, как я, принято, нам положено по небесному уставу пить и… опускаться.

– Вот, держи! Это моя визитная карточка,– Анатолий сунул ему в руку небольшую картонку зелёного цвета. – Тут адрес и номер телефона детективного агентства. Я там и начальник, и обычный сыщик, одновременно. На хлеб свой насущный зарабатываю.

– Мне это бумажка без надобности. Но, может, и пригодится. По-разному случается.

Они подошли е небольшому скоплению разномастного народа, к сборищу людей, в основном, жаждущих крови и мести за своих безвинно погибших и неизвестно куда проданных четвероногих друзей. Все шумно обсуждали сложившуюся ситуацию, требуя денег, возмездия и жестокого суда над преступником.

Но когда перед ними предстал жалкий и оборванный Вороний Глаз, почти все мгновенно замолчали, и добрая половина истцов, махнув на дохлое дело рукой, покинули поле боя. Остались самые мстительные, терпеливые, любознательные… И самое странное заключалось в том, что, за исключением единственного случая, ни у кого из жителей этих двух-трёх домов не были украдены ни собаки, ни кошки.

Просто некоторым «активистам» очень желалось расправы над бомжом, который никак не является украшением городских улиц.

– Господи, – волнуясь, зажестикулировала руками полноватая и крепкотелая бабуся Анисимовна, – боже мой, на кого ты, паренёк, похож!

Она явно сочувствовала бродяге.

Слегка покачиваясь, Вороний Глаз категорично отверг всяческие обвинения в свой адрес. Он понимал, что собаки, которых никто не крал, лишь повод, чтобы расправиться с ним. Потому, что примелькался.

– Да он пьяный! – заорал крепкий, но заметно… толстобрюхий с виду, тридцатилетний, мужик, видимо, успешно рвущийся в ряды крутых бизнесменов. – Быдло! Лично бы я ходил по квартирам, подвалам и чердакам и расстреливал таких гадов! Пора очистить столицу от грязи!

– Смотря, что вы подразумеваете под словом «грязь», – сказал древний старик в старой куртке, опираясь на костыль. – Мне вот, к примеру, вы, молодой человек, категорически не нравитесь. Нагло ведёте себя. Иногда и руки распускаете, а люди молчат.

– Если бы ты, старик, ни стоял уже одной ногой в могиле, то я бы с удовольствием побил бы тебя,– нагло ответил новоявленный «хозяйчик жизни» и тут же переправил свой гнев на Вороньего Глаза. – Отвечай, гнида, ты и мою собаку сожрал? Мне мой Дорай обошёлся в двести баксов!

– Я не занимаюсь кражей собак. Мне это не нужно, – тихо сказал Вороний Глаз. – И среди моих знакомых таких нет.

Толстый амбал, потерявший своего кобеля, относительно довольно ловко и быстро подскочил к Вороньему Глазу и ударил его кулаком в челюсть. От этого удара Шура упал и потерял сознание.

Розов с большим трудом сдержался, чтобы ни наказать обидчика Брикова. Но Розов был законопослушен и, конечно, по возможности, справедлив.

– Ты что? – возмутилась Анисимовна поступком толстопузого. – Что, сам в злого кобеля превратился? Валерий, как тебе не стыдно! Ты ударил беззащитного, обездоленного человека, несчастного и слабого.

– Обездоленного? – распалял сам себя бизнесмен Валерий. – Да я его за Дорая убью и здесь во дворе закопаю!

– Да вон же твой пёс! – несговорчивый древний старик указал костылём на большого белого породистого кобеля. – Нагулялся. Недельку отдохнул от тебя и вернулся домой. Ему твоя физиономия опротивела.

Все обратили внимание на этого самого Дорая, который стоял в сторонке и методично, и лениво облаивал собравшихся. За что же тогда пострадал Вороний Глаз? Ведь налицо явное и наглое хулиганство со стороны бодрячка и толстяка.

– Какая разница! – весело засмеялся Валерий. – Бичей и бродяг надо уничтожать. А ты вали отсюда, дед! Вали, пока цел. Я не посмотрю…

– Может, и мне уйти? – нервно улыбаясь, поинтересовался у бизнесмена средней руки Розов. – Ты всё и за всех решил?

– Отваливай! Я тебе заплатил. От тебя, как от козла молока. Ты – такая же рвань, как этот… Том Сойер, – бизнесмен небрежно показал локтем на стоящего рядом с Анатолием Шуру Брикова, потирающего пальцами подбородок. – Вали отсюда, сыщик! Я развалю твою контору, как карточный домик, если пожелаю!

– Пробуй, – просто ответил Анатолий. – Но, вряд ли, получится.

Стенания, охи и вздохи молодого бомжа Брикова многих оставили равнодушными. Разумеется, сердобольная бабка Анисимовна не входила в их число. Именно, ведь эта старушка помогла подняться Вороньему Глазу на ноги, после того, как его крепко ударил, чуть выше подбородка, «крутой» Валерий.

Она и приложила к разбитой губе Брикова носовой платок. При этом она очень тихо сказала: «Пёс окаянный, что он с человеком сделал».

– Сами всё видели, господа, – очень громко произнёс Розов. – Свою задачу я выполнил. Получается, что никто и никого не похищал. Нашёлся, и главный, и единственный виновник организованного, как бы, торжества. Это пёс Дорай. Вроде бы, лабрадор-ретривер. Но это и не так важно.

Старик с костылём подошёл к Брикову и сунул ему в руку довольно крупную российскую денежную купюру. Сказав, что «не надо падать духом, братец», он гордо и медленно удалился.

С печалью посмотрев вслед удаляющемуся старику, еле тащащему ноги, Розов сказал:

– Скверная история, господа и дамы. Прошу не расходится. Тут один человек в вашем присутствии ударил принародно по лицу другого человека. Составим акт. Свидетели подпишутся. Уж такого орла полиция в покое не оставит.

– Ты там не кукарекай! – чрезмерно уверенный в себе Валерий двинулся в сторону сыщика. – У меня вся полиция в кармане. А тебе я рожу расквашу. Да и не сыщик ты вовсе, а голливудский хромоногий пижон… покойного образца… Уловил, волк тряпочный? И не пищи, а то больно будет.

Розов с трудом проглотил эти оскорбления. Он твёрдо решил сдать Валерика в полицию, но никто в свидетели записываться не собирался. Даже Анисимовна устало улыбнулась, как бы говоря: «Где уж нам?». Она увела Вороньего Глаза к себе в квартиру. И тот, как телёнок, послушно пошёл за старухой.

Во дворе никого уже не осталось, кроме Розова и самонадеянного бутуза Валеры. Да ещё двое амбалов маячили возле шикарного внедорожника «Нисана» во дворе. Один из них крикнул толстопузу:

– Шеф, заканчивай свои беседы быстрей! Мы к тебе приехали.

Не обращая на них внимания, Валера почти вплотную подошёл к Розову:

– Что, таракан хромой, задумался? Ментам меня сдать захотел из-за бомжовской падали? Получи, сука!

Замах Валерия был классическим, но не умелым, больше, рассчитанным на публику и на трусость противника, его полную некомпетентность в области разного рода и вида кулачных боёв.

От такого замаха Анатолий, по времени, имел возможность увернуться несколько раз. Но он, спокойно перехватив его правую руку левой, быстро и резко ударил молодого качка с большим животом двумя согнутыми пальцами в солнечное сплетение. Когда Валера завалился на землю, как сноп соломы, сыщик наградил его ещё и парой банальных затрещин.

Падал представитель среднего городского бизнеса, конечно же, не очень оригинально, как и большинство в таких случаях, судорожно хватая ртом воздух, как мелкая рыбёшка, выброшенная речной волной на берег.

На помощь своему другану подбежали к месту событий его крепкие кореша. Но их успокоили нескольких ударов. Они завалились тут же. Разумеется, паниковать Розову не имелось причин, даже если свидетели и нашлись бы… Самооборона.

Но, в данном случае, как ни парадоксально, свидетели, понятное дело, были, но, в то же время, их и не… было. Это отнюдь не бессмысленное выражение, а горький и реальный нюанс из области современной отечественной действительности.

Как ни странно, но Розову не хотелось оставлять в беде Вороньего Глаза. Адрес сердобольной бабки Луизы Анисимовны Погалёвой он запомнил. Знал и то, что, что эта пожилая женщина приютит, хотя бы, на время, у себя в квартире несчастного бедолагу Шуру Брикова. Кто знает, может что-то и наладится в судьбе этого молодого бродяги. Ранняя, преждевременная смерть – не выход из создавшегося положения. Анатолий был в этом убеждён. В этом плане Цепин преступно… ошибался.

Смешно и нелепо, но один только этот крановщик не сомневался в том, что высокая смертность населения всего Земного Мира ни в коем случае не лежит на совести королей, падишахов, президентов всех стран и народов. Она не лежит на совести никаких кланов, масонских лож, религиозных концессий, всемирных мафиозных группировок, субъектов, объявивших себя богами и спасителями мира…

Пусть, они, благодаря своим эгоистическим амбициям, и способствуют активному уничтожению населения Земли. Но изначально это не их «заслуга». Суть происходящего на Земле может объяснить только один человек…

Во всемирной процветающей эвтаназии виноват только он, Царь Успения, крановщик Цепин. Да, именно он. В его руках, по утверждениям Григория Матвеевича, была сконцентрирована жизнь всех людей планеты. Именно он и уничтожал многие десятки, даже сотни тысяч и десятки миллионов мыслящих двуногих, но не по своей воле. Действует он по желанию того, кто стоит над человечеством. Но это ни Господь и ни Дьявол.

А ведь Цепина даже нельзя было сделать стрелочником, то есть крайним и виноватым во многих бедах и проблемах страны. Почему? Да по той простой причине, что он, как бы, занимается нереальным промыслом. Попросту, жалок и смешон… Если не сумасшедший, то, наверняка, великий фантазёр со своими замутками и закидонами. Так думал «наследник крановщика» Розов. Правда, многого не знал и даже не мог себе представить.

Неадекватный гражданин Цепин ещё в давних беседах с Анатолием утверждал, что действует по указанию той цивилизации, которая очищает для себя земное пространство, уничтожая на Земле людей и животных. Их «никчемная» раздражает гуманоидов, которые называю себя властителями Солнечной системы. Если бы Григорий Матвеевич имел возможность отказаться от миссии Верховного Истребителя, то этим занимался бы другой смертный. Замена бы нашлась.

Причём, стоящие над нами не стали бы спрашивать, желает ли этот человек становиться, в принципе, Полпредом зла. Выбора у крановщика Цепина не имелось. Да ведь он понимал, что между понятиями «добро» и «зло» иногда можно поставить знак равенства. Отличить одно от другого бывает сложно.

Цепина, многие «доброжелатели» пытались спрятать в местный «дурдом». Но стараниями и могучей волей его великих покровителей Григория Матвеевича, хоть иные и считали психически не совсем нормальным, но, всё же, не помещали Царя Успения, Великого Эвтаназитёра, в психоневрологическую больницу.

Кроме того, он имел, хоть и не очень шикарную работу (с высшим-то техническим образованием), но считался неплохим машинистом башенного крана. Большинство пришло к мнению, что Цепин – не только великий фантазёр от ничего неделания и скуки, но и прекрасный юморист из… народа.

В отличие от Цепина, считающего себя чёрт знает кем, не был законченным фантазёром. Наверное, с юных лет сама жизнь заставила его быть реалистом. Не до сказок, как говорится. Детство его было обычным – ни голодным, ни сытым.

Отец, капитан полиции, отдавший свою энергию, ум, силу и здоровье патрульно-постовой службе, давным-давно, почти десять лет, уже лежал в могиле. Погиб от руки бандита. Обитал Анатолий в одной квартире с матерью, пенсионеркой, бывшей учительницей. Небольшая двухкомнатная квартира старой планировки. Он умел сочувствовать людям, любить их и ненавидеть тех, кто жил за счёт других, изощрённо издеваясь над своими ближними и дальними… Второе качество характера передалось ему именно от отца, вообще-то, спокойного и миролюбивого человека.

Служба в полиции (или в милиции) откладывает на каждого свой отпечаток. Одни становятся на столько обозлёнными, что видят в мухе слона, чуть ли каждого считают потенциальным преступником… а то и – явным. Нет. Конечно, его отец таковым был только наполовину. Или Анатолию хотелось, что бы это было именно так, а не иначе.

После завершения учёбы на юридическом факультете в местном университете Анатолия сразу же взяли на службу в уголовный розыск на оперативную работу в одно их окружных отделений полиции. Не обошлось, разумеется, без протекции отца. Но тут ведь определённый «блат» понадобился не для определения претендента на раздел «всенародных богатств», а для устройства Анатолия на нелёгкую и очень ответственную службу, где трудно не зачерстветь и остаться… человеком. Не так просто это сделать.

Возможностей попасть в адвокатуру или даже в любую из прокуратур не имелось, ибо, хоть и его отец был на хорошем счету в городе, но врагов… влиятельных Пётр Максимович нажил превеликое множество.

Анатолий никогда не опирался на авторитет и заслуги отца, и за это его уважали. Но так получилось, что недолго он проработал в уголовном розыске. Судьба – индейка. Правда, на подобный случай имеется весьма спорное утверждение, что «всё, что ни делается – делается к лучшему».

Почти случайно в коридоре здания окружной прокуратуры и следственного комитета Жуканов встретился с Розовым.

– Привет, Шерлок Холмс! – наигранно задорно сказал Жуканов. – Он тоже, кажется, был частным детективом?

– Так оно и происходило, Игорь. Здравствуй! Ты точно выразился и попал пальцем в небо. Я, понятно, частный детектив и тружусь в детективном агентстве, которое и создал своим трудом. А на счёт Холмса, это комплемент или шутка?

– Без истерик, Толя. Пошутить же можно. Хотя, впрочем, на юрфаке комиком и хохмачом считали тебя. Тебе и зубоскалить. Правда, сейчас ты изменился. Стал серьёзным. Понимаю, жареный петух в задницу клюнул.

– Но пока шутишь ты. Для чего ты старуху Лапову каждый день допрашиваешь? Может быть, жениться на ней хочешь? Или надеешься, что ей надоест эта канитель, и она сознается во всех нераскрытых преступлениях за последние двадцать лет? Ты серьёзно думаешь, что Арефина убила она? Ты не учёл, что бабка совсем не похожа на лихого кавалериста. Или криминалистам не веришь?

– Знаю, Толя, что она здесь не причём. Припугнуть бабушку желаю, чтобы на будущее уважала закон.

– Не темни, Игорь. Сто долларов, которые ты у неё вытянул угрозами и шантажом, я Лаповой вернул из собственных сбережений; объяснил, что ты пошутил. Понял? Деньги отдашь мне. Можно в валюте, можно в рублях… И без фокусов! Я-то тебя знаю. Ты мелочен, батюшка, и хитёр бобёр. Постараешься дело так поставить, что это я у тебя, вроде, взятку вымогаю.

Жуканов озлобился и одновременно обиделся:

– Врёт старуха, понял! Врёт!

– Хорошо. Но мне ничего не остаётся делать… Обо всём случившимся я сейчас доложу твоему начальству. Прежде всего, скажу о том, что злая, беспощадная и жестокая уборщица Лапова оклеветала святого следователя из окружной прокуратуры Игоря Васильевича Жуканова.

– Ты не играй со мной, Толя! Уловил? – злобно сказал Жуканов, тут же извлекая из портмоне десять «зелёненьких», каждая по десять долларов. Протянул их Розову. – На, забери! Тут всё по-честному.

– Вот и славно. Кстати, я, возможно, скоро выйду на орудие убийства, эту самую саблю. По моим убеждениям, именно ей и был зарублен Арефин.

– Где это орудие?!

– Пока точно не знаю. Её один студент, как будто, нашёл и сдал в краеведческий музей за небольшую плату. Обычная казацкая сабля, девятнадцатое столетие. Вероятно, убийца нашёл её, если не в ножнах, то в промасленной тряпке, в какой-нибудь пропитанной жиром ветоши, или она находилась в таком месте, где не было ни влаги, ни земли… К примеру, между кирпичной кладкой… в полом пространстве.

– А почему я об этом ничего не знаю? – возмутился Жуканов. – Я должен был знать!

– Ты об этом себя спроси, Игорёша. А со студентами я уже переговорил. Симпатичные парень и девушка. Бродили ночью по старым зданиям, которые иногда сейчас сносят, и в печной трубе обнаружили саблю.

– В трубе?

– Да, в дымоходной трубе. Она была наполовину развалена. Сам удивляюсь тому, как туда попала сабля. Видно, раньше она находилась в более надёжном месте. Я убеждён, что студенты к убийству никакого отношения не имеют?

– Не имеют?! Ты в уме? Я настоятельно требую, чтобы ты дал мне их координаты. Где их найти?

– Какой ты требовательный парнишка! Хорошо. Найдёшь их на втором этаже общежития технологического университета. И веди с ними беседу корректно. Без фокусов.

– Тут уж, извини, – злорадно прошептал Жуканов, – тут уж, как получится.

– Получится. У меня с ними налажен контакт. А что нового у тебя?

– Ничего. Побывал в бригаде, точнее, на участке, где мастерил Арефин. Все мужики от показания отказываются, но, всё равно, собутыльников покойного Петра Фомича найдём.

Демонстрируя перед Розовым свой проницательный ум, Жуканов начал давать короткие характеристики тем, с кем вёл беседу.

Довелось ему и потолковать с крановщиком Цепиным. Конечно же, этот сумасшедший не может быть убийцей мастера. Его там знают, как предсказателя локальных войн, мировых политических переворотов, страшных природных катаклизмов, аварий, крупных террористических актов…

Следователя Жуканова, правда, удивило то, что Царь Успения в своих предсказаниях почти никогда не ошибался. Что ж, Жуканов и не отрицал, что Цепин обладает некоторыми задатками провидца, предсказателя, оракула, в конце концов. Но это к делу не относится. В целом, этот мужик с не совсем нормальной психикой, но, как ни странно, изоляции и стационарному лечению не подлежит. Мыслит он нормально, с юмором. Не поймёшь, где он шутит, а где пытается говорить правду.

Видно было Анатолию, что сейчас, во время разговора с ним молодой и заносчивый лейтенант себе очень и очень нравится.

– Убийца – студент, – сделал вывод Жуканов. – Кстати, орудие убийства должно быть предъявлено лично мне. По-возможности, в кратчайшие сроки! Это срочно! Понял?

На это требование Розов никак не среагировал. Промолчал.

Троллейбус доставил Розова на нужную остановку, и через пять минут, пройдя немного по улочкам старого центра нового микрорайона, он оказался в квартире Цепина. Тот принял Анатолия радушно, поставил на стол горячий чай и вазочку с конфетами. Хозяин был в полосатом халате, в тапочках на босу ногу.

Обстановка в жилище старого холостяка была боле чем скромной. Стол, старый телевизор, видавшие виды два кресла, столько же стульев, полупустой книжный шкаф… Никаких изысков, но в квартире чисто и довольно уютно.

Анатолий не стал отказываться от чая с конфетами, кстати, и с печеньем, понимая, что разговор со старым болтуном и фантазёром может быть очень долгим. Поэтому Розов очень деликатно, пододвинув к себе кружку с горячим чаем, предупредил Лепина, что желательно вести беседу по делу – не отвлекаться пока на разговоры, к примеру, о хобби и увлечениях. Хотя, впрочем, и это может сослужить свою службу.

– Само собой, Анатолий, – согласился Григорий Матвеевич, перемешивая ложечкой сахар в кружке с чаем. – У меня тоже немало дел. Сегодня вечером, по местному времени, надо будет проследить, как пройдёт наводнение на территории Австралии, землетрясение в северной части восточного полушария Тихого Океана, а завтра утром намечено две локальных войны и крупный террористический акт… Могу сказать, где и когда, сообщить примерное количество жертв.

– Я понимаю, – сдержанно и не без иронии заметил Розов, – что тебе, Григорий Матвеевич, как предсказателю, цены нет… Напрасно наше правительство не пользуется твоими услугами.

– Правительство? – откровенно возмутился Цепин. – Какое правительство, Толя? Тебе трудно понять, что я на этой Земле в одном лице представляю правительство всей планеты Земля. Но моя задача не миловать, а карать… Не потому, что я такой злой и жестокий. А потому, что я – Царь Успения. Таков мой промысел.

Обо всём этом Цепин говорил, вполне, серьёзно, без намёков на юмор. Получалось так, что задача, которая поставлена перед ним, это убивать… и хороших, и плохих, и молодых, и старых. Он помогает людям освободиться от их земных оболочек, от их непутёвого существования в этой точке Мироздания.

Своими действиями Григорий Матвеевич освобождал место для других… таких же несчастных и грешных, сосланных сюда из множества миров на… как бы это сказать… перевоспитание. Перенаселение Земли человеческими гуманоидами допустить нельзя. Нарушение Космического Плана запрещено, да, и, в принципе, невозможно.

Директор и одновременно сыщик частного детективного агентства хотел оборвать этот бред явно сумасшедшего или просто прикольного старика, но передумал. Времени пока достаточно. Пусть почешет языком. Возможно, что-то здесь и прояснится по делу убийства.

– Я многое знаю, Толя! Я здесь, на Земле, точнее, в данной её субстанции, единственный полномочный представитель высшей цивилизации, которая является посредником между людьми и Богом, надсмотрщиком за человечеством, – продолжал Царь Успения. – Но я обязан основательно убедиться в том, что ты именно тот человек, который должен вести это дело и быть в курсе событий.

– Не понял тебя, Григорий Матвеевич.

– Я больше ни слова не скажу тебе, пока не найду этому явное подтверждение. Должен прийти сигнал от Высших Сил. Но не сомневаюсь, что ты и есть наследник крановщика.

– Это ты мне говорил во время моего сна. Невероятно!

– Не сон это был.

– Знаешь, что, – Розов резко поднялся с кресла, собираясь покинуть жилище умалишённого. – Мне подобный бред, дорогой господин Цепин…

– Знаю! Сиди и не дёргайся! Конечно, знаю тебе надоело слушать откровения сумасшедшего. Однако послушай! Сиди на заднице ровно!

После таких, довольно грубых, слов Анатолий попытался сделать попытку встать с кресла. Но с ужасом осознал, что мышцы тела его не слушается.

Понятно, кем бы там ни воображал себя крановщик Цепин, но ясно одно, что он обладал умением вводить человека в состояние каталепсии и своеобразного транса мгновенно, одной только фразой, в данном случае: «Сиди на заднице ровно!». Но это ещё ни в коем случае не означало, что Цепин находится в здравом уме. Да, такой, вполне, мог убить не только мастера Арефина, но и кого угодно. Просто так, внушив себе и потенциальной жертве какую-нибудь гадость…

– Не думай, Толя, что ты идеальный и положительный человек,– продолжал Цепин.– Такой уж честный сыщик… паинька. Ты держал в руках саблю, там, в музее, которой, по твоему и моему предположению, убили Петю Арефина.

– Да, саблю я держал в руках.

– Ты, чисто произвольно, сдвинул с эфеса сабли, с её рукоятки очень тонкий металлический кожух и достал из-под него, оттуда маленький кусочек кожи… Такая вот конструкция сабли… Потом вернул её работникам музея. Но ты эту… «тряпочку» взял вот и оставил у себя, не зная, на кой чёрт она тебе нужна.

– Да. Я так и сделал, – монотонно ответил Анатолий Розов, как бы прислушиваясь к своему глухому голосу. – Но только для того, чтобы… Одним словом, ни Жуканову, ни кому другому этот кусочек кожи не помог бы найти преступника.

– И ты правильно поступил, Анатолий, и сделал это не без моего участия. Ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы этот кусочек кожи попал в руки криминалистов. Он абсолютно не имеет отношения к убийству Арефина. Там другое… Покажи-ка мне найденную тряпочку, сокол мой!

Анатолий, не торопясь, достал из внутреннего кармана пиджака маленький розовый целлофановый пакет, вытряхнул из него на стол маленький, тёмно-жёлтый кусочек кожи.

Царь Успения вытянул вперёд руку в сторону «никчемной» находки, довольно чмокнул губами, отпил глоток чая и самодовольно сказал:

– Расслабься, Толя! Будь, как дома… Да ты ведь и не в гостях. Ты тот самый человек, который… Одним словом, ты именно тот, кто найдёт убийцу Арефина, кто имеет право его найти. А покарает его другой не без нашей с тобой помощи. Дело здесь не очень простое и даже, я бы сказал, не совсем земное.

– Странно и дико всё это, – признался частный сыщик. – Сказки какие-то.

– Ничего странного. На эфесе не должно быть никаких движущихся покрытий и кожухов. Кусочек кожи ты взял, и пластинка на рукоятке сабли исчезла. Всё пришло в норму. Так должно быть.

– Я абсолютно ничего не понимаю.

– Сейчас кое-что поймёшь,– Цепин встал с кресла, взял с полки книжного шкафа лупу и протянул её сыщику.– Читай, что написано на гладкой стороне этого кусочка кожи.

Частный детектив поднёс кожу к глазам и сквозь лупу посмотрел на гладкую выдубленную часть животной материи. Там очень мелкими буквами, написанными, наверняка, кем-то наподобие умельца Левши, чёрноё краской было написано: «Розов Анатолий Петрович, частное детективное агентство.

Назвать офисом помещение, где пока был вынужден работать Розов, было бы пока чистой насмешкой действительного над желаемым. По сути дела, детективное агентство ютилось в небольшой двухкомнатной квартире, проще сказать, «хрущовке» на первом этаже одного из старых домов улицы Потиханова. Её, конечно же, наконец-то, привели в порядок, отремонтировали. Не очень качественно, но сойдёт.

Чтобы приобрести эту квартиру и превратить её в офис, Розов влез в долги. Рисковал, но верил, что скоро рассчитается с ними. К счастью, совсем недавно один добрый человек помог ему погасить значительную банковскую ссуду. Анатолия Розова выручил бывший друг его отца, известный хирург, в общем-то, врач широкого профиля, ныне владелец не большой, но процветающей клиники – Тимураз Георгиевич Думбадзе. Когда-то отец Анатолия, ещё лейтенантом полиции, защитил знаменитого медика от ярого натиска бандитов-налётчиков. Буквально случайно оказался на месте очень даже возможного происшествия.

Получилось так. Пётр Максимович шагал со службы домой и увидел, как к горлу Думбадзе, прямо на улице парень-крепыш поставил нож. Бандитов было двое. А хирург принципиально решил умереть, но не отдавать налётчикам своего кошелька, в глубине которого лежало не больше трёх ста рублей и всякая и разная мелочь.

Тогда Думбадзе не жаль было ни этих и никаких денег, но верх над ним взял принцип. Поэтому он упирался и неумело, только словесно, пытался оказывать сопротивление… бандитам. «Лейтенант милиции Пётр Розов,– как писала о нём одна из местных газет,– бесстрашно бросился на грабителей». Конечно, почти так всё и происходило.

Он даже умудрился не только положить уркаганов на землю, но и сдать, из рук в руки, проходящему мимо наряду полиции. Правда, он тогда получил незначительную ножевую рану. Думбадзе сам лично, с большим чувством благодарности, «заштопал» её. Так вот они помогли друг другу в трудную минуту, а потом незаметно стали друзьями.

А старый грузин помнил доброе и, узнав, что Анатолий в большом финансовом тупике, решил безотлагательно ему помочь – дал ему беспроцентную ссуду для погашения уже имеющихся долгов. Ведь, хоть Анатолий и считался владельцем фирмы «Ориентир» и уже отремонтированного офисного помещения, расплачиваться с Гавриловыми надо было. Хватило средств и на развитие, уже давно начатого Розовым дела.

– Послушай, Толя! Так она, ссуда, в документах называется – беспроцентная… Не отдашь деньги, дорогой Толя, и не надо,– говорил с Розовым по телефону Думбадзе, причём, без малейшего акцента. – Даже отдавать будешь – не возьму. Я теперь богатый грузин. Кроме того, я один – ни жены, ни детей, и родителей давно нет. Один, понимаешь, как в поле воин. Знакомых женщин не считаю. Они мне сами за то, что я им хорошо всегда на душе… делаю, платят. Не веришь – спроси, кого хочешь!

– Такое меня не устраивает, Тимураз Георгиевич,– возразил Анатолий,– долги я отдам. Обязательно! А вам огромное от меня спасибо. Если бы…

– Подожди! Кто говорит, что ты мне не должен? Зачем так говоришь? Твой долг таким будет… Если это, – он со смехом перебил его, – но такого может и не быть… Если меня это… убьют, то тогда негодяя возьмёшь и сдашь органам правосудия. Весело, да?

– Весело, но не очень. Секунду! Я к вам приеду или вы ко мне. Прямо сейчас! Я знаю, что в Ваших шутках – всегда сермяжная и горькая правда.

– А-а, пустое! Это я так… размечтался. Имелся один момент… не очень хороший, но ещё не похоронный. Я, знаешь, в полицию заявил. Там, правда, посмеялись надо мной. Впрочем, всё уж и не так весело получается. Ты прав, Толя. Но мне, понимаешь, Анатолий, как-то, неловко за свою старческую жизнь дрожать. Дел на грош, а прошу…

Думбадзе, как бы, что-то взвешивая, задумчиво произнёс:

– Приедешь завтра ко мне в клинику, часам к семи вечера. Нет, лучше подъезжай недели через полторы. Извини, но пока занят. Я тебе перезвоню и при встрече всё расскажу. Всё тебе расскажу. Посмеёмся.

– А мы не потеряем время?

– Ничего мы не потеряем, Толя. Ты не волнуйся. Все финансовые документы на тебя уже оформлены, в норме. Чем я не следователь? Оперативно и чётко! Вот-вот. И на твоё имя я в наш самый главный, кроме всего прочего, ещё кое-что перевёл… на конфеты. Мало ли… вдруг тебе не хватит. Не думай, что там такая уж большая сумма.

– Я ваш личный должник, Тимураз Георгиевич, – тяжело вздохнул Анатолий.– Но, в общем, я жду звонка. Как договорились.

– Всё будет нормально, Анатолий. К нашей встрече приготовлю даже пару бутылочек «Мартини» и красавицу-медсестру. Но не для баловства, а для культурной беседы или твоей… женитьбы. Она для этого, вполне, подходит. Пока, Толя!

На том их телефонный разговор и закончился. Анатолий был рад и не рад, получив эту неожиданную помощь. В общем, он с этим смирился, но над ним довлело лишь чувство неловкости. Да, собственно, ничего страшного и не произошло.

Дед Думбадзе не так уж и давно наставительно говорил ему, пацану, школьнику: «Вырастешь – учись на… папашу, на полицейского, чтобы людям хорошим помогать». Тимураз Георгиевич тогда собирался жениться и «развести детей», очень много, столько, «сколько рыбок в аквариуме». Но так и не собрался, не обзавёлся семьёй. Зато стал известным в России мастером, авторитетом и светилом, так называемой, эстетической медицины или, точнее, эстетической хирургии.

При помощи скальпеля и прочих, самых разнообразных врачебных инструментов и принадлежностей, специальной техники, а главное, мастерства, уважения и любви к людям, он менял внешность своих пациентов. Если проще, то из относительных и буквальных страшилищ творил красавиц и красавцев. Но его частная клиника с небольшим больничным стационаром занималась не только этим.

Но сейчас, когда всё, наконец-то, у Розова решилось в экономическом плане, он подумал о том, что ему снова необходимо ехать к Цепину. Ведь ничего, практически, конкретно по делу убийства Арефина Григорий Матвеевич не сказал. Он только частично доказал ему, Розову, что и, на самом деле, необычный, неординарный человек, и только. Лепин ведь даже не стал пояснять, каким таким непонятным образом на кусочке кожи появилась фамилия Розова. Если это фокус, то зачем он? Невозможно понять, каким образом его можно было произвести, сотворить.

В самый неподходящий момент, когда в голове у Анатолия возникла масса вопросов, Царь Успения выпроводил его за дверь, ссылаясь на занятость и головную боль. Может быть, и на самом деле, у него возникла необходимость с кем-то пообщаться или организовать ряд стихийных бедствий всемирного масштаба.

Прошло чуть менее суток после неудачной встречи Розова с Цепиным. Но за это время и на самом деле в мире произошло несколько стихийных бедствий: наводнение, землетрясение, внезапная вспышка неизвестной болезни, которая в считанные часы унесла десятки тысяч жизней… В разных точках земного шара началось сразу же несколько «оборонительных» и «освободительных» локальных войн. И за всем этим стояла смерть. Но подобное происходило всегда.

Случались и более глобальные катастрофы на земном шаре. Поэтому совершенно не трудно предсказать и предугадать то, что стало уже системой.

– Толя, если ты скажешь, что завтра настанет понедельник, в определённое время наступит восход солнца и не ожидается заморозков, поскольку в средней полосе России стоит середина июля, – заметил Цепин, – это не будет детским лепетом с твоей стороны. Не удивляйся, но это тоже пророчество, которое базируется на твоих постоянных наблюдениях и определённом опыте. Стать предсказателем, даже оракулом, не так и сложно.

– Я так не думаю, – возразил Розов, который уже минут двадцать находился в гостях у Эвтаназитёра и пил с ним, на сей раз, кофе. – Я начинаю понимать то, что я сейчас, вообще, способен что-либо… понимать.

– Ничего в этом страшного нет, Анатолий. Это типичная ортодоксальность, так называемого, земного мышления. Для того, чтобы ты нашёл преступника, убийцу Арефина, я вынужден рассказать тебе, если не всё, то очень многое. Можешь не волноваться, я способен после завершения удачного расследования дела, стереть с твоей памяти всё то, что ты узнаешь от меня.

– С трудом верится.

– Поверишь, Толя. Скоро ты поймёшь, что даже в этом необходимости нет. Уже только потому, что многое сказанное тобой людям… после наших с тобой бесед сочтут сумасшедшим бредом. Уже только поэтому ты ничего и никому не скажешь. А зомбировать тебя не собираюсь. Нет надобности. Да и мне нужен человек, пытающийся мыслить самостоятельно.

– Если ты, Григорий Матвеевич, не простой крановщик, а такой великий маг, экстрасенс и провидец, – вполне, логично заметил Анатолий,– то ведь ты запросто мог бы найти убийцу и… уничтожить его.

– Ты ничего не понял, Толя! Абсолютно ничего! – Цепин начал заметно нервничать.– Зачем мне предвидеть те беды и несчастья, которые я сам… организую. Я – Царь Успения. По устоявшимся земным понятиям, Дьявол, несущий смерть всему живому… Неверное представление о земной смерти.

Григорий Матвеевич заметил, что, прежде, чем так утверждать, вешать на кого-то ярлыки, недалёким людям следует кое в чём разобраться. Надо, пусть частично, но понять, что такое Смерть, что за ней стоит и с какой целью не целиком и полностью, а частично, как уничтожается Человечество.

– Оно, кстати, всё равно не вырождается, – сказал Цепин. – В этом тоже, обрати внимание, есть смысл. Ты лучше послушай то, что я сегодня тебе скажу, и постарайся это понять, Анатолий.

Цепин начал, как говорится, сразу брать быка за рога, пояснять, кто он есть на самом деле и что происходит вокруг. Но тут предупредил, что по ходу разговоров ему придётся говорить, как бы, о спорных и не обязательных мирозданческих явлениях. Но, увы, без этого не обойдёшься, «без знаний азбуки не одолеть и азов грамматики».

Одни только голые факты сводили бы всё происходящее к «дешёвой и несуразной фантастике», и тогда всё происходящее не имело бы смысла. Но тут же, Григорий Матвеевич оговорился, что всё имеет смысл, даже сказка, потому что человеческий мозг на сознательном и подсознательном уровне не в состоянии представить то, чего не может происходить в обителях Мироздания. «Если мы что-то на первый взгляд, в состоянии придумать, пусть даже самое «невероятное», то это существует».

Разумеется, в далёком детстве, в возрасте девяти-десяти лет Гриша Цепин был сообразительным и любознательным ребёнком и без разбора читал книги и наших, и зарубежных писателей-фантастов. Очень многому не верил, но кое-что воспринимал, как истину… порой не понятную для взрослых.

Чуть попозже, лет в двенадцать-тринадцать, прочитав один из романов, возможно, того же, Клиффорда Саймака, Айзека Азимова или другого автора, о том, что марсиане похитив одного добропорядочного землянина, произвели над ним операцию…

Одним словом, куда-то, в район брюшной полости вживили ему небольшой металлический предмет, который, по сути, заменил человеку мозг. Таким образом, злые гуманоиды сделали из законопослушного замечательного гражданина… монстра и зомби. Таким вот совсем не хитрым способом они руководили поступками разумного земного двуного существа, и он по их невидимым и неслышимым приказам делал людям гадости. Но, в конце концов, правда восторжествовала.

Нашлись несколько крепких и справедливых парней-учёных, которые нашли причину всех бед и устранили её, заодно и отправили на тот свет десятка полтора самых злых и жестоких пришельцев.

Может быть, кто-то тогдашних детей, прочитав эту книгу, через недельку выбросил бы её из памяти. Но только не Гриша Цепин. Мало того, ему начало казаться, что его тоже, во время сна похитили представители неземной цивилизации, и теперь, как бы, тоже… Короче говоря, Гриша был из тех детей, который не желал воспринимать мир, как нечто обязательное и естественное. Идёт дождь, полёт по траве гусеница, светит солнце… Никаких чудес, никакого Создателя…

Впрочем, ничего ему не казалось. Так было на самом деле. Для того, чтобы дать программу определённых действий и возможности производить их, не надо было похищать Гришу и производить над ним разного рода хирургические манипуляции. Цивилизация, которая стояла (и стоит) над землянами и, как бы, курирующая человечество, достаточно развита.

Они самым обычным образом, надели что называется, на ментальную часть его «грубого» физического тела Гриши «рубашку», состоящую из «тонкой» материи… Этот своеобразный чип наделён программой колоссальных, великих способностей и возможностей, необходимых для того, чтобы знать и уметь многое… К этому обязывала не только личность, судьба, сфера влияния, но и широкое поле деятельности единственного земного Эвтаназитёра, Царя Успения «незримого» повелителя и полномочного представителя цивилизации Великих Элементалов, которых, в какой-то степени, можно отнести и к жителям Земли.

Этим существам доступно всё. Они могут находиться, если пожелают, и в образе человеческом. Разум их настолько развит, что для них наши земные «чудеса» кажутся явлениями заурядными. Они в состоянии понять, что мельчайший атом делим и бесконечен, но сам себя создать не смог бы. Ибо он – творение Божье и тоже беспределен, как и всё Мироздание.

А «малых» и «великих» бесконечностей не существует. Практически представители почти всех относительно разумных цивилизаций в точке Земной Субстанции (У Земли множество тел) не ставят под сомнение существование самых различных форм, видов и состояний форм жизни, причём (по земным меркам), разумным.

Цепин, как можно короче и проще, попытался объяснить Розову, что Земля – это своеобразный инкубатор, можно сказать, и тюрьма для совершенствования и… отбраковки духовной субстанции каждого гуманоида. Но такого понятия, как «люди», в Мирозданье нет, ибо в теле человека, медведя, кузнечика, клёна может находиться любое «космическое» существо… Перечислять их не имеет смысла. Одним словом, в человеческом теле может проживать и «чёрт», и «ангел». Порой, и то и другое. Нередко в одном теле – целое скопище самых разных «духов».

Скорей всего, это и является проверкой любого не простого, а довольно сложного существа на прочность и возможность «созреть» или вернуться к повторному испытанию, именно, на данной субстанции Земли. Есть миры, на той же планете Земля, попроще и… «пострашнее». А Гриша Цепин, в сущности, был Великим Элементалом и не просто таковым, а одним из самых могущественных. Но он находился в человеческом теле, потому и вынужден был подчиняться всему тому, что называется земным притяжением, влиянием…. гравитацией, в конце концов, и т.д.

Его «чип-рубашка» уже к периоду его половой зрелости действовала, и в первое время он не в состоянии был ей управлять. Он помнил множество случаев из своего детства и юношества, когда, как бы предугадывал гибель многих, порой и близких ему, людей. Ему достаточно было только на мгновение представить, как падает в кювет автобус с пассажирами или тонет на реке пароход, как всё это начало происходить на самом деле. Он помнит, как однажды, на даче, глядя в синее в небо, он сказал матери:

– Мама, сейчас этот вертолёт разобьётся.

Не успел мальчик закончить эту фразу, как «Ми-8» рухнул на здание железнодорожной станции. И погибли все, кто должен был перейти из этого «временного» мира в более «постоянный». Но уже тогда Григорий знал, что Смерти не существует, а есть переходы постоянно меняющихся духовных субстанций, частиц божьего «я» из одного Мира (как и состояния) в – другой. Проще говоря, уже тогда ему, мальчику, Человек представлялся неким относительным подобием личинки стрекозы, из которой, ещё живущей, вылетает, как бы, другая жизнь, но в ином образе и совсем другими задачами.

Существо почти с одной и той же духовной субстанцией, но, в первом, случае, личинка; во втором – стрекоза… Но ведь впереди, к примеру, у стрекозы – десятое, двадцатое, сотое, тысячное… перевоплощение. И так… до бесконечности. И даже, когда эта стрекоза примет образ человека, после его «смерти» путь метаморфоз, сама Жизнь… продолжится. Она – вечная.

Очень о многом говорил Цепин. Даже о том, что только мыслью (как и ультразвуком) может «убить» и «возродить» любое существо.

– На сегодня, пожалуй, тебе, Толя, хватит, – просто сказал Цепин. – Ещё очень и очень о многом я расскажу тебе потом.

– Но я, всё-таки, окончательно должен тебя понять, Григорий Матвеевич, – Розов прикуривал одну сигарету от другой. – Получается, что не Эвтаназитёр ты, а самый настоящий оракул предсказатель всех страшных событий.

– В молодости мне тоже так и казалось, до тех пор, пока я не заменил предыдущего Эвтаназитёра, сапожника из Румынии Николае Паранеску. Когда я, после его ухода в другой мир, занял место Помощника Смерти, то понял, что я не предугадывал события, а приказывал им сбыться. Мне было проще. Потому, что в моём земном теле с самого начала жил и живёт только Великий Элементал.

– А в моём?

– В твоём теле, Толя, живёт Великий, но пока не очень сильный Элементал и мощный Фобостиянин. Этот гуманоид, точнее, его духовная субстанция, даже по земным меркам, глупое и жестокое существо. Оно, скажу, грубовато и гнобит, убивает в тебе перспективного Элементала.

– По-моему, я, Матвеевич, начинаю уподобляться тебе, становиться таким же сумасшедшим, как и ты.

– Пока ты до меня не дорос, Толя. Но не волнуйся. Совсем скоро Фобостиянину из твоего тела придётся уходить в другой мир – «умирать». И я знаю, что цивилизация Великих Элементалов в твоё тело больше никого не подселит. Так надо. Скоро ты станешь особенным человеком.

– Но ведь есть Бог. Он…

– Для Человечества роль Бога и Дьявола одновременно, Толя, выполняет Цивилизация Великих Элементалов. Может, по этой причине и появилась поговорка: «До Бога далеко». Но, в принципе, Господь в каждом из нас присутствует.

– Но, если так, то ты – убийца вселенского масштаба!

– Нет. Я – простой владыка этого мира и перераспределитесь мирозданческой энергии. Я несу не смерть, а только… освобождение.

– Хорошо. Тогда, к примеру, я могу подойти к человеку и сказать: «Извините, господин! Вы что-то неважно выглядите. Давайте я вам помогу подохнуть. Замочу вас, и вас сразу станет легче…». Ведь это же абсурд!

– Ты, дорогой мой, не обладаешь такими полномочиями и не знаешь, куда, когда и кому, и в какой из миров идти. А я же – Эвтаназитёр. То, что совершишь ты, будет называться убийством и преступлением. Но не забывай, что всё предопределенно. Да ещё забыл сказать о самом важном.

Тут, как можно, обстоятельней и доходчивей, Цепин рассказал Анатолию, что сначала там, в овраге был убит не Арефин, а именно он, Цепин. «Проморгал вспышку». Вмешалась цивилизация Творцов, которая снабжает человечество идеями. Порой, никчёмными и, по каким-то, непонятным причинам старается удержать на Земле не только человеческие существа, но и другие, как можно дольше.

Не о духовных субстанции «частиц вечного» они заботятся, а «благоустраивают» Землю, находящуюся в данном, конкретном её состоянии. Чем дольше продлится период пребывания, по условному и относительному времени, определённого существа здесь, тем легче будет его «потомкам» отбывать… «срок наказания».

Получается, что все предыдущие поколения для последующих являются, квартирьерами, своего рода. Эта та самая дорога цивилизации Творцов, теоретически ведущая в «рай» и вымощенная самыми благими намерениями. Только не учтено ни Творцами, ни другими «сердобольными» цивилизациями, что «дхармическая» программа уничтожения любого земного существа (в «плотной» оболочке) гораздо мощней программы созидания. Все люди, в какой-то мере, являются эвтаназитёрами не только для незнакомых, но и для родных и близких.

Каждый каждому, явно, не желая того, помогает пораньше спуститься… в гроб. Греховность и некоторая несостоятельность земных двуногих существ (да и любых других) и вытолкнула их из бесконечного множества миров в земную обитель.

Явно, что и противоборство цивилизаций в «точке» Земли, выдано было Свыше как часть плана самого Господа. Стоящие над Цепиным, более мощные Элементалы-покровители, на мгновение сдвинули «время», на секунду назад. Как бы один его пласт заменили другим. Ситуация возникла почти та же, преступник то же, но убит, получается, уже совершенно другой человек.

– Стыдно сказать,– сознался Григорий Матвеевич, – но у меня от сдвигов в нашем условном времени произошла потеря памяти. Часть её стёрта, или благодаря Великим Элементалам, или Творцам… Может быть, вмешались и другие цивилизации. Я насчитал их тридцать шесть, но их тут… гораздо больше. Мне трудновато было бы выйти на убийцу, хотя я бы смог. Но каждым должен заниматься своим делом.

– Вот поэтому мои инициалы оказались написанными на клочке кожи? Поскольку, как я понял, есть только вечное настоящее, то их можно было вписать и во «вчера», и в «завтра». И ничего бы не изменилось.

– Ты, Толя прав, но только отчасти. Работай! Ты найдёшь убийцу. А я с помощью кого-либо отправлю этого негодяя не в самый лучший из миров. Есть таковые и на Земле. Убийца должен быть наказан, уже только потому, что осмелился поднять руку на самого Царя Успения. Видать, я в тот момент был малость… под хмельком. Держи со мной связь! Скоро ты поймёшь, что нас объединяет многое.

Все услышанное и сказанное Цепиным, анализировал Розов, сидя за столом, уже у себя, в офисе. По сути, в помещении, как попало приведённом в относительный порядок. Многое не поддавалась логическому объяснению и казалось более, чем невероятным. Может быть, на самом деле в его теле никак не могут поделить сферу влияния два существа. Впрочем, ясно, что пока неокрепший Элементал у Фобостиянина на… побегушках.

Анатолий извлёк из внутреннего кармана пиджака пачку купюр. Это ему выдал солидный денежный аванс за… перспективное раскрытие убийства Арефина Григорий Матвеевич. Розова поразило и удивило не то, что его, как бы, нанял и Цепин, а то, каким образом он добыл эти деньги. Он просто вытянул свою ладонь в сторону оконного света – и на ней, в буквальном смысле слова, материализовалась толстая пачка пятитысячных купюр.

При этом Царь Успения объяснил, что в Мироздании из ничего, которого не существует в природе вещей, не может возникнуть ничто. Эти деньги Цепин переместил из хранилища одного из частных банков, с помощью «телепартации» доставил их сюда. Он прямо сказал, что здесь, ни в коем случае, ни ограбление, ибо, если что-то и принадлежит в земной обители, «грубо материальное», какому-либо существу, то это, к примеру, не банкир Фёдоров, а только он… Эвтаназитёр.

«Но даже тут я не совсем прав, Толя. На этой Земле, даже наши гнусные и безобразные оболочки, даны нам на очень короткое время, которого, в принципе, не существует. К сожалению, человечество – сборище мирозданческих негодяев, для которых, по сути, зачастую нет ничего… святого».

Встречаться с семьёй Арефиных Анатолию уже приходилось. Расспрашивал их о Лаповой, о существовании которой даже не знала жена погибшего Инна Парфёновна. Но Розов понимал, что даже нелепую версию исключать из дела, пока оно не обросло стоящими фактами, не стоит. Анатолию было категорически плевать на самоуверенный бред Царя Успения, человека, явно, не без экстрасенсорных способностей, но утверждающего, что сначала был убит именно он, Цепин…

Разумеется, на многие высказывания Григория Матвеевича, возомнившего себя Властителем Земли, не стоило обращать внимания. Надо было искать… убийцу, отрабатывать, как говориться, свой хлеб и создавать себе и фирме «Ориентир» определённый авторитет.

Кроме Лаповой, в деле фигурировали студенты, нашедшие злополучную саблю. С ними многое не ясно. Милые, хорошие, но… Но сколько таких вот, на вид, славных ребят с добрыми и застенчивыми улыбками оказывались садистами и маньяками. Мир полон зла.

Каждый, часто и не желая того, помогает своими действиями и поступками окружающим уйти на тот свет. Это верно, тут Цепин прав. Да и кое-какие «оправдания» на этот счёт даже у самых отъявленных «мокрушников» имеются. Куда ни бросишь взгляд, всюду, если не явная, то завуалированная эвтаназия.

Но какого чёрта, какого рожна эти студенты шлялись там, в районе старых домов, подвергающихся сносу? Любовь, романтика, молодость… Но, как раз, тут-то по делу можно стоить целые баррикады…

Он отвлёкся от собственных рассуждений, которые казались ему не очень-то совершенными и логичными. Хоть и молод был Розов, но самокритичен.

Анатолий встал с кресла и вышел из приёмной, которая раньше была большой комнатой в «хрущовке», в свой кабинет, переоборудованный в таковой из спальни. Пришло время вечера. На улице темнело. Только по одной простой причине – надвигалась гроза. Ветер упруго ударил по стёклам окна. Сверкнула молния, глухо проворчал гром, и первые дождевые капли прыгнули в приоткрытую форточку. На мгновение он включил телевизор, точнее, телевизионный приёмник.

Дикторша, с якобы, большим сожалением, сообщила: «По предварительным данным этот ураган унёс около полутора тысяч жизней. Около десяти тысяч островитян считаются пропавшими без вести…». Розов выключил телевизор, закурил.

Гроза уже почти отгремела, но проливной дождь хлестал по стёклам окна; лил, как из ведра, практически превратившись в ливень. Но потом, с каждой минутой, стал слабеть, и, наконец, яркое вечернее солнце осветило скромный кабинет-приёмную детективного агентства.

Как ни гадал, как ни думал Розов, но цельная и правдоподобная картина причины убийства не вырисовывалась. Если бы, на самом деле, на месте Арефина был Цепин, то можно было это, как-то, попытаться понять (опираясь на сказочный вариант версии). Цивилизация Творцов попыталась ликвидировать Эвтаназитёра при первом же удобном для этого случае и на определённое время приостановить процесс массового уничтожения людей. Но, во-первых, здесь погиб Арефин, а не Цепин; во-вторых, при всей необычности ситуации, всё это – полный бред…

Просто Григорий Матвеевич хочет показаться перед ним, Розовым, великим и могучим. Но зачем? Какой в этом смысл? Неужели даже малая часть из того, о чём говорил Царь Успения, истина? Если многое из того, что сказал Цепин, правда, то к чему тогда, вообще, вся эта суета? Зачем заниматься поисками преступника, если тот, всего лишь, орудие в чьих-то руках?

Ведь смешно существовать и радоваться тому, что живёшь призрачной мечтой о том, что ты сам, как не однажды сказано, творец своей судьбы. Впрочем, нет, не смешно, и уже только потому, что во время своих действий ты изучаешь одну из ситуаций бесконечного множества частиц своей Единой и Бесконечной Жизни, оболочкой земной и таким же сознанием пытаешься принимать участие в этом «движении без движения».

Всё же, Анатолий нашёл в себе силы, чтобы сейчас от эзотерики, навязанной ему, по сути, Цепиным, перейти к реальной жизненной ситуации. Причина убийства Арефина, всё же, ясно не вырисовывалась. Мало под руками имелось, пусть даже самых незначительных, но необходимых фактов по делу. А то, что лежало на поверхности, выглядело не убедительно и очень сомнительно. Анатолия отнюдь не радовала эта, параллельная работа с Жукановым, отчёты перед ним и ожидание того, когда Игорь соизволит поделиться с ним своими соображениями и фактами…

Кстати, он и не обязан помогать Розову. А вот задача Анатолия, как законопослушного гражданина, помогать процессу ведения официального следствия. Не очень справедливо к нему, к Розову, относится Следственный отдел, но, как бы, законно и для пользы общего дела по борьбе с преступностью.

В дверь офиса позвонили. Он пошёл открывать её. На всякий случай, Анатолий вытащил пистолет Макарова из внутренней кобуры, привёл его в боевое положение. Но флажок предохранителя оставил пока в нейтральном положении. Когда Розов оформлял лицензию на ношение оружие, один из чиновников при полицейской форме задал ему, в принципе, нелепый вопрос: «А зачем вам, Анатолий Петрович, оружие?».

Получается, что оно совсем не обязательно, если детективное агентство специализируется не на уголовных делах. Пистолет – прекрасная и довольно надёжная «пушка», но только для тех, кто умеет им пользоваться.

Открывшаяся входная дверь негромко скрипнула – и через порог офиса переступили браться Арефины. Поздоровавшись с Анатолием, они вошли вслед за ним в приёмную и сели в кресла, перед журнальным столиком.

Долгий разговор шёл всё о том же, Константин и Михаил интересовались тем, как у частного сыщика продвигается расследование… Странно! Пока никаких зацепок? Почему? Но ведь убит их отец, поэтому… преступник должен быть наказан. Они пытались давать Анатолию советы, что и как делать…

Сыщик терпеливо слушал братьев и только кивал головой. Он тоже задавал им вопросы, которые, возможно, хоть как-то помогли бы Розову, выйти на след преступника. Всё о чём, они вели беседу директор детективного агентства «Ориентир» записал на цифровой магнитофон.

Явно, им было пора уходить. Они, что называется, засиделись… Чаи гонять некогда. Вместо того, чтобы сказать «до свиданья», старший из братьев, Константин сказал, как бы, между прочим, попросту и без обиняков, переходя на доверительный дружеский тон:

– Знаешь, Анатолий, мы с братом решили остаться здесь, в этом городе, с матерью рядом. Места в квартире хватит… Это ведь наш родной город.

– Хотели бы тебе и себе помочь,– вставил своё слово Михаил, – найти убийцу нашего отца. Мы имеем право сами наказать его.

– Ни в коем случае! Это нелепо, противозаконно, не этично… Я ничего не понимаю,– сказал Розов.– Да ведь у вас – своя стезя, у меня – своя… Вам же ехать пора.

– Нам на всякую там этику и неудобства наплевать. Убийца должен быть наказан, даже если это… так называемое, неприкосновенное лицо,– Константин нервно потирал ладони.– Я на свой завод уже телеграмму дал, чтобы уволили. Не всё так плохо.

– Ваше стремление, Миша и Костя, поменять место жительства и работы именно сейчас, тот же следователь Жуканов, может расценить, как попытку не только найти преступника, но и совершить над ним самосуд,– терпеливо пояснил Розов. – Вы, проще говоря, заинтересованные лица. Но это далеко не всё, в чём можно будет обвинить и вас, и заодно меня.

– Тупая формальность! Мне вот, например, уже некуда ехать,– сообщил Константин.– Моя жена снюхалась с каким-то предпринимателем-пекарем. Я с ней уже развёлся… почти. Сына жаль, с ней остался. А что поделать?

– Понятно, – заметил Анатолий с сочувствием. – От такого случая никто не застрахован. Может быть, для тебя, Костя, это не беда, а радость.

– Ни сказать, чтобы великая радость, но и беда не очень большая,– нервно засмеялся Константин.– Но пока не могу забыть, прямо скажем, эту стерву. Возможно, привычка. Как-никак, семь лет вместе прожили. Сына вот народили…

– А мне ещё проще. Меня ничто и нигде не держит. Даже особо и вспомнить не о чем,– Михаил был симпатичней и стройней своего старшего брата. Такой же широкий лоб, светло-серые волосы на голове, тёмно-синие глаза, но черты лица, так сказать, более правильные.– Меня на моей работе сократили. Квартиру свою продал. С работой рассчитался и приехал сюда, чтобы жить рядом с матерью. Но приехал, когда беда случилась… Так совпало. Я, к счастью, не женат.

Не трудно было понять, что эти двое, в буквальном смысле слова, настаивают на том, чтобы он принял их, далёких от сыскной и следовательской сфер деятельности, к себе… на работу. Что-то почти из области фантастики.

Их можно было понять. Верх над ними взяло, если не чувство мести, то возмездия.

– Что ж, давайте, посидим, поговорим немного, – сказал Розов. – Обсудим все возможные варианты вашего сотрудничества со мной.

Розов во время беседы с братьями не стал особо с ними спорить. Пусть помогают, внештатно и негласно. Если срочно надо будет, то они ему позвонят. Сейчас «мобильники» даже у последних бомжей имеются… трофейные. Да в офисе действует и стационарный телефон… Проблемы в этом плане исключены. Можно будет иногда и встречаться.

В своём служебном, довольно просторном кабинете Жуканов вёл допрос студентки. На столе лежала вызывающе открытая с бумагами и казацкая сабля – орудие преступления, конкретно, убийства, ещё и миниатюрный диктофон. Надёжный аппарат нагружал свои огромные кладовые, забитые чужими, всякими и разными голосами: робкими, нахальными, зычными, злыми, добрыми, слабыми, невнятными… Студентка слова произносила чётко, но не без волнения.

Признаться, она боялась этого наглого следователя из специального отдела при окружной прокуратуре. Девушка не доверяла ему и видела, что имеет дело нее только с дилетантом, но и наглым, бесцеремонным и самоуверенным человеком.

– Ты знаешь, девочка… Лида, – выключая диктофон, слащаво сказал Жуканов,– всё, что ты мне сейчас поведала, я уже слышал от твоего друга: как ты с ним там встречалась, со своим Васей в заброшенном старинном доме и занималась с ним развратом…

– Не развратом! Я всё рассказывала, Игорь Васильевич. Мы нашли саблю в дымоходной трубе. Потом сдали её в музей.

– Это я от тебя уже слышал.

Жуканов резко встал из-за стола и грубо схватил Лиду за подбородок:

– Вот, что, деточка, не темни! Не советую! Ты всё видела! Рассказывай! Не тушуйся очень. Твоему Васе много не дадут. Ясно, он за тебя заступился, приревновал к пьяному мужику и рубанул его саблей. Всё случилось в состоянии аффекта. На почве ревности!

– Это не правда! – Лида оттолкнула его руку.– На месте преступления нас не было и не могло быть!

– Даже не могло быть? Ну-ну. Знаешь, птенчик, если надо, и следы там ваши появятся, в овраге. Убить вы могли его и не там, – Жуканов улыбнулся. – Ну, давай, по-другому. Я уверен, что вы с Васей видели того человека, который сбросил в трубу эту саблю.

Лида вздрогнула, но взяла себя в руки. Она, в который раз пояснила, что в такой темноте ничего нельзя увидеть.

Ведь на эфес сабли Вася наткнулся рукой. Случайно. Там, в трубе, имелся большой разлом. Кирпичи выворочены…

– Пожалуй, ты права. Вот, как-нибудь, ночью, в двенадцать часов, по темноте приходи в развалины, проведём с тобой следственный эксперимент. Когда надо будет, я тебя в твоём общежитии найду.

– Что ж за эксперимент такой? Вдвоём, ночью. Мы ведь там уже были с вами, всё рассказывали и показывали.

– А ты не совсем дура,– громко засмеялся Жуканов, – не совсем. Ты понимаешь, родственникам погибшего и мне нужен преступник. Я его почти нашёл. В общем, хочу с тобой поближе познакомиться. Всё зачтётся твоему Васе и тебе, как соучастнице, как подельнику… Я думаю, ты согласна. Я не бабник. На первую встречную девку не введусь. Заодно ещё раз посмотрим на развалины дома. Может, что-то и выплывет.

– Конечно,– отрешенным голосом ответила Лида,– я приду.

– Вот и славно. Сама понимаешь, вдруг мне понравишься. Тогда, чем чёрт не шутит, может, и поженимся. А Вася твой, считай, уже зек. Но я могу, я многое могу… Пусть хоть парень на свободе погуляет, если он… не убивал. И без фокусов. Сама понимаешь, я всегда могу отказаться от того, о чём сейчас тебе, в принципе, и не говорил.

– Вы страшный человек, Игорь Васильевич. Но рискуете…

– Я знаю о своих недостатках. Не ангел. У меня такая профессия – рисковать. А работаю честно. Стою на страже правопорядка. Значит, договорились, Лида. В ближайшее время я дам тебе знать о точном времени и месте нашей встречи.

Если бы всё это слышал ревнивый Вася, ожидающий Лиду перед самым кабинетом следователя, то он тут же бы заступился за свою подругу, применив грубую физическую силу – и наломал бы дров.

Но студент находился в неведении, что упрощало его судьбу, ибо даже в камере предварительного заключения держать его пока не имелось причин. Жуканов, хоть и был дураком, но продуманным. Что называется, олух, но не в полном объёме.

Мощная и, в сущности, повелевающая над человечеством цивилизация Великих Элементалов дала Цепину не только, фактически, огромную власть над людьми, но большие возможности. Он мог управлять стихиями, причём, так, чтобы они уносили на тот свет порой не тысячи, а десятки, а то и сотни тысяч человеческих жизней. Чисто интуитивно он получал информацию, где, когда и в каком районе земного шара надо было начать землетрясение, пожар или наводнение, возродить ураган или цунами.

Царю Успения достаточно было представить, как что-либо будет происходить и последствия этого, и механизм начинал действовать. Комитету Надзора Цивилизации Великих Элементалов над Землёй руководить стихийными бедствиями без посредника, в данном случае Цепина, было бы не так просто, даже с учётом того, что уровень этого «гуманоидного пласта» находился на очень высоком Космическом Уровне.

Пришлось бы всякий раз для проведения, по сути, ежеминутной работы по чёткому, планомерному и постоянному уничтожению (перераспределению энергии) человечества сразу нескольким десяткам Великих Элеменнталов переходить из «разряженных» оболочек в «плотные».

Полномочным представителем и, считай, владыкой над Землёй и людьми был так же и Цепин, Великий Элементал, но рождённый человеком. К нему постоянно через «чип-рубашку» шла необходимая информация, в которых содержались определённые планы-задачи. Григорий Матвеевич, обладая огромными, нечеловеческими возможностями и способностями, повелевал над стихиями, делал их, по сути, управляемыми.

Представители человечества, даже считающие себя большими учеными, и в области «непознаваемого», и «невидимого» предположить не могли, что такие эвтаназитёры, меняя друг друга в земной обители, присутствуют на планете постоянно. Кроме того, они не могли знать, что ураганы, ветры, бури, пожары, наводнения – это не просто живые и разумные существа, но и мощные сути, представляющие цивилизацию Стихий.

Как раз, она, напрямую подчинялась Великим Элементалам. С помощью их, через Цепина, в иные миры отправлялись именно те живые существа разных типов и видов, которым по Господнему Плану было суждено покинуть, конкретно, данный земной мир. Каждому существу, явлению или условно неодушевлённому предмету предстоит перейти в другую обитедь, именно, в тот условный временной момент, в который им предназначалось это сделать.

Как говориться, расчёт «тонкий», но планомерный. Хаос не допустим. Ведь любой осенний лист или снежинка упадёт на землю именно тогда, когда ей это будет позволено и, причём, в то место, туда, куда им дано упасть… в точности до микромикронов. В «движении без движения» ничего не бывает случайного.

Во власти Царя Успения, в сущности, под началом Великих Элементалов, находилась и более чем разумная цивилизация Болезней. Борьба со многими из них не приносила никаких результатов. По расчётам и планам Цепина в самое ближайшее время на Землю явятся ещё четыре вида неизлечимых заболеваний. Надо же ведь постоянно и активно помогать людям покидать земной мир.

Если и какие-то сдвиги по лечению недугов имелись в этом направлении, благодаря стараниям «сердобольной» цивилизации Творцов, то болезни начинали мутировать, приобретать другие формы. Управлял ими тоже крановщик и одновременно Царь Успения Григорий Матвеевич Цепин.

Зачастую десятки тысяч земных медиков становились, в принципе, явными помощниками смерти, не по собственному разгильдяйству или незнанию, а по мысленному сигналу Цепина. Общался он со специальным Комитетом Великих Элементалов с помощью самых и разных «тонких» вибраций, прекрасно их принимал и понимал. В нужный, обусловленный срок, как говориться, он материализовал полученную информацию и указания. Впрочём, по большому счёту всё материально и ни мертво.

«Но всякое земное существо,– подумал Цепин, мысленно «командируя», посылая в одну из африканских стран болезнь, очень похожую на оспу, – появляясь в этом мире, уже обречено, потому что явилось сюда в «тяжёлой», не совершенной физической оболочке, в скафандре, который предстоит… сбросить. Чем раньше, тем лучше. Не мне, решать, кому и когда. Но действовать, именно, мне, Царю Успения».

Два дня прошло с тех пор, как Розов в последний раз видел похитителя собак Шуру Брикова. Дел у сыщика было по горло, но он свято помнил, что обещал помочь как-то устроить жизнь обездоленному и несчастному Вороньему Глазу. Но разве всех согреешь.

«Никто и ни в чём не виноват,– так сказал бы Эвтаназитёр,– ибо я чужими руками и действиями многих земных цивилизаций «командирую» отсюда в другие миры, по сути, уже лишних людей, отбывших здесь свой положенный срок».

Правда, иначе думал Розов. Он считал, что все на Земле надо стараться нормально, ибо тот же Христос не разделял людей на… сорта, как это делается нынче.

Но, к счастью, его беспокойства о Шуре Брикове были напрасными: молодой бич существовал теперь, как нельзя лучше. Сердобольная Анисимовна не просто приютила у себя в квартире, но крепко привязалась к бомжу, не знающему ни родственной любви и заботы, ни нормальных человеческих отношений. Тот, кто первым произнёс изречение, желая подвергнуть наше не совсем совершенное общество справедливой критике, что человек человеку – волк, был наивен или, попросту… глуповат.

Прежде чем родить «бессмертный» афоризм, написать «грамотный» стишок, черкануть душещипательный романчик, стоит не только хорошо знать предмет своего описания, но понимать самому, что ты хочешь сказать. Хорошие бы, если бы мы жили, как волки, ибо они заботятся друг о друге: о старом, о малом. Там целая философия выживания и довольно добрых отношений. Да и человеку волк относится, вполне, нормально. Истории о жестоких и беспощадных «серых разбойниках» настолько не правдоподобны и гиперболизированы, что диву даёшься…

Вот медведь или одичавшая собака, те опасны и не предсказуемы, как человек, чья «духовная» и «душевная» жизненная программа направлена на уничтожение себе подобных… ни мытьём, так катаньем.

Одним словом, отношения между Анисимовной и Шурой Бриковым сложились самые добрые. На то имелась веская причина. Очень похож был Вороний Глаз внешне на внука старухи, который погиб на втором году службы, находясь в рядах Российской Армии, в одной из горячих точек страны. Его не просто убили… Очень долго издевались над раненым – сначала отрезали нос, потом уши, выкололи глаза…

Предала земле своего внука Анисимовна сама лично. Да и похоронила не бедно, деньжата водились. Что там было хоронить? Это были куски мяса, выловленные добрыми людьми в грязной канаве.

Родители внука Анисимовны, торчащие в далёкой и нелепой эмиграции, в Аргентине, не смогли прилететь на похороны сына. То ли денег не нашлось, то ли помешали какие-то причины… Впрочем, какой во всём этом смысл?! Молодого, красивого, черноволосого парня не вернёшь. Ему бы по знакомым ходить с бутылкой пива да девичьи головы баламутить, а он…

Вспомнил Розов недавний разговор с Цепиным. Если хоть небольшая часть из того, что Григорий Матвеевич говорил ему, можно посчитать относительной истиной, то явно, никто и ни в чём не виноват. Страдать и уходить в иные миры людям предписано Высшими Силами. Получается, что по «доброму» повелению Григория Матвеевича пролилась кровь невинных людей во многих уголках земного шара.

Умудрился Шура Бриков найти себе работу, пусть с невысокой зарплатой, но зато, пока не имея паспорта. Не было и трудовой книжки. Старуха Погалева, добрая душа, поставила перед собой задачу – сделать из Шуры человека, привести в порядок все его документы и прописать на своей жилплощади, в приватизированной ей, двухкомнатной квартире, вместо погибшего внука. Видать, в этом и заключалась её «историческая миссия» – помочь выжить на этом свете Вороньему Глазу.

Значит, для других миров они, оба, ещё не совсем «созрели». Но тут невозможно что-либо предполагать. Ей за семьдесят лет, но она была довольно ещё крепкой для своих лет женщиной. Правда, рыхловатая и не очень-то моложавая на вид. Но энергии и силушки и энергии и силушки у старушки хватало. Любая молодая баба позавидовала бы… Не зря же Анисимовна почти всю жизнь проработала упаковщицей готовой продукции на местном кафельном заводе, пока он, что называется, не крякнул.

Простоять у конвейера даже одну ночную смену, не только простоять, а шевелить руками, действовать ими – не каждому дано.

Не поленилась Луиза Анисимовна и позвонила в офис Розову и откровенно рассказала обо всём сыщику… по телефону. Женщины обожают «висеть на конце провода». Редко какая из них давала обет молчания. Старушка и сообщила, что у Шуры всё складывалась хорошо. Действительно, не знаешь, где найдёшь, а где – потеряешь.

Дело об убийстве Арефина частенько приводило Розова в растерянность, от того и гнездились в его мозгу странные мысли. На уровне самой страшной фантастики. Очень просто свершённое злодейство, но не мотивированное. Впрочем, скорей всего, мотив был. Причина, разумеется, имелась. Только пока следов не найти. И откуда же взялась эта казацкая сабля? Не из печной же трубы? Где-то ведь она до этого лежала. Анатолий не сомневался, что сейчас у Жуканова на руках гораздо больше козырей, чем у него.

Но Розов помнил, что на кожаном лоскуте, спрятанном в ручке сабли, чёрно краской была написана его фамилия, имя и отчество. Как и каким образом, такое могло произойти? Тут надо искать самый реальный ответ произошедшего, не опираясь на мистику и эзотерику. Всё ясно. Григорий Матвеевич – большой шутник и ловкий фокусник.

Так Розов и не понял, каким образом, например, Цепин, как бы, извлёк из… воздуха пачку денег. Солидная, существенная сумма. Возможно, абсолютно незаметно этот энергичный старик подменил кожаный лоскут другим, похожим на тот, что находился под верхней частью эфеса сабли, с заранее заготовленной надписью.

Царь Успения мог предполагать, что Розов оставит лоскут, возможную улику или «зацепку», себе… не удержится. Значит, он знал, что именно там спрятан кусочек кожи, но без надписи. Но если он об этом знал, то получается, что Цепин что-то известно о трагической смерти Арефина или сам является… убийцей. Но зачем? Именно, в этом и стоит разобраться.

А все эти сказки, которые он рассказывал Розову, только для того, чтобы у него, Розова, «крыша поехала». Вот он настоящий и прямой убийца своего друга – Лепин!

– Балбес ты, Толя,– прочитав на расстоянии мысли Розова, вслух, по сути, сам себе сказал Царь Успения.– Но ты в таком раскладе не виноват. Давит в тебе твоего будущего Великого Элементала, а ныне подростка жестокий, могучий и «справедливый» Фобостиянин. Я отправить его в Мир Каменных Существ я пока его не могу. Не поступало такого распоряжения, значит, и время не пришло.

Цепин прошёл на кухню, достал бутылку с водкой, налил себе в стакан. Выпил, закусив куском сыра. Всё человеческое ему, Великому Элементалу в человеческом облике и на самом деле было не чуждо. Ведь он был ещё и человеком. Тут земная обитель, то есть данная её форма в определённой категории состояния, диктовала Григорию Матвеевичу свою волю. Он, как и все, по земным понятиям и «правилам» был, что называется, смертен. Кроме того, считался законопослушным гражданином, работал, не являлся бичом и бомжем.

Он отправился в прихожу заем, чтобы отворить входную дверь, зная, что сейчас к нему придёт не чаёвничать, а по делу, и с самыми серьёзными претензиями и обвинениями Розов, и скажет:

– Я пришёл к выводу, что, как ни печально, а ты, Григорий Матвеевич, убийца Арефина.

Всё так и произошло. Подал свой резкий голос звонок в квартиру. Вошёл, недовольный и с очень озабоченным видом, Розов, именно то и сказал, что ожидал услышать от него Эвтаназитёр. Анатолий, не разуваясь, прошёл в комнату, сел на диван и закурил и произнёс:

– Так что будем делать, Григорий Матвеевич?

– Ничего, кроме того, что начнём изучать существо в человеческом «скафандре», научившимся мыслить только ортодоксально. Никак иначе. Будем смотреть и недоумевать.

– В то, что ты, Григорий Матвеевич, добрый и всемогущий джин, я, прости меня, не верю. Все твои фокусы объясняются тем, что ты в курсе того, что произошло там, в овраге.

– Если бы это было так, то я не стал бы обращаться к тебе… Впрочем, конечно же, вру. Но неумышленно. По определённым причинам мой контакт с тобой должен был произойти всё равно. Почему именно с тобой? Считай, что судьба… От неё не уйти и, по большому счёту, её не изменить.

– Я помню, что я – наследник крановщика. Полнейшая чушь!

– Пока это лишь предположение. Запомни, что только полные недоумки – творцы своей судьбы. Кстати, все джины относятся к цивилизации Стихий, которая, по долгу службы, мне подвластна.

– Напрасно ты иронизируешь, Григорий Матвеевич. Дело очень серьёзное.

– Толя, я хочу продолжить свою мысль и определённо заявить, что, если дураки существуют на Земле-матушке, значит, так угодно Богу. Они, вероятно, потому и дураки, что… просто не готовы находиться в разуме.

– Сказать можно всё…

– Я в курсе того, что ты держишь связь с криминалистом Фёдором Крыловым. Но вот, почему-то, забыл поинтересоваться, имеются ли там, в овраге, следы от моих ботинок. А их ведь там нет. Я уже имел возможность встречаться со следователем Игорем Жукановым, человеком, созданным Господом для земного… греха.

– Тогда я, вообще, ничего не понимаю,– Анатолий достал из кармана пиджака носовой платок и вытер им лоб. – Но если взять за истину твою версию, что сначала убили тебя, Григорий Матвеевич, потом сдвинулось время, исчезли следы… Получается, что я…

– В такие дебри тебе пока, Толя, лезть не следует. Твоя задача найти убийцу. Не забывай, что я ещё и крановщик. Специальной службе Цивилизации Творцов меня, как бы, удалось убить… поэтому, что произошло со мной в овраге, не помню. Скорей всего, не они, а Великие Элементаоы стёрли эту часть моей памяти.

– Правильно. Если время сдвинулось, как и твой головной мозг, – саркастично заметил Розов, – то реальными можно считать только те события, которые зафиксированы… свидетелями. Тебя, получается, Григорий Матвеевич, считай, не убили.

– Вот видишь, значит, ты не совсем дурак, – сказал Цепин.– Этого я не учёл. В данной земной субстанции возможен только один вариант любой ситуации, тот который, как бы реален. В принципе, ведь всё иллюзия. Все мы живём всегда и везде, а в данном случае, только на ничтожное мгновение подключены к земной частичке бесконечной Жизни. Но радует то, что Цивилизация Творцов считает меня мёртвым, что им удалось убрать… злодея. Но недолго они будут «дремать». Значит, скоро придёт время меня менять.

– Если я начну понимать тебя, Григорий Матвеевич, то меня перестанут понимать другие. А мне это не надо.

– Ты, Анатолий, уже почти начинаешь понимать меня, старого крановщика. Не зря же ты запросто, почти сразу же, стал обращаться ко мне на «ты». Я говорю не в укор. Мне такие взаимоотношения нравятся, да и так должно быть среди своих.

– Сам не знаю, как это произошло,– Розов потушил окурок об дно пепельницы.– Как я понял, Цивилизация Творцов, гораздо слабее и менее развита, чем Великие Элементалы.

– Нельзя сказать, что кто-то больше развит, а кто-то меньше, – Эвтаназитёр сбегал на кухню и вернулся оттуда с бутылкой водки, двумя стаканами и куском варёной колбасы.– Давай выпьем! И я тебе расскажу, кто такие Творцы.

Цепин разлил часть спиртного по стаканам, и они выпили. Анатолий выпил. Он никак не хотел верить в ту белиберду, которую нёс старый крановщик, но, почему-то, верилось… или почти верилось.

Царь Успения начал с того, что подчеркнул важность и необходимость существования Цивилизации Творцов, всегда существующей во всех Сферах Бесконечных Миров, как бы, растянутых в Беспредельности Мироздания. Розов не преминул заметить, что недавно один из наших учёных доказал, что Вселенная расширяется.

– Задница у него расширяется. Ему эта дезинформация, как раз, подкинута Свыше… Творцами,– пояснил Эвтаназитёр.– Они просто через этого учёного-ортодокса формируют новый мир, в котором, в условно замкнутой сфере, такое возможно. Но в целом, по понятиям и законам Мироздания, это бред. Но для определённого мира, где разумные существа ничего не видят дальше собственного носа, такое возможно. Всё возможно, что дано представить. У Господа не много, а бесконечное количество обителей…

Из всего услышанного Розов понял, что вселенная, тем более Мироздание, не могло само возродиться из какого-то «первоначального атома». Кто так утверждает, то никак не может понять, «в силу своего хронического узколобия», что эта «мельчайшая» частица «в глубине своей» беспредельна и всегда… существовала.

Создал её Господь, который всегда и везде есть. Шутник, который пытается теперь доказать, что мир не четырёхмерный, а уже, слава богу… пятимерный, не дружит с собственной головой. «Да ему и не надо. На хлеб денег хватает – и ладно».

Даже условно взятую точку или линию нельзя считать одномерной. Их объём заключён в их же реальной, так сказать, кубической глубине. Далее идёт несусветная чушь о… многомерности. Там и вторая «мера» – плоскость, и третья – кубическая… К ней «умники» добавляют и время, как меру, не понимая, что времени, как такового в мирозданческом плане не существует, что всё заключено только в Вечном Настоящем. Наконец-то, нашли они и пятое измерение, так называемые, тёмные образования во Вселенной или светлые…

«Всё вечно и беспредельно,– очень просто сказал Царь Успения,– поэтому даже и не многомерно, а имеет бесконечное количество измерений, суть которых невозможно постичь «дежурному» человеческому разуму. Или, вообще, не стоит вести речи о каких-то там четырёх – и пятимерностях».

Что касается Творцов, то, как понял Розов, дают идею довольно большому количеству людей с помощью среднечастотных вибраций, но почти на ментальном уровне. Это не просто сигнал к созданию новых симфоний, живописных полотен, технических конструкций, философских идей и прочего… Таким образом, собираются, моделируются новые миры. Возможно, что здесь идёт и просто напоминание об их существовании. Все обители одновременны и похожи друг на друга и не похожи…

По понятиям земных условно мыслящих существ, один – «лучше», другой – «хуже». Присвоение чужой идеи (плагиат и компиляция) – большой грех даже по законам Мироздания и ведёт очень «изворотливого» и «предприимчивого» перехватчика, по сути, вора, не только к собственному уничтожению, но к смерти и тяжёлым болезням его родных и близких. На семь поколений вперёд.

Пусть в данной субстанции Земли никому и ничего не принадлежит, даётся только напрокат, но даётся конкретному лицу… Значит, с определённой целью. Тот, кто позаимствовал сотворённое другим человеком, по сути, не переместил новый созданный мир, куда и как, а попытался… убить мысль.

Это уже такого уровня эвтаназия, которая подчинена существам более высшего порядка, чем даже Великие Элементалы. Что касается мыслей, слов, намерений, поступков и прочих не видимых явлений, то они не столько явления, сколько разумные существа, стоящие на службе очень многих цивилизаций и даже «промежуточных» состояний материи.

Они так же оказывают свои «добрые» и «злые» услуги представителям Человечества, которое пока ещё, выполняя роль особой мирозданческой зоны, никак не тянет на то, чтобы называться цивилизацией. Не только по причине очень развитой в людях программы уничтожения, но и по многим другим причинам.

Человеку, воспользовавшемуся идеей, которую напрямую не послали ему Творцы, не стоит умирать, то есть перемещаться из земного мира в любой иной. Этому негодяю надо существовать в данной обители, как можно дольше, ибо за гранью нашего мира его ничего хорошего не ждёт. Его негативная, потребительская и преступная энергия подвергнется таким жестоким испытаниям, каких здесь, уткнувшись носом в экран телевизора и попутно переписывая чужой роман, он и представить себе не в состоянии.

Кроме того, он потянет за собой и тех, кто помогал ему становиться, пусть по плану, но на путь космического преступления. Произойдёт, так называемое, падение целой группы существ.

Разумеется, к «великому греху» тех же плагиаторов подводят Великие Элементалы, ибо различного рода «заимствования», «использования» без ссылок на имя того, кто за это отвечает перед Космосом, присвоение, по сути, пленения живых существ, которые называются Идеями, это одна из самых эффективных и не очень бросающихся в глаза форм эвтаназии. Но мирозданческих элементалов, в частности, Эвтаназитёра не волнует, что произойдёт с подонками дальше.

Их задача спровоцировать материализацию того же плагиата, что бы, на полных основаниях, переместить часть «искры» существа, не прошедшего определённых экзамен, на более «низшую» ступень… И так везде и всюду… бесконечно, пока не обкатается. И снова – Беспредельность, но на других, более «высоких» уровнях. Одним словом, цивилизации Великих Элементалов тут, просто сказать, баламутит воду.

– Ты мне тут таких страшных вещей наговорил, Матвеевич, – скривил рот Анатолий, – что жутко сделалось. Одно радует. Я в воровстве не замечен и не собираюсь заново переписывать сказку Карло Коллоди о деревянном человечке на «свой» манер…

– У земном мире таких грязных случаев не сотни, а тысячи… Пока явные воры в почёте, нельзя человечество назвать цивилизацией. Но, может быть, нет тут большой вины проходимцев всех мастей и… скоростей, ибо их земная программа направлена не на созидание, а на уничтожение. Без эвтаназии никак не обойтись. Человек не совершенен и здесь, в данной земной субстанции, он – самый страшный и жестокий зверь.

– Тогда, по твоему мнению, «лечение смертью» тут оправдано.

– Нет тут никакого лечения смертью. Ни хрена ты не понимаешь, Толя. Чем меньше человек проживёт здесь, что называется, на раскорячку, даже, если богат, как крёз, тем быстрее он, может быть, переберётся в более совершенный мир. Существуют обители, где разумные существа живут, на самом деле, в равенстве, братстве, не воюют друг с другом, не устраивают уличных драк, не убивают… Но и там вопросы эвтаназии решают не они.

– Коммунизм, что ли?

– Нет, вторую бутылку водки пить не будем. Ты, Толя, уже заговариваешься. Причем здесь коммунизм? Не ломай себе голову над всем этим. Понимание… придёт. – Царь Успения разлил оставшуюся водку по стаканам.– Ищи пока убийцу. Я уверен, ты его найдёшь. Я знаю. Я сам бы… Но у меня осталось не так много условного земного времени. Мне надо будет двигаться… дальше.

Розов кивнул головой и выпил почти полстакана водки залпом. У него на душе стало легко и беззаботно, и, как ни странно, он, не то, что бы свято поверил Цепину, но проникся к нему если не любовью, то определённым уважением.

По залам краеведческого музея, который ещё называли в городе музеем отечественной истории, где под стеклом обзорных витрин и на стенах красовались среди других экспонатов и образцы холодного оружия – древние мечи, палаши, шпаги – ходил Розов. Он с большим и даже с нескрываемым интересом рассматривал кинжалы и секиры. Молчаливые и бесстрастные носители многих смертей безмятежно дремали в стенах музея.

В руках героя или подлеца они часто по чьему-то безжалостному приказу ставили крест на жизнях многих людей. Не важно, что время изменилось – и вчерашних героев объявили подлецами, а мерзавцев чуть ли не святыми… Суть в другом. Процесс эвтаназии на Земле, как и в России, не останавливался ни на минуту. Многочисленные помощники смерти, выслуживаясь перед своими начальниками и командирами, старательно уничтожали людей, объявленными врагами народа, отечества, всего человечества… Они, эти палачи и ведали, и не ведали, что творили.

Но свято верили, что они сами… не уязвимы и умрут в глубочайшей старости, устав от земной жизни. Но эти эвтаназитёры и не предполагали, и ныне не в состоянии понять того, что над палачами всегда имеются – палачи. К сожалению, люди, самые разные существа в человеческом образе, очень «сырой» и «низкосортный» материал. Из него, как говориться, ещё лепить и лепить… Только один Бог знает, из кого и что получится на отрезках бесконечной Жизни.

Вполне, возможно, что через многие тысячелетия какой-нибудь рецидивист Вася Петров на одной из самых «безжизненных» планет в созвездии Весов родится в теле огня или камня, вольётся в совершенно не понятную для человеческого рассудка цивилизацию. Никто не убьёт его, и он не обидит никакого существа, будет ни беден и ни богат, ни завистлив, ни агрессивен… Он будет таким, как все.

Когда существа относительно равны в своём социальном и материальном положении, только тогда они могут стать братьями… по духу. Стать братьями «по крови» – ничего не значит. И это принесёт ему частицу вселенского счастья и любви. Но это – только частица, ибо путь к совершенству не имеет предела.

За Розовым, постоянно поправляя очки, неотступно следовала молоденькая работница музея Клара.

– Скажите, Клара Ивановна, – повернулся к ней Анатолий, – а вот сабля, которая сейчас находится в следственном отделе окружной прокуратуре, она ценная.

– Как вам сказать, Анатолий Петрович. В принципе, всё имеет свою ценность. Но если выражаться просто, то это обычная казацкая сабля середины-конца девятнадцатого столетия. Правда, удивительно хорошо сохранилась.

Работник музея пояснила Анатолию, что сабля, в принципе, простая. Даже эфес ничем ни украшен. Таких, подобных ей, находится немало в музеях страны и даже не в выставочных залах, а в запасниках. Всё ведь на всеобщее обозрение буквально музеи выставить не в состоянии.

– А эту саблю мы приобрели у сдатчика за относительно дешёвую цену, – пояснила Клара Ивановна. – Не помню уже, сколько ему дали. Но не дорого… Это не в моей компетенции. Но мы обратили внимание на особое качество стали. Ржавчины практически нет. Так, кое-где, вкрапления. Она очень остра, даже время её не затупило.

– Значит, всё-таки, Клара Ивановна, она – ценная.

– Извините, Анатолий Петрович, вы ошибаетесь. Всё же, особой ценности она собой не представляет.

– Она стоит дорого потому, что этой саблей убили человека,– Розов был уверен, что после нанесённого визита Жуканова в музей эта информация уже не была тайной. – Вы ведь в курсе.

– Ах, боже мой! Неужели? Какое зверство. Ах! Да, вспомнила! Мне об этом следователь Жуканов говорил. Убийство – страшное преступление.

– Я тоже так считаю. А саблю вам вернут, как только виновные получат по заслугам. Я с вами, Клара Ивановна, прощаюсь. Может, и никогда не встретимся. Город большой.

– Жаль,– чистосердечно и чисто по-детски сказала Клара,– вы мне так понравились. Нет. Поймите меня правильно, вы понравились мне как умный собеседник. Знаете, я живу одна. У меня однокомнатная квартира. Моя собственная. Я бы вам так много рассказала… из истории холодного оружия. У вас ведь, Анатолий Петрович, есть свободное время?

– Нет,– неловко стал оправдываться Розов,– к сожалению, дел у меня под самую завязку.

– Да-да, я понимаю. Жена, дети…

– Ничего подобного у меня пока не имеется.

– В таком случае, я вам, как-нибудь, позвоню, Анатолий Петрович,– прямым текстом и довольно назойливо порадовала Розова сотрудница музея. – Правда, не удобно… Поймите правильно. Я хотела бы встретиться с вами, поговорить, можно об истории создания и применения огнестрельного оружия.

– Звоните, Клара Ивановна. Номер моего мобильного телефона, служебного и домашнего вы знаете. Они – на визитке. Лучше звоните ко мне домой. Возможно, вам ответит моя мама, если меня не застанете дома. Мы с ней вдвоём… в одной квартире. Живём дружно. Холодное оружие – это, наверное, очень интересно. До свидания!

– До свидания! Слышите, я не прощаюсь с вами. До свиданья!

Розов направился к выходу. Он прекрасно понимал, что приглянулся низкорослой, гармонично сложенной кареглазой брюнетке в больших супермодных очках. Но это его не радовало и не огорчало. Ему было всё равно.

Пока в жизни получалось так, что ни одна женская улыбка не заставала его врасплох, ни одна девичья судьба не притягивала. Разумеется, в ханжах и чистоплюях он не числился и, конечно же, обращал внимание на всё… прекрасное в дамах. Случалось, оставался у какой-нибудь длинноногой или широкогрудой особы, с вечера до утра.

Но навязчивым никогда не был и даже сторонился девиц, которые откровенное предлагали ему себя и занимались «любовью» чисто из-за спортивного интереса, для поднятия тонуса и для укрепления здоровья. Немало и таких встречалось, которые использовали своё тело в коммерческих целях.

Понятное дело, симпатии к тем, с кем сталкивала его судьба, даже и ненадолго, он иногда испытывал. Как же иначе можно сближаться с женщиной? Ведь даже дворовые псы… Впрочем, люди ведь – не собаки. Они в сексуальных отношениях пошли гораздо дальше. Клара чем-то, всё же, пришлась Анатолию по нраву, но не на столько, чтобы тут же отстраниться от дела по убийству Арефина и потерять голову.

Так получилось, что Розов значительно отставал в следствии по «мокрому» делу от Жуканова. Шёл следом за ним. Не потому, что был не таким мобильным, как следователь окружной прокуратуры. Нет. Анатолий пытался распутать клубок истинной причины преступления, состоящий из множества непонятных и неуловимых хитросплетений. Оставаясь в офисе детективного агентства наедине с собой, он искал, он мыслил. Со стороны могло показаться, что это ни какой не сыщик, а человек, скучающий от безделья.

Но между тем, ему пока даже некогда было нанять, хотя бы, одного помощника для дела, так называемого, филлера, для «висячки на хвосте». Средства у него для этого имелись, не густые, но всё же… Братья Арефины пока, ни каким образом, не могли и не должны были официально стать его подчинёнными.

А Жуканов окунулся в дело с головой до пят. По крайней мере, на месте не сидел и строил всё новые и новые версии, одна смешнее и невероятнее другой. Порой Игорь Васильевич, что называется, мёртвые факты накрепко приколачивал к живым людям. Когда Розов подходил к одной из строительных площадок частной строительной фирмы, то издали увидел Жуканова.

Анатолий, в стороне, терпеливо ожидал, не бросаясь ни кому в глаза, пока Игорёша освободит для него «поле боя». Розов понимал, что второй ходкой, после следователя прокуратуры, ему гораздо будет тяжелей добывать необходимую информацию. Впрочем, как сказать.

Издали Розов наблюдал за тем, как Жуканов беседовал то с одним, то с другим строителем. Отсюда, в доброй сотне метров от лейтенанта, Анатолий не слышал голосов из-за шума миксера-бетономешалки, грохота строительного крана… А Игорёша суетился и даже очень часто что-то не только записывал на свой цифровой диктофон, но и переспрашивал.

В одном месте, где был просыпан цемент, смоченный сегодняшним дождём, Жуканов очень внимательно рассматривал следы, достал для этих целей из небольшого футлярчика лупу. Ни дать, ни взять – клоун на арене цирка. Паясничает, смешит людей.

Даже на расстоянии было заметно, что Жуканов всем старался улыбаться. Это он-то? Ведь он ненавидит людей, считает себя выше всех… Значит, приперло. Он пожимал работягам руки, почти по-свойски, но не снисходительно, со строгостью… а брезгливо. Со стороны это было заметно. Лица строителей были хмурыми.

Ведь не дураки окончательные, понимали, с кем имеют дело, точнее, вынужденные тары-бары-растабары. И наконец-то, Анатолий дождался своей очереди, того момента, когда представитель серьёзной конкурирующей, а вместе с тем, дружественной фирмы, как говорится, взял руки в ноги, то есть сель за баранку своей «Вольво» и умчался.

Первым делом Розов направился в самой главной бытовке. Там встретил прораб участка и один из строителей, может быть, мастер или бригадир.

– Скрывать не буду,– поздоровавшись, с порога сказал Розов,– я у вас по причине убийства мастера Петра Фомича Арефина. Мне хотелось бы переговорить со стропальщиком Емельяновым, кажется, Егором Ниловичем.

– Точно. Егор Нилович, – подтвердил прораб, – но Емельянов – нормальный мужик. На… должность убийцы никак не тянет. Немного попивает. Но человек нормальный. Жену не так давно похоронил. Живёт вдвоём с дочерью. Она работает, вроде бы, продавщицей в каком-то магазине, и заочно учится в университете торговли.

– Убивать бы Арефина он не стал,– заметил присутствующий здесь строитель.– Они вместе на рыбалку ходили, по ягоды. В общем, общались, можно сказать, друзья. Наше частное или, там, акционерное строительное управление – одна сплочённая семья. Но я скажу, что тогда, в тот вечер… со стройки они ушли вдвоём. Обычно Емельянов уходил с Цепиным. Им домой – по пути. Но тут Егор пошёл с Петром. Факт, оба немного поддавшие.

– Они шли с работы и поддавшие? – прямо спросил Розов.

– Это не святые Пётр и Павел,– стал горячиться прораб, – это работяги. Может быть, от них немного фонило… Не знаю, не принюхивался. Мы меры по борьбе с пьянством и разгильдяйством принимаем, в финансовом плане… наказываем. Но если они и выпили, то дело своё знают. Люди уважаемые. Что касается Арефина, то он и мастером был хорошим и человеком.

В бытовку вошёл Емельянов, о котором только что шла речь. Розов заметил, что у стропальщика, в годах, изрядно подпорченное настроение. А в остальном – мужик как мужик. Низкорослый, крепкий, большерукий…

Вероятно, стоя за дверью, он слышал часть разговора, который происходил в бытовке.

– Я никого не убивал, – не очень любезно отчитался перед сыщиком Емельянов. – Ничего не знаю! До оврага мы с Петром дошли вместе, потом расстались.

– Говорите правду, Егор Нилович,– предупредил его Розов,– не надо лгать. То, что вы утверждаете, извините, лабуда. Вам следует рассказать всё, что помните о вашей последней встрече с Арефиным, и так неумело пытаетесь скрыть!

Прораб и строитель пытались урезонить Анатолия, давая ему понять, что напрасно он в чём-то подозревает Емельянова. Чтобы не вступать в ненужные дискуссии, совершенно не необязательные, Розов не стал никак реагировать на замечания начальника участка (он же и прораб) и строителя (выяснилось, что каменщика).

Анатолий понимал, что Жуканов уже измачалил строителей своими расспросами, потому и прораб нервничал. Похоже, что пройдёт совсем немного времени – и этот белобрысый сорока-сорокапятилетний мужик начнёт выражаться, так сказать, ненормативным русским языком, употреблять очень устойчивые фразеологические обороты, демонстрируя шикарные образцы отечественного мата.

Без него не может существовать современная стройка. Возможно, по этой причине, практически, и не существует.

Розов предложил выйти Емельянову из бытовки, чтобы немного побеседовать конфиденциально. Тот, кивнув головой, вышел из помещения наружу. За ним, пожав руки прорабу и каменщику, направился и Анатолий. Они сели на небольшую скамейку, стоящую на самом выходе за территорию строительного объекта.

– Ваше положение очень опасно, Егор Нилович,– предупредил Емельянова сыщик.– Через день-два к вам домой придут люди в форме полицейских. Одним словом, арестуют для дальнейших разборок. Даже не уголовный розыск, а конкретно вами займётся… прокуратура.

– Знаю! Я уже дал подписку о невыезде. Следователь, из ваших, на стройке шарахался.

– Жуканов? – спросил Анатолий, изображая удивление.

– Вроде бы.

– Вот вы должны ему всё и рассказать. Как было. Я постараюсь тоже присутствовать при вашей беседе.

– Я расскажу, но кто мне поверит? Кто?! – вспылил Емельянов.– Мне уже твой Жуканов нарисовал всё, что меня ожидает. Восемь лет строго режима… Это, если по малому счёту. А то могут и больше припаять, ни за что. Хорошо, что к стенке сейчас не ставят. А может, наоборот, плохо. Я смерти не боюсь. Понял? Мне и «вышка» нипочём. О дочке моей, Ларисе, ты заботиться будешь? Сам ещё… молокосос!

– Обожаю молоко, но повторяю, что положение ваше, Егор Нилович, не очень завидное,– терпеливо повторил Розов.– Допускаю, что вы – не убийца, но все улики против вас. Следы на месте преступления… И саблю вы в руках держали. Ведь держали же?

– Хватит! – закричал Емельянов. – Я уже это слышал! Стреляйте! Вешайте! Четвертуйте! Таких дураков, как я, судят и садят.

– Хорошо, – согласился Розов. – Желаете давать свои показания в прокуратуре, пожалуйста. Вероятно, без этого не обойтись. Тогда вопрос на отвлечённую тему. Ведь Цепин, Григорий Матвеевич, крановщик, тоже ваш друг. Что вы можете сказать об этом человеке?

– О человеке? Да какой это, к чёрту, человек? Это… сам Дьявол! Я ему такое не один раз говорил, причём, в глаза. Жаль, что он сейчас, как бы, приболел, а то я и при нём… всё бы высказал. Мне уже всё одно – пропадать ни за грош.

– Вы хотите сказать, Егор Нилович, что он, как-то, связан с убийством Арефина?

– Он здесь не причём! Зачем на него вешать чужие грехи? Но кому-то ведь я об этом должен сказать! А ты, человек молодой и рассудительный, и скажешь мне…

– Что я скажу?

– Сумасшедший я или нет?

Покоя Емельянову не давали события последних двух лет, особенно те моменты, когда очень активно проявлял свои «чудачества», нет, не покойный ныне Арефин. Тот был человеком, вполне, нормальным, не фантазёром. Всё больше и больше удивлял Егора Ниловича другой его друг, с которым вместе, считай, в одном дворе росли, Цепин.

Месяц назад отправились они вместе на рыбалку – ловить в одном из лесных озёр то ли леща, то ли окуня. Сложность поставленной задачи усугублялась тем, что на берегах этого, находящегося не так далеко от города, но в затерянных местах, водоёма оба они никогда не были. Кроме того, отправились они туда пешком после хорошего банкета, то есть пьянки.

У молодого бетонщика Александра Снегиря родилась дочь, и пацан закатил, в пятницу, после работы, такой пьяный праздник («ножки надо как следует обмыть»), что, по сути, среди ночи отправились они ловить рыбу довольно в тяжёлом состоянии.

Правда, поскольку Гриша Цепин, полуофициально и почти всеми строителями был признан не только классным гипнотизёром, предсказателем страшных природных и политических явлений, но и не плохим знахарём и врачевателем, Емельянов попросил его снять с себя страшную головную боль, то есть убрать последствия похмельного синдрома.

Попросил он друга, чтобы «башка не трещала», а состояние опьянения и «лихой весёлости» осталось. Цепин, приставив к одному из зданий, связку с бамбуковыми (телескопических не признавал) удочками к одному из зданий, положил ладонь ко лбу Егора ладонь – и боль головную, и слабость в теле, как рукой сняло. Себе что-то тоже прошептал под нос… для здоровья. Одним словом, остались пьяными, но крепкими и живыми.

Видимо, Цепин накануне выпил водки чуть более своего друга Емельянова и потому потерял бдительность и полный контроль над собой. По этой причине стал, что называется, чудить. Начались эти, его «закидоны», почти сразу же, как они вышли из дома Цепина. За ним, при полном снаряжении, перед самым утром и зашёл Емельянов. Ещё долго и терпеливо ожидал, пока Гриша отыщет снасти, соберёт продуктишки и нужную одежду… Разумеется, на дорогу немного выпили. У Григория Матвеевича имелась в холодильнике початая бутылка с водкой.

Когда они вышли на улицу, и Цепин привёл их физическое состояние своим «колдовством» в относительный порядок, Григорий твёрдо заявил: «Пойдём к лесу очень быстро и самой короткой дорогой». Передвигались, как показалось, Емельянову они с большой скоростью, во всяком случае, быстрее редких предутренних автомашин. Но такое ведь могло и просто показаться. Мало ли!

Но когда Гриша провёл Егора сквозь кирпичное пятиэтажное здание, Емельянов, в буквальном смысле слова, от страха и удивления чуть не обмочил штаны. Ведь юмор – это, когда делается смешно, но не жутко и дико.

Видавший в жизни всякое стропальщик Емельянов, пока ещё ничего не понимая, спокойно проходящий вслед за другом уже сквозь бетонные стены панельного девятиэтажного здания (чтобы сделать путь короче), всё-таки, спросил своего коллегу по работе: «Скажи, Гриша, мне показалось или мы на самом деле прошли на улицу Тарасова через три квартиры и даже видели, что в одной из них мирно совокупляется один мужик сразу с двумя бабами?..

«Одним словом, Гриша, у меня начинается белая горячка, – предположил Емельянов, – или мне всё это померещилось?». «Какая разница! – ответил Цепин. – Не обходить же нам это большое здание. Я утром сделаю так, что ты всё забудешь. А сейчас нам надо спешить к утреннему клёву».

Надо сразу сказать, что Григорий Матвеевич начисто забыл стереть из памяти друга то, что казалось, мягко говоря, Емельянову не совсем реальным и что, по его глубокому убеждению, может происходить только в самых кошмарных снах.

Он, Цепин, тогда ещё откровенно и с грустью сказал: «Я же, Егор, не виноват в том, что являюсь Великим Элементалом и Царём Успения. Могу, как бы, изменять, «уплотнять» и «разряжать» материю собственного и любого существа или предмета. Я очень многое могу, Егорушка. Я ведь – единственный и настоящий повелитель Земли и всего, что на ней существует. В моём теле живёт мощное существо. Но тебе не понять». «А в моём, Гриша, теле что живёт?». «В твоём? Одним словом, в предыдущей жизни ты тоже был здесь, но… кузнечиком, самцом. Да это без разницы. Кузнечиков я уважаю…».

– Тогда, конечно бы, слова Цепина о том, что во мне находится душа кузнечика,– признался Емельянов Розову,– я поднял бы на смех и урезонил Гришу, если бы эти, самые настоящие чудеса ни продолжались. Гриша был ещё очень пьян, и ему надо было оторваться в своих «закидонах»… по полной программе. И что ты мне прикажешь завтра, в прокуратуре, про это тоже рассказывать?

– Про это не стоит, Егор Нилович. Кстати, меня зовут Анатолий. Рассказывайте дальше про эту вашу… рыбалку. Поподробнее. В деле всё может пригодиться.

– Вряд ли, ибо Гриша, может быть, и сам чёрт, но не убийца. А я расскажу, чтобы у меня душа успокоилась…

И он продолжил свой рассказ.

Очень быстро Цепин и Емельянов оказались за городом. Шли уже к месту рыбной ловли через одно из новых кладбищ. Большей частью они молчали, и Емельянов всё думал и никак не мог понять, каким же непонятным образом он и Гриша двадцать минут тому назад прошли сквозь здание и даже не поцарапались о всякие там арматурины, да и сам бетон.

Кроме того, не очень ясно, каким образом они за полчаса отмотали добрые сорок-пятьдесят километров. Цепин ухмыльнулся и сказал: «Брось ты Егор о мелочах размышлять. Мне тебе объяснять некогда, что и как. Вот лично я думаю о рыбалке. Но не уверен, что мы в правильном направлении идём». «Я тоже, всю жизнь здесь прожил, а толком и не знаю, где здесь находится озеро. Да и на кладбище спросить-то абсолютно не у кого». «Вокруг столько всякого народу,– возразил Цепин,– а ты говоришь, что спросить не у кого. Вон, к примеру, поинтересуемся у Силямова». Под фотографией покойника именно такая фамилия и была выгравирована, ещё имя и отчество (Никодим Кагетович), даты рождения и смерти.

Цепин подошёл вплотную к памятнику и бесцеремонно постучал по нему кулаком. Земля под ногами зашевелилась, и на свет божий выбрался полуразложившийся труп огромного мужика в полуистлевшей одежде. Но как было назвать трупом существо, пусть с пустыми глазницами в черепе, с кусками полусгнившего мяса на лице, руках и теле, которое, пусть не так быстро, но передвигалось. Покойник спокойно сел рядом с ними на небольшую скамеечку и повернул свой череп в сторону Царя Успения.

Его вид говорил о том, что усопший полон ожидания, ему, разумеется, любопытно было знать, зачем его потревожил сам Великий Элементал. Что касается вида и состояния души Емельянова, то его лучше не описывать. Но надо сказать, что Егор Нилович крепился и даже пытался что-то произнести, но кроме «эы-э-э», ничего из его уст не вылетало. Любой может догадаться, что личное погружение в бездну шока, от ощущения глобального ужаса, никого ещё не радовало.

Каким-то образом, относительно придя в себя и, как бы, широко вытянув

зрачки глаз вперёд, он раболепно слушал мирную беседу цепина с покойным Силямовым.

– Никодим, мы вот тут с Егоркой на рыбалку собрались… на дальнее озеро. Может, лещей половим. Ты не подскажешь, как покороче туда пройти.

– Дай-ка, хозяин, закурить. А то, когда живые меня сюда приходят поминать, только водку на могиле жрут, – с обидой сказал Силямов. – Но ни одна собака даже пачки папирос ни принесёт. Они думают, что всё это шутки… Никто ведь из них не понимает, что без папирос курящему хреновато.

Понимающе кивнув головой, Цепин протянул покойнику папиросу, и та загорелась, то есть подкурилась, сама собой. Покойник жадно затянулся дымом и со знанием дела, с удовлетворением, изрёк:

– Питерский табачок.

– А то какой же. Неужели ты думаешь, Никодим, что сам Царь Успения будет курить сигареты «Парламент», который производят граждане из Ближнего Зарубежья в подвалах старых кирпичных домов дальнего Подмосковья? Ты мне лучше скажи, как и куда нам идти. Знаешь?

– Когда я, помнится, был жив, – ответил покойник, почесав подбородок, лишённый кожи и мяса, в буквальном смысле слова, костяшками пальцев, – озеро находилось на северо-востоке от нашего города, да и от кладбища. Но туда вам пешком… надо четыреста километров топать. Но для тебя-то это, Григорий Матвеевич, не проблема.

– Оно верно, не проблема,– подтвердил Эвтаназитёр. – Уж, как-нибудь, доберёмся. А папиросы у тебя, «Беломорканал» всегда на могиле будут. Я намерен тебе всегда из… пространства выделять их или запрограммирую кого-нибудь. Пусть каждый день к тебе сюда с куревом приезжает. Две пачки на сутки. Много нельзя. Вредно для… здоровья.

– Ты прямо юморист телевизионный. Какое может быть у мёртвого здоровье?

– Вот ты, Никодим, умер, а так и остался на низком… земном уровне. Здоровье – везде нужно. В твоём теле, в могиле, осталось не так много элементалов. А сам-то ты… уже не здесь. Частично, конечно, это ты, но… Но ты, так сказать, основной, уже в другом месте… родился. Хоть в каком виде и где, знаешь?

– Обижаешь! Конечно, я в курсе, – вздохнул Силямов.– Но ничего хорошего. Опять я на свет появился в виде… пацана, в семье работяги и, снова, понимаешь, в России. Это снова придётся, когда вырасту, горбатиться за копейки.

– Ничего, ничего, Никодим, – успокоил его Цепин, – кого Господь любит, того, понимаешь, испытанию серьёзному подвергает. Хотя, кто знает. Может, выучишься. В обойму попадёшь, станешь… миллионером каким-нибудь или большим депутатом.

– Ну, уж нет! Это позор какой! Все, как люди, живут примерно одинаково. А я, понимаешь, пузо вперёд и говорю всем: «Смотрите, какой я особенный… пряник!». Стыдно! Лучше тогда уже всех элементалов из своего младенческого тела сюда призову и вампиром стану.

– Ты мне это брось! – погрозил пальцем Царь Успения.– Чего людей-то пугать? Убивать – другое дело… Это надо в разные миры стремиться. Впрочем, что это я. Ты, Никодим, меня тут не экзаменуй! Я всё знаю. Для того, чтобы попасть в цивилизацию Вампиров или даже Ликантропов, надо, как бы, это сказать получить туда… направление Свыше. Так что, лежи и… кури. В общем, отдыхай, Никодим Кагетович.

Покойник, в буквальном смысле слова, провалился сквозь землю… в могилу. Эвтаназитёр глянул на своего попутчика и друга, отчаянно распластавшегося на соседней могиле.

«Ещё и на рыбалку-то ни сходили, а ты уже устал, Егорушка, – с укоризной заметил Эвтаназитёр, наблюдая за тем, как Емельянов, в ужасе озирается по сторонам. – Плохо, я тебе доложу, что ты в предрассудки веришь. Тут всё у нас… по науке».

– Если я сейчас, Гриша, ни выпью водки, – чистосердечно признался Емельянов, – то… концы отдам. И у тебя в активе будет ещё один труп.

– Давай выпьем,– согласился с предложением Эвтаназитёр и протянул ладонь правой руки в сторону местного пригородного магазинчика. На ладонь ему, неизвестно откуда, «упала» бутылка с водкой. – Вроде, не «палёнка». Натуральный продукт. Развязывай свой рюкзак. У тебя там, Егор, кружка железная имеется и мясо варёное. А я пока Никодима из могилы позову. Втроём, оно, приятней пьётся.

– Нет!!! – завопил Емельянов. – Лучше я домой пойду! Я из одной кружки со скелетом пить… брезгую…

– Странный ты какой-то, ну, нет – так нет. Я понимаю, что у некоторых людей друг к другу антипатии возникают, даже без особых на то причин.

Свою порцию водки Емельянов выпивал, яростно стуча об железо вставными зубами, и ему ничего лучшего не вспоминалось, кроме тётки из телевизионной рекламы, которая утверждала, что, приклеив искусственные челюсти к дёснам, она будет со страшной силой грызть яблоки.

Потом Емельянов вспомнил, что Цепин, по науке, объяснял действие механизма всех происходящих чудес, доказывая, что это никакие не чудеса… Реальность, только чуть- чуть другая. Тогда, на кладбище, Григорий Матвеевич посетовал, на то, что нет сейчас на земном шаре активных и неутомимых убийц. Сплошная мелкота.

По утверждениям Цепина, научные обоснования всего того, что сам лично прочувствовал и пережил перед рыбной ловлей и во время её Емельянов, имеют под собой солидную базу. Но искать этот, так сказать, солидный фундамент под научно-практическими изысканиями и даже «смелыми» гипотезами докторов наук и академиков данной формации Земли не имело ни какого смысла. Цивилизация Творцов даёт Двуногим Мыслящим этой планеты (одной из её состояний) только ту информацию, которую они способны осознать, понять, посчитать её реальной и внедрить, что называется, в жизнь.

Тут выше носа не прыгнешь. Да и не надо. Богу – богово, Кесарю – кесарево.

После того, как они выпили водки, запросто улетели не на метле, а как птицы, туда, где располагалось дальнее озеро. Потом запросто прошли по воде, точнее, по верхнему, очень не твёрдому, слою водного бассейна. И полёты, и такие прогулки – вещь абсолютно реальная. Надо просто научиться лишь чуть-чуть ослаблять притяжение Земли и умело пользоваться всеми имеющимися в «рубашке-чипе» механизмами передвижения. Вплоть до, так называемой, телепартации. Но до неё пока дело не дошло.

Потом они нашли подходящее место для рыбной ловли. Эвтаназитёр, прямо в одежде, сходил пешком на самое дно озера и вернулся назад в абсолютно сухой одежде. Уже приученному к «чудесам» Емельянову он просто сказал: «Рыба на дне, Егорка, имеется. Клёв будет нормальным».

Они ещё немного выпили «летающей» водки, нормально закусили. Цепин зажёг костёр прямо ладонью, вернее, огнём выпущенным прямо из неё. При этом он пояснил, что огонь – не просто мощный катализатор для многих химических реакций, он переносит сущности и явления из одного мира в другой.

Существуют ведь и такие обители, которые «сами» ничего не производят, они «извлекают» из других Миров сущности тех предметов и явлений, которые им необходимы для жизни. Егор Нилович пьяно икал и со всем соглашался, временами он просто глупо хихикал.

Дров явно не хватало. «Хи-хи,– сказал Емельянов,– скоро костёр погаснет. Хи-хи!». Цепин щёлкнул пальцами, и какие-то люди с зеленовато-синей кожей молча стали подносить к их костру хворост и аккуратно складывать, недалеко от огня.

– Хорошо, что и в таких диких местах есть люди, – уважительно заметил Емельянов, – и ты, Гриша, можешь им, хи-хи, приказать мысленно заготовить для нас дров.

– Где ты, Егорушка, увидел людей? С пьяных глаз тебе, что ли, померещились?

– Как же? А вот… полуголые бомжи, которые дрова нам носят…

– Это два местных Леших, Кикимора, Русалка с ногами, трое Болотных и один Водяной. Они мне крепко помогают. Я с Цивилизацией Вещественных Духов дружу. Я, понимаешь, Егор, материализовал их…

Но дальше уже ничего Емельянов не слышал. Сознание покинуло его. Произошло это то ли от большой дозы выпитого спиртного, то ли от «кошмариков» на самом высоком уровне…

Вот таким эпизодом и закончил свой рассказ Емельянов. Розов, как ни странно, ни чему не удивился и поинтересовался:

– А на уху-то вы тогда поймали?

– Что? На уху? – переспросил Емельянов. – Не удивлюсь, Анатолий, если ты мне сейчас, всего лишь, мерещишься…

С досадой махнув рукой, Егор Нилович встал со скамейки и очень быстрыми шагами покинул строительный объект. Из бытовки выгреблись прораб и каменщик. Они видели, что обиженный частным сыщиком их старший товарищ по работе решительно направился домой, за полтора часа до окончания трудового дня, или заспешил проторённой дорогой… до винного магазина.

– Странная у вас манера работать, – сказал прораб Розову. – Ещё не доказали, что Егор убийца, а уже – к стенке, и нервы человеку треплите. Да Петра-покойника он не меньше своей дочери любил.

– Емельянов не желает ничего говорить по-существу, это во- вторых,– урезонил прораба и начальника участка в одном лице Анатолий. – А во-первых, я не утверждаю, что он – убийца, но подозреваемый – абсолютно точно. Беседовать мне с ним придётся не один раз – и очень подробно.

– Ни много ли следователей на одного человека? Этот Жуканов,– возмутился строитель-каменщик, внешне смахивающий на руководителя среднего звена.– Ладно, тот при исполнении… А вы то, как я узнал ещё до вашего прихода сюда, всего лишь, из частного сыскного бюро, простите, из частной лавочки. Мне даже в голову не укладывается, что такое может быть.

Строитель, явно, сам себе казался очень умным и справедливым человеком. Он умело, что называется, держал нос по ветру. Ему, как плавающему в середине Мирового Океана гигантскому кальмару, не страшны были никакие смерчи и ураганы.

Факты не говорили, а кричали: «Убийца Арефина – его близкий друг и собутыльник Емельянов». На допросе Егора Ниловича, где милостиво было разрешено присутствовать и Розову, с самого высокого позволения, подозреваемый упорно, как говорится, топил себя. Он даже, в пику всех имеющихся доказательств и своего первоначального признания, стал утверждать, что впервые в жизни видит эту… саблю, орудие убийства.

Но это утверждение было смешным и нелепым уже только потому, что на самом клинке, у основания, перед эфесом, криминалисты обнаружили фрагмент отпечатка большого пальца правой руки Егора Ниловича. На поверхностях предметов, произведённых из подобного рода стали, зачастую остаются следы от человеческой кожи, особенно, жирной, потной, замазученной. Саблю, конечно, протирали – то ли убийца, то ли студент Вася, то ли музейные работники, но оказалось, что не очень тщательно.

Правда, после этой протирки на ней никаких других следов не осталось, кроме явных свидетельств мощных прикосновений к ней музейных гидов, «хранителей отечественной истории». Розов, Жуканов и другие, сведущие в криминалистике люди, прикасаясь к орудию убийства, пользовались носовыми платками.

Присутствовал пи допросе уже не майор юстиции, а подполковник Растороп. Повысили в звании. В своей вотчине он был полным хозяином.

– Что ты заладил «стреляйте» и «вешайте»? – сурово сделал замечание Емельянову Растороп. – Если суд посчитает нужным, не беспокойся, пожизненный срок или «двадцатку» тебе подкинут. У нас, к великому моему огорчению, сейчас гадов не расстреливают… Меня жутко удивляет, что ты, Егор Нилович, отрицаешь явные факты.

– Не убивал я, вообще, никого и никогда,– устало ответил Емельянов. – А Петя Арефин – мой хороший товарищ… был моим другом. Мы с ним, до его института, вместе в ПТУ учились. Ещё пацанами… на фрезеровщиков.

– Мы входим в ваше положение, Егор Нилович,– тихо и даже дипломатично, как и надо при большом начальнике, сказал Жуканов. – Понимаем, что по пьяному делу всё и случается. Вспылили – теперь раскаиваетесь. Может быть, всё заспали и забыли? Подобное бывает. А-а? Если такой версии придерживаться… к тому же, я подчёркиваю, вы раскаиваетесь в содеянном, то много вам не дадут – лет восемь, а то и меньше. Видите, вы же совсем запамятовали, что держали эту саблю в руках.

– Там суд решит, Игорь Васильевич, какой срок… выдать гражданину Емельянову,– поправил подчинённого Растороп. – На то есть судья и, может быть, присяжные заседатели.

– Не помню я, как прикасался к этой злополучной сабле, – вероятней всего, по какой-то неведомой следствию причине, солгал Емельянов.– Не помню.

– Да мы тебе, мил-человек, напомним! – чуть было не сорвался новоиспечённый самый главный следователь при Окружной прокуратуре Растороп. – Он не помнит! Замочил человека и запамятовал… Так мы, не переживай, напомним! А в отказ идёшь, так напаяем на… полную катушку.

– Такие возможности у нас имеются, Егор Нилович,– тихо сказал Жуканов.– Ведь любой факт можно подать очень выигрышно.

Здесь же, по любезному приглашению, присутствовал и Розов, которому ничего не оставалось делать, как молчать. Но в душе он негодовал. Его поражало «мягкое» поведение и следователей, и упёртость подследственного.

Но, увы, Анатолий ощущал себя практически лишним в этой «тёплой» компании. Что ж, улики налицо. На клинке фрагмент отпечатка пальца Емельянова, на который даже не попали микрочастицы крови убитого. Кроме этого, в овраге остались довольно чёткие следы от подошв сапог подозреваемого.

Почти установлен факт совместного распития спиртных напитков в определённое время, но не в овраге, Емельянова и Арефина. Очень не убедительно и смешно выглядела сейчас неуклюжая самозащита Емельянова. Но, в принципе, прямых улик того, что подозреваемый убийца, пока не имелось.

Вполне, естественно, что даже такой, пока предварительный и относительно результативный, допрос устраивал Жуканова. Он чувствовал себя лихим казаком, гарцующим на коне. Был уверен в успехе и даже приторно вежливо миндальничал с подозреваемым в убийстве.

Но не потому так вёл себя Игорь Васильевич, что он такой добрый мальчуган при погонах. Причина проста и, если плакатно выразиться, лежала на поверхности. Вот Жуканов и балдел от счастья, и ловил кайф от лёгкой удачи и возможности стремительно отличиться по службе.

Да и перед начальником следственного комитета ему выгодно нарисовать себя паинькой. «Желаете водички?» или «Можете закурить, Егор Нилович», и прочая следовательская словесная атрибутика устойчивых слов и выражений, когда дело, что называется, почти в шляпе. Убийца есть. Дело за малым.

Осталось узнать, откуда взялась сабля. Впрочем, ясно, нашли её в разломе печной трубы, где, скорей всего, и распивали спиртные напитки. А причину убийства сформулировать, при желании, не трудно. Ещё немного – и Жуканов отдаст Емельянова окружному прокурору. И однажды утром Игорь Васильевич проснётся знаменитым сыщиком.

– Ты-то, Анатолий, что-нибудь хочешь сказать? – спросил у Розова подполковник Растороп.

– Мне нечего сказать, Василий Захарович,– вздохнул Анатолий.– Если гражданин Емельянов ничего не хочет нам поведать, то мне… Ведь я не адвокат, а такой же сыщик, как и вы.

Анатолий извинился, сославшись на срочные дела, и вышел в коридор из кабинета, где завершался не «крутой», а самый рядовой допрос подозреваемого в убийстве. Розов досадовал на то, что Егор Нилович слишком уж изображал из себя партизана. Неужели кого-то покрывал? Вряд ли! Тогда, что кроется за его странным поведением. Неужели он до сих пор находится под впечатлением последней любительской рыбной ловли с Цепиным и считает себя сумасшедшим? Нет. Это, как говорится, ария совсем из другой оперы. Анатолий мысленно сводил концы с концами.

Конечно, улики против Емельянова имелись, но, по сути, косвенные. Поэтому, в какой-то, степени запирательство старого стропальщика было на руку Жуканову. При молчании и противоречивых его показаниях, можно навешать, при желании, на него очень и очень многое. Розов окончательно не верил в то, что Емельянов убийца.

Не может же обычный, точнее, рядовой работяга так умело играть роль невинной овцы. Над Емельяновым маячит, конечно же, не петля, но безрадостная перспектива доживать свой век в местах не столь отдалённых.

В то, что, именно, этот крепкий и седоватый мужик в солидном возрасте и был убийцей, поверить сложно, но, всё-таки, можно. Наверное, Розов ещё не хотел верить в это и потому, что стропальщик был чем-то симпатичен ему. Ведь он же открылся Анатолию, когда рассказывал «сказки» о том, как сходил на рыбалку (или слетал) на далёкое озеро, находящееся очень и очень далеко от Москвы.

Интуиция подсказывала директору детективного агентства , что здесь не всё так просто. Пусть даже в другом условном пласте времени был убит не Арефин, а Цепин. Но ведь суть-то не изменилась…То, что, как бы, и было, и не было, идёт уже не в счёт.

Что и говорить, Жуканов с большим удовольствием прямо сейчас поставил бы на этом деле жирную точку, но осторожный и опытный Растороп пока не давал ему этого делать. Пусть Василий Захарович, в сущности, невеликий сыщик, но он знал и понимал, что любая точка может в самый не подходящий момент, сама собой, переправиться на запятую. Да и улик, по большому счёту, против Емельянова имелось маловато.

Да ведь имелась и другая, практически не разработанная версия: убийца – студент Вася. Факт, что такое возможно, и даже более чем возможно. И начальник следственного отдела будет доволен, и сам Жуканов, и, в конечном счёте, прокурор Суханов. Одна-то рыба из двух с крючка, наверняка, не сорвётся. Тут можно попытаться и за двумя зайцами… Если, конечно, эти «зайцы» при делах.

Из небольшого переулка Розов вышел к проспекту Мира, шумному и широкому, с мощным потоком автомашин разных марок и модификаций. Вдруг бежевого цвета внедорожник «Нисан» выделился из этого ада и на большой скорости помчался прямо по пешеходной дорожке. Не смотря на свою хромоту, Анатолий среагировал на это странное поведение неизвестного автолюбителя, «рыбкой» прыгнул на капот иномарки. Но больное колено в полёте разогнуть не успел. Да и не смог бы. Послышался жуткий скрип тормозов и звон разбитого стекла.

Водитель «сумасшедшей» иномарки нажал на газ, и в машине, вместе со своими пассажирами, исчез в потоке автомобилей. Упавший на газон Розов только по счастливой случайности не оказался под его колёсами.

Правая штанина брюк у Анатолия была порвана. Из пореза на коленке сочилась кровь, над правой надбровной дугой появилась ссадина… В общем, отделался довольно легко. Небольшими ушибами. Но он понимал, это был явный наезд. С какой целью? Убить, искалечить или запугать? Но за какие дела? Пока никаких причин не существовало или он их не видел.

Как всегда, на месте происшествия, очень «вовремя» появилась машина ГИБДД, новенький специализированный «Форд». Из её салона выскочил худой и низкорослый лейтенант в форме полицейского, представился, флегматично афишируя, звание, должность и фамилию – Курилов.

– Вы не очень пострадали? – поинтересовался он.

– Не очень. Успел среагировать на… наезд. А хромаю на правую ногу уже давно. Получил ранение, когда работал в уголовном розыске.

– Это заслуживает уважения. Но надо же внимательно по сторонам смотреть,– наставительно заметил Курилов, внешне похожий, по сравнению с Розовым, на подростка.– Впрочем, виноват! Тут бы никто не среагировал. Явный наезд или за рулём абсолютно пьяный новичок. Надо же, проехать по пешеходной дорожке. Ведь и причин с дороги сворачивать не имелось.

– Да, я двигался по пешеходной дорожке.

– Садитесь в машину, – уже мягче и проще сказал лейтенант, – довезу вас до приёмной «скорой помощи». Там вашу коленку перевяжут. Вы запомнили номер, цвет, марку автомашины.

– Это был внедорожник «Нисан», бежевого цвета. Номера не запомнил, не успел,– садясь в машину рядом с лейтенантом, который был одновременно и водителем, сказал Розов. – Да, не стоит его искать. Сейчас бесполезно. Я и не пострадал. Брюки только жаль.

– Нарушителя найти трудно, но можно,– лейтенант стронул с места свой «Форд».– Чёрт знает, кому права на вождение автомобилей выписывают! Если претензий к нарушителю не имеете, то я у вас и документы спрашивать не буду. А мы его найдём. Его поисками уже занимаются, я сообщил…

Розов протянул Курилову свою визитную карточку, где имелись все необходимые сведения. Явно, сотруднику ГИБДД не очень-то хотелось лично организовывать погоню, причём, неизвестно за кем, да ещё непонятно, в каком направлении. Да ведь уже поиском нарушителя занимаются…

Свидетелей дорожно-транспортного происшествия поблизости не оказалось. Вернее, те, кто что-то и видели, не посчитали для себя возможным терять время из-за… пустяка. Всё ведь обошлось. Спасибо ещё, что Курилов почти в это время выезжал из переулка на проспект Мира на своём «Форде» и увидел не само происшествие, а его результаты – поднимающего с земли с рваной штаниной и порезанным коленом Розова, осколки битого стекла. «Ни рыба, ни мясо, – подумал о гибэдэдэшнике Анатолий. – Чёрти что!».

По дороге, всё же, хоть и был Курилов на вид флегматичным мужиком с замашками меланхолика, он прямо на ходу ещё раз передал по рации: «Говорит четырнадцатый! Внимание всем постам ГИБДД! Совершён наезд на прохожего на перекрестке проспекта Мира и улицы Корябова! Задержать внедорожник «Нисан» бежевого цвета с разбитым передним стеклом! Повторяю!..».

– Не стоило бы,– сказал Розов,– ничего страшного не произошло. Да ведь вы уже и сообщали о случившимся…

– Сразу ни черта никто и никого не найдёт! – доверительно сообщил лейтенант Анатолию.– Проспект пересекают шестнадцать улиц, не считая переулков. А дальше, в правую сторону, роща, причём, ни одна, и два городских парка. Отъедут в сторону – да и затеряются. Но искать будем.

– Встанут где-нибудь, в тенёчке, и кого-нибудь на попутке пошлют за ветровым стеклом в магазин автозапчастей. Сейчас всё можно купить, были бы деньги.

– Точно,– кивнул головой Курилов, въезжая во дворик довольно солидного лечебно-профилактического комплекса, при котором и находилась ближайшая служба «скорой помощи» города.– Концы трудно будет отыскать, и всё потому, что вы ни запомнили номер машины.

– Если бы я старался что-то запомнить, а не спасать свою шкуру,– пошутил Розов,– то вам меня пришлось с проспекта Мира транспортировать сразу в морг.

– Правильно. Согласен. – «Форд» службы ГИБДД остановился перед высокими мраморными ступеньками, ведущими к высокой и широкой двери. – У них что-то наподобие перевязочного пункта. Бывай! Девчата тут тебя быстро приведут в порядок. Может, попутно и женишься.

Рванув с места в карьер, сотрудник ГИБДД уехал. «Ни дать – ни взять, сказочный гном в форме полицейского,– подумал Розов, рассеянно глядя вслед машине,– периодически плюющий на свои прямые обязанности, делающим людям добро по службе и только частично, иногда – наполовину».

Но благо, что всё обошлось. Конечно, номер наехавшей на него автомашины Анатолий не успел запомнить, но ему показалось, что за рулём «крутой тачки» мелькнула рожа Валеры-собачника. Похоже на то, что наезд на него совершил тот самый субъект, который выместил зло за временное исчезновение своего кобеля на Шуре Брикове.

Это, скорей всего, была жестокая месть за то, что Розов преподал урок представителю среднего бизнеса и его друганам после завершения собрания чем-то недовольных жителей нескольких старых домов. А может быть, за действиями Валеры стояло ещё что-то? Как знать.

При своём врождённом благодушии Анатолий не принадлежал к числу тех, кто запросто прощает своим недругам и оппонентам всяких мастей подобные «шутки». Думая о неудачной прогулке по проспекту Мира, он терпеливо отдался во власть эскулапских стараний молодого горбатого парня-врача и двух юных медсестёр.

Все трое перекидываясь с ним шутками, быстро и довольно неплохо обработали его не существенную рану на ноге, не забыли и о ссадине на лбу. Сделали перевязку, заодно и укол против столбняка. В целях профилактики.

Поблагодарив «волшебников» в белых халатах, Анатолий вышел за пределы царства городской «скорой помощи». Госпитализация не потребовалась. Да и укол от столбняка ему, видимо, был сделан только потому, что он возможно юбилейный, какой-нибудь, пятитысячный, пациент данного пункта быстрого медицинского реагирования. Неважно. «Но если что-то почувствуете неладное со здоровьем, то приходите. Тошноту, головокружение, ослабление зрения…».

Не откладывая горящего дела на завтра, Розов отправился навестить на улицу Полтавскую Луизу Анисимовну Погалёву и её нового внука Шуру Брикова, а заодно поинтересоваться здоровьем Валеры-собачника. Анатолий, не забыл, где проживает добросердечная и бодрая старушка, поэтому без особого труда разыскал её квартиру.

Но в неё не надо было звонить, сыщика встретила почти распахнутая настежь дверь. Вытащив из кобуры под пиджаком свой «ПМ», он перевёл флажок предохранителя на «стрельбу». Пистолет уже находился на взводе.

Ворвавшись в прихожую, потом в большую комнату, он чуть было не сшиб с ног Анисимовну, стоящую сиротливо у стола. Она была в длинном и широком чёрном платье, отрешённая от внешнего мира… Не испугалась и не удивилась, увидев человека с оружием в руках, и, скорей всего, не спросила, а подтвердила сам факт:

– А, это вы, Анатолий.

– Извините,– Розов спрятал пистолет в кобуру под пиджаком,– я думал, Луиза Анисимовна, дверь открыта… показалось, что не всё в порядке. Александр, наверное, на работе?

– Нет. В морге.

– В морге? Что он там делает?

Из воспалённых глаз пожилой женщины покатились слёзы. Она, вытирая их цветистым сатиновым платочком, дёргала головой, как будто кланялась кому-то невидимому, но очень дорогому, очень близкому для неё.

– Его убили сегодня ночью, когда он возвращался с работы… Задушили,– объяснила Луиза Анисимовна. – Не далеко от гаражного кооператива «Лилия».

– Понятно…

– Что же вам понятно? – она подняла вверх глаза. – Одного внука убили, теперь – другого. Что вам, Толя, понятно?

– Успокойтесь, пожалуйста. Тут ничего не поделаешь. Я знаю примерно, кто это мог сделать. Догадываюсь.

– Нет, не Валерий Анфисов, то, что из-за собаки потерянной ударил тогда Шуру. Не он.

– Почему вы так считаете, Луиза Анисимовна?

– Отыщите, прошу вас, Анатолий, найдите убийцу, – вместо ответа с горечью сказала она.– Я хорошо заплачу. Деньги найдутся. Куда мне их теперь-то беречь?

– У меня сейчас дело, – он начал было оправдываться. Но, тут же, глядя на убитую горем женщину, твёрдо пообещал. – Найду!

– Полиции на Шуру начихать. Он для них – никто, – тяжело вздохнула Анисимовна,– не человек… Правда, пообещали. Но найдите убийцу, Толя! Я прямо сейчас расскажу, что знаю. Может быть, от этого будет какая-то польза.

А поведала она немало, потому что за день до своей гибели, как будто знал о том, что произойдёт, Бриков расслабился и доверительно ей сказал: «Дорогая моя матушка, Анисимовна, если, кто меня и задушит, то это будет Удав». После такого странного признания своего нового внучка, Погалёва решительно отобрала у него недопитую бутылку с водкой, решив, что её чадо… бредит.

Но Шура, тут же, в удачной попытке водрузить «священный» со спиртным опять на стол, развеял её сомнения и доказал, что это не бред и не белая горячка, что Удав – не змея, а кликуха-погремуха.

Шура рассказал ей, как три года тому назад Бриков в Твери был случайным свидетелем того, как его знакомый Гога (он же Глеб) Самсонов, по клике Удав, запросто задушил постового полицейского в небольшом скверике, неподалеку от железнодорожного вокзала. То ли у них раньше были между собой какие-то счёты, то ли мент не понравился бандиту… Не так, скажем, улыбнулся. А шатающийся по свету «истребитель собак» отдыхал рядом на скамейке и всё это видел.

Раньше они встречались, и Удав даже угощал убогого бомжа конфетами и пивом. Но теперь, когда Вороний Глаз, стал свидетелем убийства, да ещё такого… Одним словом, Гога заметил Брикова и узнал его, но не успел тут же задушить и своего давнего «приятеля». Шура вовремя решил слинять подальше от опасного места и «доброго» друга, петляя по закоулкам, прячась от Удава в подъездах домов.

А ранним утром Вороний Глаз спешно оторвался из Твери на первом же товарняке, на тормозной сцепке. И вот полторы-две недели тому назад, собирая возле одной частной клиники пустые бутылки, Бриков увидел Удава. Тот сидел в беседке, был в больничной пижаме, курил, покачивая ногой, и вёл светскую беседу с дамой. Вероятно, Самсонов был большой сердцеед.

Удав и Вороний Глаз, понятное дело, узнали друг друга. Но Гога сделал вид, что не приметил своего старого знакомого, бомжа. Пути господни неисповедимы. Гора с горой не сходится, а человек с… кирпичом запросто встретится. В данном случае, с шёлковой удавкой. Ибо, кроме всего, прочего Глеб (Гога) Панкратович в это время находился в бегах. А тут притулился в клинике. Видать бабки имелись заметные и на приобретение новой ксивы, и на «стационарное лечение».

– Спасибо,– поблагодарил её Анатолий,– очень ценная информация. Удав сейчас в розыске, опасный рецидивист-убийца. За его голову полиция много даст, точнее, не даст и полкопейки. Вернее, тому, кто его просто ликвидирует или покажет, где он находится, полагается солидная награда. Я в этом уверен. Всё очень просто и опасно.

– Я так и думала.

– Я вам, Луиза Анисимовна, чисто по-человечески, не советую давать органам полиции никакой информации. Если я обещал, то отыщу Удава. Оперуполномоченные уголовного розыска будут довольны.

– Берегите себя, Анатолий. Если уж он так опасен, то и не надо его искать. Бог с ним! Шуру не воротишь, не оживишь,– она грустно улыбнулась, стала из-за стола и достала из серванта тарелку с селёдкой и сыром, нарезанный хлеб и раскупоренную бутылку с водкой.– Скоро придут соседи. А гроб и одежду отвезут прямо в морг. Вы останетесь? Нет?

– Не могу. Да и нет смысла…

– Я понимаю. Тогда помяните его, Толя. Прекрасный это был молодой человек. Так я толком и не узнала, кто он и откуда. Но это не так и важно,– она налила ему полный гранённый стограммовый стаканчик. – Помяните Шуру. Он сейчас в раю. Таких людей Бог не забывает.

Он сначала взял стаканчик из её рук и собрался выпить водку. Но вдруг поставил его на стол. Анатолий явственно услышал в своей голове голос Цепина: «Не пей, Толя, за упокой его души. Я оживил этого… сраного бомжа. Оказывается, ему ещё рано собираться в дорогу. Не заслужил он земной смерти. Скажи старухе, что, мол, редкий медицинский случай… Он не умер, а только передавлена сонная артерия. Сбежит он из морга. Саганы дают ему эту возможность. Но не потому, что это… дерьмо такое уж хорошее. Просто ему на Земле ещё надо… поплавать. Как свои дела закончишь, мигом ко мне».

– Чего ж ты не пьёшь? – от обиды старушка перешла на «ты». – Или за человека моего Шуру не считаешь?

– Успокойтесь, я его считаю за человека. Вы мне лучше одно скажите. Ему… то есть вскрытие его тела делали?

– Я категорически запретила? И сказала врачам, чтобы не смели! Что там резать? Ясно, что задушили…

– Дело в том, что я за помин живых людей не пью. Я знаю и чувствую, что часа через два он к вам придёт. У него, как бы, сон… Передавлена сонная артерия. Редкий случай в медицинской практике, но такое… бывает.

– Дак, как же? Я ведь уже и гроб заказала и всё… остальное.

– Не знаю, – коротко сказал он.– Мне надо спешить. Как-нибудь навещу вас обоих. А Удава обязательно… отловим.

Анатолий схватил кусочек сыра и запихал в рот, и тут же выскочил на улицу. К счастью, невдалеке, тут же, во дворе стояла уже знакомая ему машина «Нисан»… уже с новым передним стеклом. Сколько же машин у этого хмыря Валеры? Может, не его… Какая разница! Именно он, этот автомобиль должен был стать орудием убийства. Именно его, Розова, хотели лишить жизни…

Розов поднял с земли кусок старой ржавой трубы, видимо выброшенной прямо на улицу кем-то из жильцов дома после ремонта, возможно даже из тех, кто в «светском обществе» корчит из себя страшно интеллигентного человека. Но труба эта оказалась кстати. Именно ей, не обращая внимания на редких прохожих, которые не стремились вмешиваться в происходящее, он начал крушить «иномарку». Брызгами летели стёкла, крошились фары, хорошо проминался и новенький кузов.

– Эй, гад!!!– это выбежал из подъезда напротив толстопузый бизнесмен Валера Анфисов, но, увидев Анатолия, приостановил свой шаг, пятясь назад и бормоча.– Я не убивал Брикова. Я не убивал…

– Допускаю, что так,– Анатолий, припадая на правую ногу, догнал его и в ярости ударил трубой по правой руке, чуть ниже локтевого сустава. Послышался вопль Валеры и хруст ломающейся кости. – Ты его не убивал, скот! Ты хотел убить меня!

Сыщик схватил его за шиворот куртки и потащил к забору, где росли пышные тополя и кустарник. Розов с большим удовольствием ударил его ногой в пах, отчего собачник упал на траву, чуть не разбив затылок о бетонный столб забора.

Анатолий вытащил из кобуры пистолет и направил его на Анфисова. В нос сыщику ударила резкая вонь. Предприниматель со страха обгадился.

– Я не хотел тебя… вас убивать. Только попугать… потом,– забормотал, близкий к обморочному состоянию Анфисов, – меня заставили, ткнули в спину ствол… Он был один, он следил за тобой. Мы ждали долго…. Он грозился меня пристрелить. Я вынужден был тебя сбить машиной. Он…находился на заднем сидении… вооружённый…

И то, что рассказал Розову бизнесмен, буквально ошарашило и сбило с толку Анатолия. Его удивлению не было предела.

Получив от Анфисова исчерпывающую информацию и оставив его лежать под забором, в интенсивном и нервном раздумье побрёл Розов по улице в сторону городского парка. Рассеянно наблюдал за прохожими, играющими детьми. Немного посидел на скамейке. Потом прошёлся по магазинам, шикарным и не очень. Он вёл себя, как человек, который пытался что-то вспомнить и никак не мог. Рассеянно разглядывал богатый и дорогой ассортимент на витринах одного из гастрономов.

Постепенно его мысли вернулись к делу по убийству Арефина. Явно, следствие заканчивалось. Никто не хотел мудрить. Да и стоило ли? Если, к примеру, у собаки всего четыре лапы (речь не о мутации), то только сумасшедший или, типа, авангардист, причём, далеко не каждый, рискнёт изобразить её на холсте с пятью «приспособлениями для хождения», шесть, семью и т. Пусть даже это будет на нелепой картине собака-сороконожка; пусть именно такой представляет себе художник…

Разве от его «особого взгляда» переменится суть происходящего, действительность реального мира? Вряд ли. Псина останется такой, какая она есть. Не стоит ничего «придумывать», потому что всё уже… существует. Даже собаки-сороконожки… Да и вопрос об искусстве дискуссионный, и в любом случае художник прав, если он… художник. Когда искусство убеждает, то пусть у собаки вместо хвоста висит хоть Царь-пушка, а вместо головы торчит… газетный киоск.

Но следствие, тем более по «мокрому» делу – реальность в том «временном» пространстве, в котором Анатолий себя ощущал. Есть конкретные совершённые дёйствия и за ними – преступник, за спиной которого кто-то и что-то может быть, но не обязательно. Но ведь и не спрячешь голову, как страус, в песок; не уйдёшь от того, что с налёту непостижимо, не понятно, не зримо, не ощущаемо… Так ли? Возможно, просто надо быть наблюдательней. Не больше.

Логически, исходя из имеющихся фактов, Емельянов мог быть преступником. «Может, всё-таки, он убийца? Кто же ещё? Зачем лепить к делу кого-то… другого, приклеивать, так сказать, к собаке пятую ногу и потом пускать невинного человека «паровозом» туда, где Макар телят не пас? Получается, что Игорь Жуканов сумел и довольно быстро докопаться до истины, до сути дела, а потом уже и он, Розов. Всё проще простого, и мудрить не надо.

Два мужика-строителя поддали вместе перед окончанием рабочего дня, потом добавили ещё… в старом разваленном доме. Там и нашли, случайно обнаружили, эту злополучную саблю, между кирпичной кладкой. Здание под снос, и его уже начали ломать. Не знали, как поделить клинок? Вряд ли. Что же другое? Снова выпили в овраге, и потом пошли разговоры в духе «ты меня уважаешь». Ах, нет! Но факт остаётся фактом, человек убит и ни чем иным, а саблей. Какие тут ещё нужны мотивировки, когда выходят порой из себя совершенно не пьющие люди, звереют.

Жизнь так ими крутит и проверяет на прочность и «вшивость», что, поддаваясь всплеску негативных мгновенных эмоций, они, без видимых на то причин, кончают жизнь самоубийством; выбрасывают из окон собственных детей, кухонными ножами потрошат соседей.…

Получается, абсолютно прав Цепин, что в человеке с момента его появления на этом свете заложена программа самоуничтожения. Окружающие люди ему в этом здорово… помогают. Именно цивилизация Творцов желает, чтобы он созидал, чтобы оставил что-то ценное для тех, кто идёт сюда следом за ним, чтобы его жизнь в данной формации земной обители не была скучной, бессмысленной и безрадостной. Без этого тоже нельзя. Но главное заключается в том, чтобы родить себе подобное существо.

Но ведь это только традиционная программа Свыше для всех без исключения, не больше… даже камень порождает камень. Получается, что самая главная задача явлений, предметов, существ – «родиться, чтобы… умереть». Скорей всего, так происходит во всех мирах, не только здесь.

В чём же величие самого процесса и факта Эвтаназии, которой руководит в данной обители рядовой крановщик Цепин? Очень просто объяснял суть и значение этого явления Григорий Матвеевич. Прошёл «лечебно-оздоровительную процедуру» – уступи место другому, а сам (духовная субстанция), отправляйся дальше… если сможешь, если тебе дано. А то ведь может совершиться не такой уж и дальний, и приятный полёт. Но всё происходящее – для пользы общего мирозданческого дела.

Как же прост процесс уничтожения! Совсем скоро будут разрушены старые здание, в стенах которой была найдена эта сабля. Но ведь и этих, отживших положенных срок, домов тоже имеются, так называемые, души и множество тел, состоящих из более «тонкой» материи. Значит, их материальные субстанции пусть в изменённом виде, но появятся в иных мирах, доказывая своей бессмертной сущностью, что вечность и

беспредельность Жизни, не миф. Но воспевать земную смерть глупо и ещё смешнее становиться «вершителем судеб», когда тебе это не дано. Живи на Земле и радуйся тому, что живёшь.

На сенсации Анатолий был не падок, какими бы они ни являлись – мистическими или сексуальными, политическими или социальными. Но номера некоторых газет перечитывал, вернее, отдельные публикации, которые стояли под модной рубрикой «криминальная хроника». Забегал он иногда и в редакцию газеты «Свободный голос, открытый взгляд», где и познакомился с репортёром Вениамином Крапивиным, который, чаще всего, писал про «угланов», известных и не очень, отловленных, пристроенных, завязавших и тех, которые пока на свободе, не осуждены или находятся в бегах.

Венька был младше Розова на один год, и факультет журналистики заканчивал не здесь, а на Урале. Сюда, в этот город, его занесло, как говорится, попутным ветром. Ему показалось, что именно в этой газете, непонятного толка и направления, он нашёл себя. Определился, прежде всего, как человек и журналист. Надо сказать, что за оперативность в работе, умение логически мыслить, находить и достойно подавать интересные темы и факты, довольно своеобразно и грамотно писать его уважали коллеги и начальство. Несмотря на его молодость.

Несомненно, этот низкорослый, узколицый и белобрысый, образно сказать, мальчик в роговым очках обладал редким типом мышления, так называемым, смешанным, состоящим из аналитического и ассоциативного. Обладал проницательностью, но при этом его можно было запросто и свободно разыграть в дружеской беседе, подсунуть ему, ради шутки, «липу», но вовремя… остановить.

Ведь Крапивин мог тут же броситься добывать не существующий в природе, сенсационный материал. Наивность его шла от большой веры в чудеса – и в добрые, и в злые. Да и, по сути, он был прав. Ведь всё, что ни происходит вокруг – от человеческих добрых и порочных действий до рождения капли росы – есть тайны и загадки.

Таким представлялся Розову характер репортёра. Анатолий считал, что именно из таких, как Венька, получаются прекрасные сыщики. Но происходит такое только в том случае, если их, «фантазёров», не затягивает из реальной среды в свои «зоны» нечто потустороннее и, по мнению подавляющего большинства «официальных» источников, учёных и прочих авторитетов, абсолютно не реальное.

Но, к счастью, Крапивин барахтался в повседневной действительности, как весёлый и бесшабашный пловец, решивший переплыть огромное озеро. Розов иногда встречался с ним. Порой и назревала такая необходимость. «Всё-таки, надо будет с Венькой встретиться и кое-что обсудить, посоветоваться, – прикинул мысленно Анатолий, переходя площад у Казанского вокзала. – Он парень – не дурак, да и раньше времени про не завершённое дело с газетной полосы каркать не станет».

Но сегодня сначала Розов решил посетить Эвтаназитёра. Захворал старик.

Вид у Григория Матвеевича был довольно бодрый. Он сразу же сообщил Розову, что врач «по простудным заболеваниям» продлил время его лечения в домашних условиях. Цепин, конечно же, не забыл сказать, что, в случае необходимости, он всегда может в любой момент вылечить себя сам. Но зачем? Он, хоть и Царь Успения, но должен жить и по законам данной земной формации.

– У эвтаназии есть очень добрые и древние традиции, – Цепин, сидя в кресле, блаженно курил папиросу. – Взять, к примеру, то, как младшее поколение помогало старшему у народов Крайнего Севера…

– Может быть, Григорий Матвеевич, поговорим о самом важном и неотложном, – Анатолий потушил окурок о дно пепельницы.– Ведь события по делу убийства назревают самые неожиданные…

– Ты мне затыкаешь рот. А ведь я тоже человек и не простой. Руковожу через земных князей и падишахов процессом мировой эвтаназии! – возмутился Цепин.– У меня на сегодня запланировано две локальных войны, авария на оной из атомных станций, землетрясение, цунами… не считаю мелочей! Таков мой промысел!

– Мне кажется, что ты начисто забыл, что тоже человек и заинтересован в том, чтобы я нашёл убийцу Арефина! Кстати, как я понял, и твоего тоже. Правда, мне одно не очень понятно, как же, даже в другом времени, могли зарубить именно тебя этой… саблей. Ведь ты можешь ловить руками пули, растворяться в воздухе, оживлять себя и других, залечивать смертельные раны… Ведь эта сабля должна была переломиться о твою шею, как соломинка! Почему этого не произошло?

– Только потому, что эта сабля переброшена в этот земной мир из обители Великих Элементалов. Возможно, ты понял, Толя, что не случайно на кусочке коже была написана и твоя фамилия… Это знак. Впрочем, ты – тупой, как почти каждый на… Земле.

– Возможно, я не так мудр, как ты, но…

– Никаких «но». Ситуация оказалась, вполне, исправимой и не подвластной влиянию даже не такой уж и слабой Цивилизации Творцов. Великие Элементалы, конечно, круче, ибо они ближе очень многих к Истине. Я ведь, Толя, тоже не всё понимаю. Да и нет такого существа, которое легко и свободно въезжало бы в любую тему.

– Я ведь пришёл сюда не за этим, Матвеевич.

– Знаю, почему ты здесь, и предупреждаю, что я не обязан оживлять, возвращать к условной земной жизни всех тех людей, которым суждено… уйти. Твоему бомжу, Вороньему Глазу, выпало по плану Свыше воскреснуть и отправиться из морга… домой. Я только исполнитель происходящего…

Довольно просто Цепин объяснил частному сыщику, что над ним стоит цивилизация Великих Элементалов, которые тоже ведь действуют не от фонаря, а так, как это задумано Господом. Всё происходит по распоряжению, по велению Бога.

– А почему так происходит, не мне и не тебе судить, Толя, – сказал Григорий Матвеевич. – Я всего лишь простой… владыка этой земной обители и крановщик. Я подчёркиваю, что именно «этой земли», потому, что в пространстве бесконечное множество других, где мы с тобой тоже и живём, и одновременно не живём.

Розов снова закурил, ибо от таких речей у него начало ломить в висках. Надо просто напиться «до чёртиков», что бы хоть ничтожную часть этого понять.

Царь Успения заверил Анатолия, что сотрёт из памяти Емельянова всё то, что Егор Нилович видел по дороге на дальнее озеро и на берегах его. Кроме того, он заверил Розова, что Емельянову ещё не выпала очень дальняя дорога ни в тюрьму, ни на тот свет. Непременно, Цепин поможет своему другу, Егорке, ибо это в его власти и компетенции.

Что касается Шуры Брикова, то тут дела обстояли посложнее. Решением Свыше к земной жизни Вороньего Глаза вернулась только его плоть, осознающая себя именно Бриковым. Около десятка «мелких» элементалов, оставшихся в его теле, взяли на себя заботу о том, чтобы мозг бывшего бомжа мало-мальски соображал, руки и ноги, не так резво, но двигались…

Духовная субстанция Брикова уже далеко отсюда. Ей выпала ответственная и важная мирозданческая задача. Шура уже родился в одной из самых дальних галактик в виде кометы. А его, остававшийся, в сущности, живой труп, будет «болезненным гражданином».

Но до тех пор, пока в него не переселиться один их тех, кому вот-вот настанет время… уходить, но не так далеко. Тот, «неизвестный» останется на Земле, но не в виде представителя цивилизации Вещественных духов – Домового, Земляного, Лешего, Гробового… Ему достанется, в общем, нормальная «квартира», относительно, здоровое тело Брикова.

– И кем же будет осознавать и считать себя этот человек? – спросил Розов.

– В данном случае, Бриковым. Так запланировано. Но, естественно, в нём, как бы, в Вороньем Глазе, откроются новые способности и… «таланты». Не знаю, может быть, станет народным целителем или пожелает баллотироваться в депутаты… местного уровня.

Да. Очень скоро из квартиры Эвтаназитёра не уйдёшь, не вырвешься из замкнутого круга его, так называемого, биополя. Здесь не просто биополе, а нечто большее, существующее на высочайшем ментальном уровне. Розов, как бы, нашёл в его жилище ответы на некоторые вопросы. Но появились другие тайны и загадки.

Их уже сейчас оказалось такое количество, что сразу на них не смог бы ответит даже… Великий и могучий крановщик Цепин. Впрочем, при желании, но по распоряжению Сверху, Эвтаназитёр в один миг дал бы информацию о том, что знает и порой не знает сам. Ведь нередко даже относительно самый обычный человек в порыве внезапного озарения начинает вдруг чётко, ясно и аргументировано рассказывать окружающим то, о чём просто не может иметь и смутного представления.

Но парадокс заключается в том, что он здраво рассуждает о том, что неведомое другим. Такова суть нереального промысла. Она не объяснима и не менее реально, чем всё явно происходящее. Порой безумцы, блаженные и сумасшедшие оказываются мудрей всех остальных.

А Венька Крапивин, тем временем, в кабинете редактора газеты «Свободный голос, открытый взгляд» возбуждённо ходил из угла в угол и, жестикулируя своими хилыми ручонками, торжественно, как на новогодней ёлке, говорил:

– Завтра у меня важная беседа. Еду на электричке за город! Встречаюсь с очень нужным человеком.

– И о чём материал будет?– поинтересовался редактор.

– Убийство, Адольф Генрихович и… нет, больше ничего пока не скажу. Обещал молчать, как рыба, даже ещё громче.

– Может быть, тебе, Веня, опять кто-нибудь лапши на уши навешал? Могли же тебе сообщить доброжелатели, что на железнодорожной станции Бирюлино два гуманоида из созвездия Орион изнасиловали Снежного Человека или наоборот.

– Нет! Исключено! Никаких андроидов на гусеничном ходу. Всё проверено.

– Тебя там не пристукнут?

– Исключено!

– Я понял. Ты встречаешься со своим другом, этим хромым Сократом, детективом Анатолием Розовым.

– Чушь! С ним-то я уж мог бы поговорить и в другом месте. Ему до таких дел пока расти надо, Адольф Генрихович. Хотя он – парнишка с головой.

– Ты обязан оставить мне координаты вашей встречи с этим инкогнито, Вениамин! Меня не интересуют твои секреты, хотя я имею права быть в курсе событий. Согласен? Я тут редактор или кто? О месте твоей встречи, неизвестно с кем, я должен знать. Понятно? Мало ли!

– Но у нас в стране, существует мощная мобильная связь. Скучать будете – прогудите мне по сотовому телефону. Но, впрочем, ваше любопытство закономерно и резонно. Доложу, что и как, только вам, Адольф Генрихович. Записывайте!

Редактор достал из ящика стола огромный, специальный блокнот, для текущих дел, и записал всё, что продиктовал ему Крапивин, и благословил:

– Шпарь, Веня! Подожди, впрочем. Повтори-ка всё ещё раз. Для уточнения.

– Да не говорю я туфты. Повторяю! Это сорок седьмой километр. Роща с левой стороны. Два километра до Чёртова болота. Там нет ни свидетелей, ни микрофонов-жучков.

– Если тебя не убьют, то пиши об этом или репортаж или расширенную информацию. Как можно короче и быстрее. А уж потом – развернёшься.

– Понятное дело. Встречаюсь с человеком порядочным, не с уркой.

– Будь осторожен.

– А как же!

Выйдя за двери кабинета редактора, Веня уже чётко и ясно представлял, как мается в электричке, выходит в тамбур, время от времени. Он с большим волнением ожидал завтрашнего дня, поездки, поездки, которая приоткроет перед ним завесу очередной криминальной тайны. Чем чёрт не шутит, возможно, он наткнулся на величайшую сенсацию.

На долю Луизы Анисимовны хватило не только радости, но и огорчений. Её Шура, новый внук, вернулся, что называется с того света, но каким-то ни таким, молчаливым, задумчивым, заторможенным. Он помнил всё, что с ним произошло, и дал в милиции нужные и ценные показания. Врачи, которые хотели его немного подлечить, после возвращения с того света, полежать недельки две в больнице.

Но тут свой характер проявила Анисимовна, категорически заявила «волшебникам» в белых халатах: «Лечить Шуру не дам! Пусть ещё немного поживёт!». Ей буквально чудом удалось не отдать его в их добрые руки. Но Бриков был, явно, болен. Малоподвижен, чрезмерно спокоен. Он только сказал старушке Погалёвой:

– Недельку дома поторчу, а там… пойду. Может, на базу грузчиком возьмут.

– Какой сейчас там из тебя грузчик? Сиди дома пока… Еле ногами двигаешь. Да и стал ты какой-то другой. Может тебе, водочки купить, для радости.

– Не надо. В горло она не полезет. После того, что я видел там… Мне до сих пор кажется, что я летаю по небу, как огненная комета.

Он и не подозревал, что говорил истину, и что всё это ему не чудилось и не казалось. Так происходило, на самом деле. Ведь у тела тоже есть «память», оно обладает не только «остаточной» информацией, но и всегда находится в необъяснимой связи с бывшим своим «хозяином». Кроме того, метущиеся мелкие элементалы в этой оболочке знали, что вот-вот в их дом вселится совсем другое существо, и оно будет самым главным здесь.

Возможно, им придётся, в спешном порядке, и покинуть довольно сносное жилище, искать что-то, совсем иное. Они, конечно же, сдадут новому хозяину тело Брикова в полном порядке, объяснив ему, что теперь именно он – бывший бомж Вороний Глаз.

Сами ноги повели ушедшего в себя Розова в магазин «Галантная дама», где предлагался самый разнообразный товар для женщин всех возрастов. Сюда он заходил и вчера, после покушения на него, трагической гибели и «чудесного» воскрешения Вороньего Глаза, посещения «логова» Царя Успения.

Впрочем, старую двухкомнатную квартиру логовом ни как не назовёшь, да и миролюбивый и чуток капризный старикан Цепин монстром внешне не выглядит. Но просто чудаком Анатолию теперь назвать его было очень трудно.

В магазине, за прилавком, Анатолий совсем не давно, несколько дней тому назад, увидел девушку, и она понравилась ему, показалась необыкновенно красивой и очень-очень знакомой. Запала в сыщику в сердце молодая продавщица. Сегодня, именно сейчас, он решил внимательней рассмотреть предмет своего тайного обожания и не только обожания, но и непонятной страсти. Что ж, постоит немного здесь, а потом… займётся текущими делами. Машинально он встал в небольшую общую очередь. Розов был рассеян, словно утонул в себе.

А девушка за прилавком, бесспорно, была прекрасная, стройна, с волнистыми каштановыми волосами на голове, ниспадающими до плеч, голубоглаза, с аккуратными и тонкими чертами лица. Ничего не выделялось на нём – ни нос, ни подбородок, ни щёки… Всё гармонично. Она – само совершенство.

– Что вам? – спросила его юная продавщица. – Где ваш чек?

– Мне ничего не нужно,– отрешённо ответил Розов.

Стоявшая за ним в очереди женщина с коричневой хозяйственной сумкой, засмеялась:

– Надо же, человек рассеянный.

– А чего вы смеётесь? – возмутилась уже другая женщина, более серьёзная на вид.– От такой нашей жизни последние мозги отупеют. Может, у человека амнезия.

Розов, как бы, пришёл в себя. Спустился, как говорят, с небес на землю. Он посмотрел в большие голубые девичьи глаза и умудрился не утонуть в их глубинах. Анатолий легонько взял девушку за руку.

Она не сразу отдернула ладонь от его пальцев и тоже задержала на его лице свой взгляд, почему-то, чуть шевельнув своими узкими, но густыми чёрными бровями. Неужели, обиделась?

– Это судьба,– тихо сказал Розов.– Я таких глаз никогда и нигде не видел. Как вас зовут?

– Лариса,– ответила девушка, но тут же, как бы, возмутилась.– Вы мне мешаете работать!

– Видишь, оказывается, иногда и подешевле можно купить женские рейтузы,– громко сказала сама себе подслеповатая старуха, пошедшая к прилавку.– Вот очередь подойдёт и куплю. А то, на мне рейтузы совсем порвались. Штопала их, а толку нет.

Озабоченная бабушка вернулась на своё место в очереди, сообщив неизвестно кому факт из своей биографии, связанный с полным износом её подштанников. Радовало бабусю, что, наконец-то, встретился на её жизненном пути относительно дешёвый товар.

Выдержав небольшую паузу, Розов заверил девушку:

– Я найду вас, где бы вы ни находились, Лариса.

– Я всегда здесь,– ответила девушка,– я ничего не понимаю…

– Я тоже,– признался он, уходя.– Со мной такое впервые.

– Сумасшедший какой-то,– тихо вслед Розову сказала женщина с коричневой сумкой.– Каких только идиотов земля не рождает! Скорей всего, бандит. Присматривается.

На улице, почти у самого магазина, Анатолия поджидали братья Арефины. Они курили и молчали. Вид у них был озабоченный. Сыщик остановился и широко улыбнулся, глядя на них. Пожал им руки, они ответили… той же монетой, но суховато.

– Понял, мужики, что вы не в духе,– сказал он,– и что у вас ко мне дело срочное имеется. Давайте отойдём в сторонку от входа в магазин, где нас никто не увидит и не услышит.

Они пошли за ним к углу здания. Конечно, Анатолий понял, что братья, не застав его в офисе детективного агентства, каким-то образом, выследили Розова, чтобы… встретиться. Но он ничего не имел против этого, учитывая то, что Арефины – его клиенты.

– Всё очень просто, Анатолий. Мы тебя пару дней тому назад здесь видели. А сейчас пришли к магазину… на удачу. Повезло – тебя встретили, – сказал Константин.– Оказывается, мы с детства Егора Ниловича Емельянова знаем. Вспомнили потом… Да и матушка подсказала, что это – он. Постарел немного, изменился.

– Хорошо,– ответил Розов.– Внешность людей с годами меняется. Я понимаю… Рад, что…

– Послушай, Анатолий Петрович,– продолжал Константин.– Дядя Егор – никакой не убийца нашего отца. И зря ты это затеял.

– Это, Костя, затеял не я, а следователь Жуканов,– пояснил Розов.– Я не совсем поддерживаю эту версию, но допускаю, что и такое может быть.

– Если не поддерживаешь Жуканова, тогда зачем сюда ходишь? – поинтересовался Михаил.– Зря ты это…

– Чего зря?– не совсем понял Анатолий. – В магазин зря зашёл? Да, может, мне кусок мыла понадобился. Может быть, я не мылся целый год.

– Не смешно,– урезонил его Михаил,– совсем не смешно.

– Если уж посмеяться надо,– ревниво оберегая свою душевную тайну, отшутился Анатолий,– то идите на какой-нибудь концерт юмористов. Я не совсем понимаю, что общего между Емельяновым и магазином «Галантная дама».

– Ты не понимаешь, зато мы – не дураки. Сквозь стеклянные окна отсюда всё видно,– пожалуй, даже с каким-то вызовом, заметил Константин. – Зачем к Лариске, дочке Емельянова подкатываешься? Копаешь, извини, решительно, но не там. Даже, если дядя Егор в чём-то и повинен, хотя это чепуха, то она- то ничего не знает. Не может знать! Если Егор Нилович упёрся, то он и перед дочерью не раскроется.

– Ей сейчас и так нелегко,– кивнул головой Михаил. – Отца-то вот-вот в тюрьму посадят. И не за понюшку табаку!

– Вот оно что,– Анатолий потёр рукой подбородок. – Хреновый я детектив. Я ведь, мужики, не знал, что она – дочь Емельянова. И это для вас доказательства, что даже, как запасную кандидатуру её отца на роль убийцы я… не держал.

Братья Арефины удивлённо переглянулись. Ведь они не из праздного любопытства отыскали Анатолия. Обстоятельства заставили, потому что, именно… обстоятельства разворачивались круто. Кто-то позвонил их матери. Инне Парфёновне, на домашний телефон и пригрозил, что, если она не откажется от услуг Розова и он будет ковыряться «в этом дохлом деле, то ему недолго небо коптить осталось».

«Себя, старуха, побереги и оболтусам своим скажи, – нагло заявил мужик-аноним,– пусть не суют свои носы, куда кобель конец не совал. Мы твоим деткам их запросто отрубим! И тебе, бабка, напоминаем, что пошлём тебя конкретно на потустороннее местожительство!».

Такая серьёзная телефонная угроза окончательно запутывала всё дело. Но это ни коим образом окончательно не снимало подозрений с Емельянова. Возможно, звонил один из его подельников или сочувствующий Егору Ниловичу. Или Емельянов скрывал от следствия что-то очень важное или абсолютно был не причём. Ему, скорей всего, просто нечего было скрывать.

Розов же окончательно не снимал подозрений с Емельянова и допускал, что к делу, вполне, мог быть причастен и студент Вася. Допустимо и то, что он оказался совсем не случайно со своей подругой на месте старых каменных домов, идущих под снос.

Ведь гуляла же влюблённая пара именно в том месте и примерно в то время, когда произошло убийство Арефина.

Да и с Удавом надо было разобраться. Ведь, если бы не «чудо», то ему пришлось бы… Впрочем, если верить Эвтаназитёру, то основной сущности Брикова на Земле, в данном состоянии, уже нет. А имеется в его теле пока не очень удачный «дубликат его души». Впрочем, около двадцати процентов людей в этой земной обители, вообще, лишены постоянной духовно субстанции.

Их тела подобны гостиницам: одни подселяются, другие – выселяются… Отсюда идёт и непредсказуемость в поведении подобных субъектов. Сегодня – он, что называется, ангел, а завтра – маньяк и людоед…

Чаще всего преступников порождают те существа, которым выпало ответить за свои, мягко сказать, не очень содержательные отрезки Жизни. А бессмертное существование даже, казалось бы, незначительного и «мёртвого» предмета принадлежит Богу.

На свой страх и риск Розов теперь окончательно решил не отказываться от помощи братьев Арефьевых и даже предложил им гонорар, но те наотрез отказались… Ясно, они были заинтересованными лицами, но ещё не понимали, что суть дела здесь сводится не только к убийству их отца. Трудная задача с каждым днём переходила в разряд сложнейших. Дело обрастало, само по себе, «не нужными и мелкими» подробностями. Они не вписывались в общую картину, без того не полную и, как говорится, размытую.

Константин и Михаил клятвенно обещали, выполняя поручения Анатолия, не светиться, не бросаться в глаза сотрудникам уголовного розыска и следователям прокуратуры. Но на их особенную помощь Розов пока рассчитывать не мог, потому что концы в деле пока ещё не сводились с концами.

Да и директор детективного агентства ещё точно не знал, где и как можно использовать рвение и старание братьев. «Пусть иногда подстраховывают меня, идут по моему следу, – решил Анатолий,– на рожон не лезут. Нет у них ни оружия, ни права его хранить, носить и пользоваться им. Да и отсутствует опыт, нет юридических знаний и должной физической подготовки…».

Братья Арефины, не принимая в счёт возражения Анатолия, решили чаще наведываться в офис детективного агентства и даже, по-очереди, ночевать там… при необходимости. Спорить с ними и убеждать их в том, что это нелепо, Анатолий не стал – пусть, от их стремлений ему помочь хуже не будет. Он и сам, в последнее время, вообще, почти не появлялся дома, а с матушкой только перезванивался. Розов понимал, что дело по убийству Арефина, да и нападению на Брикова следует раскручивать, как можно быстрей.

Один, два, три раза подмочишь авторитет фирмы – и пиши пропало. Да и после такого расклада, хоть в портовые грузчики иди. Работа докера намного спокойней и надёжней деятельности частного сыщика. Но его, Розова, не возьмут в грузчики. Кому там нужен хромой «качок»? Анатолий редко впадал в уныние, но иногда такое случалось. Как сейчас. Но унывать некогда. Надо брать себя в руки, точнее, ноги в руки – и ковылять вперёд.

Необходимо было получить от Емельянова самые подробные показания, не исключая ни каких мелочей, даже самых ничтожных фактов, хоть как-то касающихся дела по убийству Арефина. Но сделать это было не так-то легко. Ведь, по существу, Жуканов полностью довольствовался тем, что услышал от Емельянова, поставив на нераскрытом деле не крест, а большой и жирный восклицательный знак. Явно, поторопился.

Получилось так, что осторожный и разумный начальник следственного комитета Растороп, в данном случае пошёл у Жуканова на поводу. Игорь теперь был Розову не помощник и не соратник. В принципе, на деяния и мнения частного сыщика все эти официальные государственные структуры могут категорически… наплевать. Что, в принципе, и начинают делать.

Молодого следователя, Игоря Васильевича Жуканова, вполне, устраивало запирательство и некоторое замешательство Емельянова. В такой ситуации мастер, умеющий мало-мало кроить, сможет сшить… любое даже, на первый взгляд, «глухое» дело. В такой очень неоднозначной ситуации со стороны Жуканова будут сделаны мощные усилия, чтобы на Егора Ниловича навесить, что называется, всех собак, подогнать необходимые улики под фундамент преступления.

Но ведь этого фундамента пока, в сущности, не имелось. Но ещё шаг или два – и Емельянов во всём признается, даже и в том, чего не мог бы совершить при всём своём остром желании. Увы, пока клубок криминальных хитросплетений никак разматываться не хотел.

Почти в конце своего служебного дня следователь Жуканов отправился к своей знакомой. Он часто появлялся здесь, в одном из высотных домов нового микрорайона. Даже дворовые собаки перестали его облаивать. Привыкли. Игорёша вёл двойную жизнь. Проехав на лифте до шестого этажа, он настойчиво стал звонить в квартиру своей подруги.

Перед ним, не сразу, но открыла дверь шикарная модная брюнетка лет тридцати, с фиолетовыми… кудрями, с сигаретой в зубах, в цветистом длинном халате.

– Ищейка моя пришла прокурорская! И как всегда по гражданке, дворами и через… помойки! – она небрежно обняла его за шею.

– Дымишь, как Змей Горыныч! – как бы, пошутил Жуканов, пробиваясь в квартиру.– Ты мне глаза сигаретой чуть не выжгла, Нелька. А я не хочу быть Нельсоном.

– При одном глазе, Игорек, ты больше будешь походить не на адмирала, а на маленького тщедушного циклопика.

В квартире, в расстегнутой рубахе, облокотившись на спинку кресла, стоял не первой молодости брюнет.

– Это кто пришёл… здесь? – спросил он, стараясь робко, но показать, какой он страшный в гневе. – Нелла, кто пришёл?

– А вот, кто шлындает к моей невесте? – злорадно и при этом, словно игриво, произнёс Жуканов. – Вот кто с ней «Рябину на коньяке» распивает.

– Не мели ты, Игорь,– устало махнула рукой Нелли.– это же мой троюродный брат Гарик. – Ну, скажи Гарик, кто ты, пока тебя этот мальчик… ни пристрелил.

– Хорошо, хорошо,– засобирался уходить Гарик,– пусть буду, понимаешь, троюродный брат. Всем хватит, всем достанется…

Естественно, что только окончательный и хронический дурак мог принять Гарика за её троюродного брата. Они внешне отличались друг от друга,– пусть банально, – но, как небо и земля. Такие «братья» иногда захаживали в гости к Нелли, и не давали скучать метущейся дамской душе. Она особо от Жуканова их не прятала. Всё проглотит влюблённый и самонадеянный балбес. А если и взбелениться, то за порог его на веки вечные выпроводить недолго.

В коридоре слышались пыхтение и возня – это, весьма справный на живот, одевался Гарик. Под очень высокий каблук его туфля попала пуговица, и уходящий с большим наслаждением раздавил её, демонстративно показывая распутной женщине, что больше никогда не придёт в этот не очень гостеприимный дом. Возня смолкла и хлопнула входная дверь. Обиженный Гарик удалился и, видимо, навсегда.

– Что ты делаешь, Нелли? Что ты творишь? – Жуканов взял с журнального столика сигарету и закурил, развалившись в кресле. – Мы ведь связаны с тобой навесно, до гроба.

– Повязаны, ты хотел сказать? Да в гробу я видела такую связь до гроба!

– У нас одна цель. Чего тут темнить? Святая цель – деньги! Они у нас с тобой есть! Много денег. Мы не бедствуем.

– Честно заработанные деньги?

– А разве нечестно? Я ведь рисковал, когда брал кое-где и кое с кого, именно, то самое, кое-что! Доил тех, слава богу, с кого взятки гладки, одним словом.… Не сдадут. Я скоро уйду со следовательской работы, вообще, с прокуратуры. Совсем уйду! Обрыдло. Надоело! Мы с тобой откроем собственное дело… Настоящее, а не то, что я имею… Крохи!

– Мне противно, Игорёк, что я в курсе всех твоих дел,– она искоса посмотрела на огромные настенные импортные часы. – Ты нашёл убийцу? Пойми, меня это просто по-человечески волнует. Весь город об этом зверском и не понятном убийстве только и говорит.

– Нашёл, Нелли! Нашёл. Пьяная ссора. Один работяга убил другого, то есть мастера. Вот и всё. Особых проблем нет.

– Неужели всё?

– А что ещё? Душевные позывы преступника? Да? Меня это не волнует. Не должно волновать! Не шути со мной. Я вытащил тебя из вокзальных сортиров!

– Ты и сейчас мне всё прощаешь, мой голубок. Всё терпишь! Да лучше бы я там и осталась, в вокзальных, как ты выражаешься, сортирах. Благодетель хренов! Что мне дал? Квартира это моя, верее, моего сбежавшего мужа. Вся обстановка – тоже. Что ты мне дал? Любовь? Активный секс для женского здоровья? Ни-че-го! Да я тебя ненавижу!

– Я дал тебе надежду.

– Мне уже знакомы все твои слова. Ты снова выражаешься, как народный избранник или как сельский поэт. «Я дал тебе надежду!». В таком случае, я могу дать тебе свободу.

– Ты же знаешь, что теперь будет всё по-другому. Может, мы оторвёмся за «бугор», Нелли! У нас есть всё!

– Ничего у нас нет. Ничего! Ты противен мне, Игорёша. Я кувыркаюсь с тобой в постели только потому, что с кем-то это надо делать. Не всё у тебя в этом плане удаётся, но, в принципе… сойдёт.

– Ну, ты и стерва!

– Ты прав. Я стерва. А куда ж ты денешь свою жену и сына?

– Я разведусь с ней, как обычный российский… человек. Она – совсем не то, она – серая мышь.

– Не скажи, баба у тебя видная,– Нелли широко распахнула свои чёрные глаза и на мгновение, как будто, опалила душу Игоря. – Она славная женщина во всех отношениях.

На мгновение Жуканов замолчал. Он был согласен с Нелли. Но он не любил Тамару. Слишком правильная и наивная. Совсем другое Нелька, раскрашенная, как парижанка не первый свежести или московский клоун, веселёнькая, пьяненькая, пошленькая… Правда, тоже – откровенная. За словом в карман не полезет. Но зато раскована во всём, свободна, как ветер в поле.

Но она – вещь, и знает об этом. И Жуканов обладает этой «вещью», пусть не целиком, не полностью, не абсолютно, но… обладает. А этого всегда хотелось Игорю – владеть. Но чтобы повелевать и командовать, хоть частицей этого нелепого мира, надо иметь… деньги. Очень много денег.

Обложенный со всех сторон бумагами, Розов сидел за столом в своём кабинете офиса своего детективного агентства. Ему расслабляться было некогда. Надо было двигаться вперёд… по делу, которое просто так, с налёту, не давалось. Сейчас сыщик тщательно анализировал все имеющиеся по убийству Арефина факты, пусть и, на первый взгляд, не значительные.

Запомнился ему и недавний разговор с криминалистом Следственного отдела старшим лейтенантом Фёдором Крыловым. Беседа как беседа, и, всё же, она наводила Розова на какие-то определённые догадки.

– Ты, Федя, случайно никому за чашкой… пива не обмолвился, что у нас с Жукановым уже, по сути, есть преступник, то есть созревает официальный обвиняемый? – осторожно и добродушно спросил у него Розов. – Об этом деле уже писали и в газетах. Есть предположение, что окружающие знают не меньше, чем мы с тобой. Правда, народ сейчас криминальными сенсациями не удивишь…

– Не шути, Толя. Я не любитель, вообще, трепаться языком ни на какие темы. При возможности, стараюсь молчать, и тебе так поступать рекомендую. Но ты, почему-то, собрался на беседу со своими идеями к начальнику следственного отдела Расторопу, как к родному дяде. Это бредовая идея. Допускаю, что Василий Захарович честный человек, но он – абсолютный балбес. Учти, что я сам окончательно не уверен в своих догадках.

– Но то, что мне, по-секрету, рассказал – фантастика и, в целом, по-моему, сплошная ерунда. Если взять следы от подошв обуви на месте совершённого преступления, то придётся долго копать. А преступник, по сути, уже есть.

– Да, Анатолий. С минуты на минуту его арестуют. Пока беседуют с ним. Расколоть его теперь проще пареной репы.

– Уже и раскалывать особо не надо, Федя. Все улики против него, чего бы он там ни говорил. Жуканов высчитал его довольно быстро. А я уж только потом вышел на след.

– У Игоря есть кое-какая хватка. Он хитёр, палить по воробьям из пушки не станет. Допросы при начальнике, Расторопе, и просто предварительные беседы с подозреваемыми будет вести скромно, вниз опустив глаза. Это волк, умело косящий под ягнёнка. Учти, Толя, он тебя на пистолетный выстрел не подпустит к своим… открытиям. Но сдаётся мне, что Емельянов – не преступник, просто боится говорить о том, что знает. Видимо, причина очень веская.

– У меня почти такое же мнение, Федя. Но чего же может опасаться Егор Нилович? Возмездия? Да. То, что ему не поверят, по каким-то причинам. Тоже. Может быть, из этого убийства вытекает ещё что-то… А у него дочь… Если, хоть что-то из сказанного мной правда, то Емельянов убийство возьмёт на себя.

– А Жуканову больше ничего и не надо. Ты только имей в виду, частный сыщик, что там, на месте преступления, были и другие следы.

– Конечно. Спасибо, Фёдор Ильич, за фотокопии… за всё! Я – не Игорёша. От всего явного не отмахнусь и с выводами спешить не буду… В том смысле, что я не намерен повесить всех собак на самого крайнего. Ведь им может быть, при изменении наших пока не чётких взглядов на ситуацию и студент Вася.

В знак согласия Крылов кивнул головой. Они подали друг другу руки, и Розов вышел из криминалистической лаборатории.

Эта короткая встреча заставила Розова посмотреть на недавнее убийство совсем с другой стороны. Явно, Емельянов, опасался давать правдивые показания. За этим что-то стояло. Разумеется, совсем не тот бред Эвтаназитёра, что убили сначала именно его, Цепина. Но произошла поправка во времени…

«Как бы там не было,– подумал Розов.– Мы находимся именно в этой временной «поправке», значит, и убийство произошло в… ней. Лично я не отвечаю за те события, которые, как бы, и не происходили, причём неизвестно где и не понятно с кем». «Но ты должен понять и это,– мысленно возразил Розов сам себе.– Тебя никто не заставляет приклеивать сюда и Царя Успения, но знать и… понимать должен. Обязан».

Идёт полемика сразу двух «внутренних голосов». Это переутомление! Нет. Просто два существа, живущие в его теле и составляющие его основное «я» спорят друг с другом. Старый ми крепкий Фобостиянин и пока ещё набирающий силу Великий Элементала.

Розов обхватил голову руками. В ушах частного сыщика стоял звон. Лепин, явно и, без всякого сомнения, обладал мощными телепатическими способностями и возможностями. Сейчас он явственно и чётко слышал голос Григория Матвеевича. Ничего путного. Сплошные назидания, советы и любование своим величием. Полный бред.

Голос Цепина в голове Анатолия не замолкал ни на секунду. Не обращая внимания на протесты директора детективного агентства , Цепин продолжал свою лекцию, в которой Анатолий не нуждался. Конечно же, Эвтаназитёр мог в доли секунды, что называется, нужную информацию в головной мозг Розова втолкнуть. Самолюбивый Григорий Матвеевич очень хотел, чтобы сыщик не забывал о его существовании.

«Смерти, Толя, нет,– голос Цепина не знал усталости,– поэтому эти, так сказать, люди, убивая людей, делают очень важное и нужное дело… Они помогают мне отправлять множество духовных субстанций в самые разные миры, состояния и цивилизации».

В этот же летний вечер у Емельянова тоже было прескверно на душе. Уже, находящийся в пьяном состоянии, Егор Нилович продолжал пить, сидя за маленьким столом на кухне и разговаривая сам с собой. Иногда он обращался уже не к существующему другу Арефину.

– Я тебя, Петя, понимаю,– бормотал он.– Прости, если, что не так. Я, понятно, виноват. Я, известно, виноват. Тебе сейчас на том свете хорошо, гораздо лучше, чем мне – на этом. Если смерти не существует на свете, как Гриша Цепин говорит, и ты на самом деле живой, то покажись! Мне спокойней будет!

Он полагал, что выбросит, что называется, свою «нелепую» просьбу в пространство и, как бы, облегчит свою души. Ясно, Арефин не покажется. Разве это возможно? Да и на что смотреть-то, на начавший разлагаться труп. Этот нигилизм, неверие в чудеса даже у пьяного Емельянова был устойчив, потому что он начисто забыл о том, как он добирался с Цепиным на место рыбной ловли, на очень дальнее озеро.

Но в данном случае, Царь Успения пошёл на уступки другу и дал возможность Емельянову, встретиться на несколько минут с покойным Арефиным.

Откуда с потолка, вниз спустилось привидение сине-зелёного цвета, прозрачное, как и должно быть, в образе бывшего мастера Петра Фомича Арефина. Это существо из информационного поля всех субстанций земного мира сказало, не раскрывая рта:

– Привет, Егор! Я не совсем Арефин. Я только увековеченная память одного из его земных образов. Но я пришел тебе сказать, от имени Петра Фомича, что он жив по-прежнему. Появился он снова в этой субстанции Земли, и почти доволен жизнью. Смотри!

И вдруг Емельянов увидел прямо у ног маленького жёлтого цыплёнка. Егор Нилович хотел осторожно взять его в руку. Но пальцы прошли сквозь тело маленького пушистого существа. Это было, всего лишь, своеобразное голографическое изображение, но на столько чёткое и реальное, что не возможно было поверить, что цыплёнок находится не здесь, а где-то далеко отсюда.

Потом он исчез. Но остался писк и висящая под потолком прозрачная (сине-зелёного цвета) фигура Арефина. Привидение, снова, не раскрывая рта, сказало:

– Теперь я живу в Германии, во Франкфурте-на-Майне, в вольере для молодняка в частном хозяйстве по разведению кур, уток и гусей, их откормки и производству птичьего мяса и яйца. Хозяйка очень хорошая и добрая. Фрау Линда Гроссенгард.

– Не понял,– сказал Емельянов, наливая себе в стакан водки.– Ты, что, Петя теперь… будущий петух, что ли?

– Не петух, а курица.

– Птица женского рода? Женщина? Ну, ты… и попал.

– Что б ты понимал! Если хочешь знать, только сейчас в образе курицы я чувствую себя настоящим человеком. Какая разница, в какой оболочке находиться и сколько в ней прозябать. Но в следующей жизни у меня имеется другая перспектива. Меня пошлют в многомерное пространство, в сто семнадцатое измерение, на одну из планет Космической Плазмы. Буду там Огненным Ветром.

– Тоже не здорово. Пошёл вон, Петя! Немного померещился и уймись!

Привидение и цыплёнок исчезли. Понятно, что они не обиделись на Емельянова. Ведь существа в человеческих оболочках мало что знают. У них представление о вечной Жизни, как у субъёкта, который сидит в глубоком подземелье с завязанными глазами и пытается… «разглядеть» этот мир, причём, дать ему свою, «объективную» оценку.

Поняв, что его свидание с Арефиным окончено, Емельянов упал на колени и принялся искать глазами и руками исчезнувшего цыплёнка. На кухню вошла его дочь. Лариса, скорее, сочувственно, чем осуждающе смотрела на пьяного отца. Она глубоко переживала трагедию, которая назревала и почти видела тот самый… дамоклов меч, висящий над её отцом. Ведь, где-то, не за горами, маячила страшная развязка.

– Лариса, – пьяно бормотал Емельянов. – Доченька моя. Петя Арефин превратился в цыплёнка. Он, где-то, здесь… Не раздави. Он – хороший мужик.

– Папа, не пей больше! У тебя же начинается белая горячка,– с горечью произнесла она. – Ты видишь то, чего не существует…

– А Гриша Цепин говорит, что увидеть то, чего нет ни в одном месте, никак невозможно. А я… видел.

– Дядя Гриша – большой фантазёр. У тебя, папа, всё уладится. Завтра расскажешь в прокуратуре всё, как было, на самом деле, и тебя не станут арестовывать. Я знаю, что ты никого не убивал.

– Откуда ты знаешь?! Откуда тебе знать, голова ты садовая? – Емельянов ударил кулаком по столу. Посуда зазвенела, но не разбилась.

– Расскажи мне обо всём, – она присела рядом с ним на соседний стул, – тебе легче будет. Не сомневайся.

– Ничего не расскажу. А вот матери твоей, покойнице Марии, я уже всё рассказал. Эх, Маша, Маша! Только она знает, как всё хреново! Я, Лариска, не хочу впутывать тебя ни в какие дела. Разве ж суть дела только в убийстве?

– А в чём ещё, папа?

– Да ни в чём! Слушай меня, Лариска, дочурка моя, если со мной что-нибудь случится, правды не ищи. Не найдёшь! Нет её! Нигде нет! – он снова ударил кулаком по столу. – И не будет! Когда меня… закроют, езжай тогда к тётке, за город! У неё большой дом. Квартиру брось, подари нищим, бездомным или продай. Впрочем, как хочешь… Пусть она под замком стоит. Пригодится!

– Папа, я прошу тебя, расскажи мне обо всём, – настаивала Лариса.– Расскажи – на душе легче станет.

– Ах, ты, Ларисочка моя! Славная, хорошая,– пьяные обильные слёзы потекли по его щекам. – Мне уже – крышка, так сказал следователь. На этой проклятой сабле кусочек отпечатка моего большого пальца нашли. Есть они там или нет, не знаю. Но в руках я держал эту проклятую саблю.

– Папа, я уверена, что тебя завтра допросят и отпустят. А сейчас ложись-ка спать.

– Не-е-е-ет! Ещё граммов сто надо выпить. Только не ругайся.

– Погубит тебя водка, – сказала Лариса и вышла из кухни.

– Водка? – удивился Емельянов. – Меня погубит водка? Вздор! Меня уже погубила… жизнь. Дурацкая и… Ох, не повезло мне, дочь.

– В одиночку водку, это зелье оборотное, лакать не хорошо, Егорушка,– сказал невесть откуда появившейся рядом с ним Цепин.– Где у тебя находится посуда для распития спиртных напитков? Впрочем, сиди! Сам найду!

Эвтаназитёр встал, открыл шкафчик, достал оттуда гранённый стакан и поставил его на стол. Цепин был в одних трусах и майке, кроме того, босиком. Даже изрядно пьяному Емельянову показалось странным и удивительным то, каким образом здесь появился Григорий и почему он, практически, не одет.

Пусть он живёт от него не так далеко, но ведь ни в одном же подъезде, а через… улицу. Да и входная дверь у них, у Емельяновых, на замке.

Григорий налил по полстакана водки и себе, и удивлённому Егору. Они выпили. Закусили. Поймав на себе пристальный взгляд друга, Царь Успения понял, что дал маху. В единый миг, с помощью телепартации и передаче носильным вещам дополнительной энергии, он облачился, каким-то невероятным образом, в джинсовый костюм и кроссовки. Пережёвывая кусок грубого свиного сала, Цепин сказал:

– Не тушуйся, Егор. Мы с тобой ещё как-нибудь сходим на рыбалку, на самое дальнее озеро. Тебе понравится.

– Я не знаю, где такое находится, и плевать я на него хотел! – теперь Емельянов разлил остатки водки по стаканам и тихо сказал. – Ты мне, Гриша, вот что скажи, только по-честному, это, передо мной, на самом деле ты или привидение в твоём образе.

– Ты когда-нибудь видел, Егорушка, пьющее привидение?

– Нет. Не видел.

– Тогда успокойся, и давай выпьем. Не волнуйся – жить будешь. Ты пока ухода в иной мир не заслужил. Но в то, что происходит сейчас, я вмешаться не могу. Мне не дают Великие Элементалы, да и Творцы… мешают.

– Хоть ты, Гриша, и сумасшедший,– слёзно сказал Емельянов,– но я тебя уважаю.

Они выпили. Царь Успения дружески похлопал Егора Ниловича по плечу и растворился в воздухе. При этом он не забыл наполнить пустую бутылку новой порцией водки.

На дворе уже почти стояла ночь, но Жуканов всё никак не мог уйти от Нелли. Оба, большей частью, молчали. Игорь сидел на стуле напротив трюмо, машинально разглядывая нём своё изображение. Но вдруг он увидел в нём не себя. Из глубины зеркала на Игоря пристально смотрело небритое и полупьяное лицо крановщика Цепина.

Взгляд Григория Матвеевича был осуждающим, он неодобрительно покачивал головой. Конечно же, Игорь Васильевич никак не мог вспомнить, где же видел этого наглого и тщедушного мужика.

Но когда амальгамному стеклу зеркала побежали строки, как в современном рекламном устройстве, типа «Бегущая строка», Жуканов понял, что или он перепил, или начинает сходить с ума. «Негодяй, сваливай немедленно домой, к жене и ребёнку! Даю пару минут на размышление». Следователь прокуратуры не заставил себя долго ждать.

– Да, Нелли! Чуть не забыл, – Жуканов бодро соскочил со стула. – У меня через двадцать минут должен состояться следственный эксперимент.

– Тебе уже давно пора идти, Игорёша! – полусонно сказала она. – Жена заждалась.

Поспешно Жуканов поднялся на ноги, не отрывая глаз от трюмо. Игорь достал из кармана джинсовой куртки пачку с сигаретами «Парламент», долго искал зажигалку. Но не нашёл её даже в кобуре, висящей на портупее под курткой.

Из глубины появилась рука, держащая в пальцах зажигалку. Появилось маленькое пламя огня. Игорь прикурил, сказав «благодарю». Он, впрочем, так и не понял, что такие и подобные услуги почти исключены в мире, который мы традиционно называем земным. Разве что, за редким исключением и то в случае крайней необходимости.

Студентка Лида ждала Жуканова недалеко от автобусной остановки в условленном месте. Она уже собиралась уходить, как перед ней нарисовался следователь. На сей раз он был не на собственной «Вольво», ибо, знал, что в гостях у Нелли придётся выпить коньячка. Приехал сюда на такси. На всякий случай, рисковать собственной репутацией не хотел. Впрочем, сотрудники ГИБДД его бы не… обидели. Но мало ли, попадётся принципиальный… пенёк, и вот тебе – неприятности по службе.

– Пардон, мадмуазель, – игриво сказал он, бесцеремонно обхватив талию девушки правой рукой, так как в левой держал кейс, – немного опоздал. Помогал оперативникам брать одного смотрящего. По-простому, пахана, вора в законе. На блат-хате… задержался.

Она оттолкнула его руку.

– Правильно. Всему своё время. Пойдём в развалины. А я с собой прихватил бутылочку хорошего винца и «пузанчик» коньячка. У меня всё… в кейсе. Не печалься, Лида. Всё это естественно, как, например, сходить по малой нужде. Я, как видишь, торопился к тебе, чёрт знает, откуда. Спешил. Ты, Лидочка, должна это оценить.

– Бешеной собаке, тем более, пьяной, семь вёрст – не крюк.

– Юмор – это прекрасно. Имей в виду, у меня при себе имеется пистолет. Это на тот случай, если кто-нибудь нам помешает заниматься эротикой. И мы ведь с тобой пойдём совсем не в тот дом, где печная труба с проломом, а в другой. Плевать на служебный эксперимент. Должны же мы пожить и для себя, Лидуха! Мы пойдём поближе. Тут развалин предостаточно.

– Всё равно,– безучастно ответила Лида.– Чему быть, того не миновать.

– Похвально. У меня с собой припасены и походные стаканчики. Слушай, Лида, выше нос! А может быть, мы с тобой и поженимся. Тут всё зависит от тебя, от твоих стараний.

– Такой вариант исключается,– она обиженно мотнула головой,– в любом случае. А будет… попытка изнасилования с применением оружия.

– Как знаешь. Ну, лучше об этом потом говорить. Сначала найдём уютное местечко, выпьем, а там… видно будет. Я физически крепок, спортсмен – и боксом занимался, и даже… фехтованием. Да, кстати, я нашёл настоящего убийцу.

– Тогда я свободна?

– Нет! Куда ты торопишься… с выводами? Не свободна. Сама понимаешь, всё ведь можно переиграть, и Васю твоего на долгие годы отправить на зону. Да и тебя, дорогая, за соучастие. Мне ведь всё равно, кто сядет, лишь бы дело успешно закрыть.

Лида уже не удивлялась откровенной циничности и наглости следователя прокуратуры. Думала о своём, закусив губу. Он шли по косогору в сторону старых домов, предназначенных под снос.

Девушка остановилась у груды разбитого кирпича.

– Здесь не подходящее место, – спросил Жуканов. – Зачем ты остановилась? Что произошло?

– Подождите немного, – сказала она, – что-то, в голове какая-то слабость.

– Не надо переживать. Я буду очень нежным…

Но Жуканов не успел завершить фразу. Он был свален на землю мощным боковым ударом кулака в челюсть. Получил нокдаун. Но быстро пришёл в себя и успел вытащить из кобуры под курткой пистолет. Он узнал по крепкой, кряжистой фигуре студента, друга Лиды. Игорь Васильевич был настроен решительно. Теперь твёрдо решил стрелять, только на поражения. Его оправдают. Здесь явное нападение… при исполнении.

Игорь, почему-то, видел, что держит в руках не пистолет Макарова, а большой и кривой китайский банан. Не наблюдалось на этом своеобразном стволе и «мушки». Стрелять из банана в Васю не имело никакого смысла и возможности, ибо отсутствовал и спусковой крючок.

– А-а, Вася,– бормотал Жуканов, направляя на студента конец банана,– я учёл и такой вариант. Я пристрелю тебя, красавец, и твою облезлую крысу отправлю на зону. За соучастие! За жестокое нападение на следователя при исполнении его служебных обязанностей! Длинно я сказал, но правильно. Вы же оба под подозрением. Оба! Я кого захочу, того и назову убийцей. Раздевайся, толстозадая тварь! Я буду иметь тебя при нём.

– Убейте нас обоих! – гневно сказала Лида, закрывая собой Васю.

– Запросто, – Жуканов делал неимоверные усилия, чтобы выстрелить в своих обидчиков из… банана. – Но я не такой идиот. Я прекрасно понимаю, что вы здесь не одни, что там, за следующей кирпичной горой, есть свидетели.

– Послушай меня, гниль,– тихо и злобно сказал Вася, бережно отстраняя от себя Лиду. – Тебе это ни к чему. Но если с головы Лиды упадёт хоть один волос, я найду тебя, где бы ты ни был. Через пять, десять лет, но найду.

– А-а, ну, понятно, – Жуканов спрятал свой банан в кобуру под курткой. – Вы – старорежимные, вы – несовременные люди…

Вдруг Игорь Васильевич ощутил рёбрами своими, с левой стороны, что в кобуре никакой не банан, а самый настоящий пистолет.

Он решительно и быстро вырвал его из потайного кожаного чехла и снова направил в сторону студента. Но, увы, в руках его снова красовался… банан. Следователь, со вздохом, спрятал заморский «овощ» под курткой.

– Скажу вам больше, Жуканов,– громко произнесла Лида,– сейчас ваш узкий лоб находится под прицелом пистолета. Вы правильно поступили, что не стали стрелять из своей… этой, непонятной штуковины.

– Вот даже как? – обидчиво произнёс Игорь. – Получается, что и этот хромоногий пень Розов с вами… Кто бы сомневался.

– Иди,– очень серьёзно посоветовал ему Вася, – и береги свои куриные мозги.

– Это же угроза,– пятясь назад, прохрипел Жуканов. – Это же преступление…

– Не преступление. А чтобы ты ни наделал глупостей по пьяной лавочке, Жуканов,– сказал студент, – я тебе очень категорически советую…

– Да, Игорёк,– появился из-за груды кирпичей Розов, слегка припадая на правую ногу, с пистолетом в руке,– иди спать. Время уже позднее. Жена тебя заждалась. Шагай домой. Ты ведь знаешь, что пьяного может обидеть даже ребёнок.

– Ну, и хромой козёл ты, Розов! – выругался Жуканов. – Ну, и козлина!

– Ты прав… отчасти,– не очень шутливо ответил частный сыщик.– Я отважный горный козёл. И не попадайся мне на рога! Брюхо твоё запросто распорю.

– Я повторяю, – прошипел Жуканов, – что ты – козёл!

– Если ты завёл речь о собственных половых проблемах, представлениях и традициях, – просто сказал Анатолий, – то я далёк от твоих понятий о сексе. Для меня, например, слово «голубой» означает только цвет. А козёл – животное… Тебя с твоими представлениями о жизни смогут понять на зоне или на какой-нибудь из студий центрального телевидения…

– Доиграешься! Тебе подрежут твои рога, благородный олень! – брызгая слюной, заорал Жуканов. – Ты оказал им медвежью услугу, баран!

– Как много определений – и козёл, и олень, и баран. Меня твоё мнение на этот счёт не интересует, приятель, – Розов начал терять терпение. – Ибо, прости друг, я не считаю тебя за человека. Так уж получилось. Иди, Игорёк! Иди и не просто иди, а то есть… подальше… от нас иди.

– Я пойду, но у меня есть, что сказать пылкому Ромео, – Жуканов потрогал руками ушибленную челюсть. – Послушай, студент Василий, за этот удар ты дорого заплатишь! И вопрос. Ты точно не видел, кто бросил саблю в пролом печной трубы?

– Нет, не видел,– отводя в сторону взгляд, ответил Вася.– Но угроз твоих не очень-то боюсь.

– Послушай, Жуканов, – стал выходить из себя Анатолий,– я твою гнилую голову сейчас мог бы продырявить запросто и получить после за свой подвиг благодарность от твоего же начальства. За такого гада, как ты, даже дьявол не заступиться. Но я тебя жалею… до поры – до времени.

– Пропадите вы все пропадом! – прорычал Жуканов. – Я делаю дело. Я нашёл убийцу, а ты, хромой сыщик-кустарник, только своими помидорами трясёшь.

– Молодец, возьми с полки пряник! – ответил Розов. – Молодец. Но сам-то зачем становишься на путь преступления? И ведь не в первый раз…

– Завтра на допрос Емельянова не приходи,– категорично заявил Жуканов.– Не хрен делать! Я так решил!

– Я приду. Не переживай. Ты же у меня теперь, как кузнечик, в кулаке. Я приду. Одно лишнее слово – и я тебя сдам твоему бесстрастному начальству со всеми твоими вонючими потрохами. Я в курсе всех твоих махинаций и незаконных поборов с рыночных торговцев и даже криминальных групп.

Разумеется, сейчас Игорь Васильевич был в ярости. Распалился. Если бы у него в кобуре лежал не банан, а пистолет или, на крайний случай, камень, то он запустил бы им в Розова. Плюнув себе под ноги, Жуканов бодро зашагал в сторону дороги, крепко держа в левой руке кейс.

Он приостановился, полез в кобуру под пиджаком, понимая и чувствуя, что там лежит пистолет. Резко вытащил его и увидел… банан.

Следователь прокуратуры понимал, что это, конечно же, не шутки Нелли, которая вместо пистолета положила в его кобуру… чёрти что. «А я его сейчас сожру. А за утерянное оружие, как-нибудь, отбрешусь перед начальством,– пьяно подумал Жуканов. – Витамины полезны для здоровья». Он достал это, чёрти что, из кобуры. Снял с банана шкурку, бросил её под ноги.

Со всей силы, аппетитно схватил челюстями часть заморского плода – и два передних зуба упали к нему под ноги. Металл оказался прочнее… Он, весь в крови и с огромным кровоподтёком на скуле, поймал такси, но поехал не к жене и сыну, а прямо домой к своему непосредственному начальнику Расторопу.

Полусонный начальник Следственного отдела отворил дверь своей квартиры перед подчиненным, и они прошли на кухню, дабы не будить домочадцев подполковника.

– Что у тебя за вид, Жуканов? – строго сказал Растороп.– Ты побит, как собака… с выбитыми зубами. От тебя разит спиртным, как от сапожника.

– Не ругайся, Василий Захарович, – Жуканов сел на табуретку, вытащил свой пистолет из кобуры и положил на стол. – Это что, Василий Захарович, банан или… пистолет?

– Сам ты банан, – Растороп взял в руки оружие.– Это пистолет Макарова, твоё табельное оружие… Но мне кажется, что какая-то пьяная сволочь грызла его ствол зубами. Причём, удачно. Остались вмятины. Даже подонки застрелиться, как следуют, не умеют. Да и затворная рама поцарапана.

– Это я… снимал шкурку.

– Завтра утром, Жуканов, я сниму с тебя шкурку. А если придёшь весёлый, как известный и популярный в Японии герой по имени Чебурашка, то ищи работу… менеджера. Оружие твоё оставляю себе, а то ты и рукоятку сгрызёшь. А сейчас… пошёл вон! Нашёл себе дружка!

Расстроенный Жуканов задом попятился к входной двери.

Вместе со студентами Розов дошёл до их общежития. Он решил уже не ехать домой, чтобы не беспокоить мать. Останется на ночь в офисе своей конторы, уже в который раз. Они остановились.

– Вас-то в общежитие сейчас впустят? – спросил Розов. – Глубокая ночь.

– Да. Мы предупредили вахтёршу,– ответила Лида, и голос её дрожал. – Спасибо вам за всё, Анатолий Петрович. Спасибо!

– Я у вас теперь в огромном долгу. Если бы не вы,– откровенно сказал Василий,– мне пришлось бы убить этого недоноска.

– Нельзя никого убивать,– погрозил пальцем Розов и обратился к Лиде.– Боялась, конечно?

– Да. Боялась. Вдруг вы не сориентируетесь,– она извлекла из-под подкладки большой кухонный нож. – Если бы мы разминулись с вами, мне пришлось бы убить бандита Жуканова, потом себя… Жаль, конечно.

– Вы оба, друзья, готовые, созревшие преступники. Хоть сейчас отправляй вас на нары. – сурово и серьёзно заметил Розов, потом улыбнулся. – Вот это любовь! Цени, Вася! А ты, Лида, верни-ка мне мой диктофончик. Он мощный, все звуки глотает… ловит и записывает их на большом расстоянии.

Девушка протянула Розову его миниатюрный цифровой магнитофон, размером суть больше спичечного коробка.

– Я на досуге послушаю, как тебе в любви объясняется следователь, лейтенант юстиции Жуканов, – сказал Розов,– теперь уже, фактически, старший лейтенант. Ни сегодня – завтра ему придёт… присвоение очередного звания. Чуть пораньше, чем положено. За какие-то особые, непонятные заслуги…

– Вы – настоящий сыщик! – с восторгом заметила Лида. – Даже об этом знаете.

– Может быть, – не стал спорить Анатолий. – Но имейте в виду, ребята, вы мне, наверное, скоро понадобитесь.

– Хорошо,– недовольно буркнул Вася,– правда, нам бы не хотелось… Но если надо, пожалуйста. Но мы не видели того, кто бросил саблю в пролом трубы. Когда мы её нашли, на ней уже не было следов крови.

– Ладно, ладно,– засмеялся Розов, – но учитывайте и то обстоятельство, что я как сыщик верю вам только на пятьдесят процентов.

Этими словами он явно испортил настроение студентов.

Рано утром Розов, наконец-то, решил добраться до дома.

– Где же ты запропастился, сыщик мой? – спросила его мать. – Связался вот с этим сыскным бюро. Дома совсем не бываешь.

– Я же теперь владелец детективного агентства, – сказал он. – Ты же знаешь, мама. Там и ночую. Сделай мне горячего чая и покруче! – Анатолий повесил плащ и шляпу на вешалке в коридоре. – Мне кто-нибудь звонил?

– Чай всегда горячий. В термосе. Звонил тебе ещё днём Тимураз Георгиевич. Что-то тебя он в твоём офисе не нашёл. Так вот, он попросил, чтобы ты к нему завтра утром приехал. Это уже, получается, сегодня. Он сказал, что теперь уже время очередной встречи назрело. Какая у него, сынок, отличная частная клиника! Какой он замечательный человек!

– Что бы я без него делал, ума не приложу. Он меня здорово выручил. Но я в долгу не останусь.

– Правильно, Толя. Тимураз Георгиевич – прекрасный человек и врач, – она сменила тему.– Нашли убийцу-то?

– Нашли, вроде бы,– не стал вдаваться в нюансы Анатолий. – Но, скорей всего, это не… он. Стрелочника… нашли.

– Значит, скоро и того найдёте, кого надо. А он или ни он… все они одним миром мазаны, им лишь бы убить. Хулиганы!

– Кто-нибудь ещё звонил, мама?

– Звонил Константин Арефин, не знаю только откуда. Вроде днём и, видать, из твоего офиса. Ничего мне он путного не сказал. Потом твой дружок журналист Венька Крапивин звонил. Говорит мне, значит: «У Анатолия, Вера Сергеевна, постоянно сотовый телефон или занят, или вне зоны обслуживания находится». Ещё он сказал, что скоро у него в руках будут концы жуткого уголовного дела. Будет, о чём писать. Он придёт к тебе денька три-четыре – посоветоваться.

– Да я сам к нему собирался зайти, но так и не зашёл,– Анатолий уже говорил из кухни. Мать сама подошла к нему.– Вениамин – фантазёр и очень доверчивый парень. Для него обыкновенная попрошайка – вор в законе. Кто ещё звонил? Что ты улыбаешься? Кто?

– Невеста твоя звонила. А ты от матери скрываешь. Ах, Толечка, я же всё понимаю.

– Какая ещё там невеста? – Анатолий чуть не поперхнулся бутербродом с маслом и колбасой. – Лариса? Но у неё нет моего телефонного номера – ни мобильного, ни домашнего, ни рабочего. Впрочем…

– Причём тут Лариса? Да Клара тебе звонила из краеведческого музея. Она мне очень понравилась по… голосу. Чувствуется, культурная, обходительная и с высшим образованием. Она красивая, Толя?

– Что? Она? Да-да, – Анатолию вести разговор мешал горячий чай. – С высшим образованием… Причём же её образование!

– Да я просто так сказала. Но я пригласила её завтра вечером к нам, на чай. Кларочка обещала рассказать мне многое интересного о драгоценных камнях… и полудрагоценных тоже. Должно быть, интересно.

– И о стразах, конечно. Я очень рад, но…

– Никаких «но». Иди хоть часок поспи. Совсем скоро я посмотрю на твою избранницу. Полюбуюсь.

Анатолий криво улыбнулся и пошёл в спальню. На самом деле, немного стоило отдохнуть. Но только бы не проспать, как говорится, царства небесного.

Не заходя в свой офис, Анатолий почти сразу, утром, же после короткого сна отправился в частную клинику Думбадзе. Не такая уж и далёкая дорога – несколько троллейбусных остановок, потом минут десять – пешком.

Вот здесь, в переулке Полевом, и находилось небольшое двухэтажное каменное здание, где частная медицина за солидные деньги делала очень многое. К примеру, она меняла внешность всем желающим, особенно женщинам. Дамы часто в тайне не довольны своим видом, только тщательно стараются скрыть это от окружающих.

Всё просто. Если вам, допустим, не нравиться собственный, но огромный и горбатый нос, слишком обвислые щёки, чрезмерно полные губы, оттопыренные уши, то врачи-косметологи вовремя придут к вам на помощь. Ведь можно какой-нибудь пожилой кокетке, в крайнем случае, пострадать месяц-полтора, после вмешательства скальпеля, походить в бинтах, чтобы потом стать, как бы, обворожительной, неузнаваемой, и блеснуть красотой. Вот такова, вкратце, суть косметической или, как её ещё называют в прессе, эстетической медицины.

С глубоким чувством благодарности шёл на встречу с Думбадзе частный сыщик Розов. Теперь Анатолий не сомневался, что Тимураз Георгиевич, на сей раз, решил обстоятельно поведать молодому детективу о том, что его, старого и опытного врача мучило и страшило. Если Думбадзе сказал ему по телефону об этом, значит, причина имелась и… веская.

Правда, Думбадзе ещё и мнителен. Вполне, нормальное качество человеческого характера, но порой оно является порождением вспыльчивости и некоторой неуверенности в себе. Это даёт не всегда хорошие результаты… Но друзья и знакомые прощали ему «эмоциональные взрывы». Они любили его, потому что он, Тимураз Георгиевич – добрый и справедливый человек.

Но имелся у него один существенный недостаток. Он любил деньги. Но воспринимал их ни как результат наживы, а в качестве оценки своего труда и всего коллектива клиники.

Во дворике, перед миниатюрной спортивной площадкой, росли яблони с маленькими, пока ещё не дозрелыми, плодами. Тут же пестрели цветочные клумбы, ухоженные заботливыми руками медицинского персонала, частично, и желающих отличится клиентов. Тут было несколько скамеечек и беседок, в одной из которых две женщины в белых халатах очень тихо вели беседу, озабоченно и грустно покачивали головами. Пожилые уже. Наверное, санитарки. Хотя, кто знает. Может, и врачи.

Встретилась ему на пути и женщина, чей возраст определить было невозможно, потому что её лицо закрывали свежие бинты. Виднелись только глаза.

Быстро поднявшись по гранитным ступенькам, Розов открыл высокую, украшенную медной фурнитурой, входную дверь. Поздоровавшись с медсестрой, сидящей в приёмной, он по узкому коридору прошёл по первому этажу, к кабинету со скромной табличкой на двери «Врач-директор». Даже здесь Думбадзе, из скромности, не указал своей фамилии и то, что он, как-никак, кандидат медицинских наук. А может быть, уже и доктор…

Анатолий об этом не знал. Секретаря-референта, человека лысого, мутноглазого, сорокалетнего и не слишком симпатичного, Алексея Матвеевича, на месте не было. Поэтому Розов без стука, по-свойски, открыл дверь в кабинет самого главного здесь начальника… Но за столом, на директорском месте, сидел в задумчивой и грустной позе его заместитель Арнольд Иванович Филипчук.

– Кто вы? – спросил Филипчук и кисло улыбнулся. – Ах, да, помню, встречались. Вы – Анатолий Петрович Розов. Проходите. Садитесь.

– Извините, – пояснил сыщик,– но я к Думбадзе. Он звонил вчера ко мне домой. Просил зайти. Вот я и пришёл.

– Да вы присаживайтесь, пожалуйста, – он показал рукой на стул, обитый кожей и стоящий рядом со столом.– Присели? Вот и хорошо.

Филипчук неторопливо снял с лица огромные очки в блестящей металлической оправе, повертел их на пальце, потом сказал:

– Тимураза Георгиевича нет?

– А когда он будет?

– Никогда его уже не будет с нами,– врач отвёл взгляд в сторону, он очень волновался.– Тимураза Георгиевича убили вчера вечером. Где-то, около семи часов вечера… Прямо у него дома. Прямо в особняке.

У Анатолия от неожиданной новости зазвенело в ушах и почему-то страшно захотелось пить. Он жадно, не спрашивая разрешения, схватил со стола пол-литровую бутылку с минеральной водой; сорвал с её горлышка лежащей на столе открывалкой металлическую пробку, и залпом выпил почти до дна, в данной ситуации, спасительную влагу.

Розову показалось, что, если бы не было, что называется, под рукой глотка воды, то у него остановилось бы сердце или перестал работать мозг.

Он осушил бутылку, а потом просто сидел и слушал, окончательно не веря в сам факт случившегося. И тягостный, и монотонно-заунывный голос Филипчука куда-то вдруг исчезал, пропадал в глубинах сознания Анатолия. Моментами терялся, становился размытым смысл слов, сказанных слов.

Но главное Розов уловил, а именно то, что сам он в своё время не придал особого значения опасениям Думбадзе за свою жизнь. А тот, в свою очередь, постеснялся «сгущать краски». Значит, всё обстояло очень серьёзно. Но кому понадобилось убивать врача-косметолога? Кому и зачем?

– Полиция подключилась сразу, да и прокуратура, – сообщил Филипчук. – Они через час обещали приехать сюда. Я знаю, Анатолий Петрович, что вы – частный сыщик. Тимураз говорил мне, что, если что-то случится с ним, то вы найдёте и накажите убийцу. Он так и сказал – «накажет», то есть не отдадите органам полиции и прокуратуре, а… накажете.

– Я всё сделаю, чтобы выполнить просьбу Тимура Георгиевича.

– Я тогда ему не поверил… Думал, что старик играет в шпионов. Он был очень мнителен, сами знаете. Чей-нибудь любой неосторожный жест или слово – и ему уже казалось, что кому-то он не угодил. Вы, если хотите, то можете поехать в его особняк, на улице Космонавтов. Его сегодня же и привезут… из морга.

– Нет, я никуда не поеду,– глухо ответил Розов, – я на похороны приду, но… Мне тяжело видеть его мёртвым. Сейчас, наверное, уже произведено вскрытие? Если только нужна моя помощь?

– Неужели вы думаете, Анатолий, что человека с таким именем, да и солидными средствами, не найдётся, кому похоронить? А вас я понимаю… Вам сейчас надо собраться… с мыслями.

– Только об этом я сейчас и думаю, как найти убийцу Тимураза Георгиевича.

– Да, предполагают, что убийца…

– Это теперь и ребёнку ясно и понятно. Убийца – убежавший на пересылке из-под конвоя рецидивист по кличке Удав, Глеб Панкратович Самсонов, его ещё его зовут… Гога. А Думбадзе, сам того не ведая, вырыл под себя яму и дал возможность скрыться преступнику от органов полиции.

– Как это?

– Я сейчас вам всё объясню, Арнольд Иванович. Разумеется, всё, что я скажу, должно остаться между нами. Удава я обязан убрать лично, даже не только потому, чтобы отомстить за убитых им. Он опасен для общества, вообще. Этот негодяй – машина смерти… без тормоза.

Филипчук не понимающе смотрел на сыщика. Анатолий, взяв себя окончательно в руки, обрисовал сложившуюся ситуацию. Дело выглядело просто и… смешно, хотя весёлого тут ничего не было. Скорей, даже не «смешно», а «нелепо». Розов не сомневался в своих предположениях.

Около месяца тому назад, сразу после побега с кровавыми последствиями, рецидивист Самсонов обратился за помощью к влиятельному человеку, которому, в своё время, наверняка, оказал важную, определённую услугу.

Можно даже и предположить, в чём она заключается. Вероятнее всего, Удав совершил убийство… по заказу. Больше ничего особенного он сделать не мог. А сейчас ему терять было нечего – светил пожизненный срок в тех местах, где существование кажется очень и очень долгим… Вот Самсонов и вышел через того человека на клинику Думбадзе, который охотно, быстро и качественно изменил его внешность. За хорошие «бабки», разумеется. Он не потребовал у рецидивиста никаких документов.

Скорей всего, особенно не вникая в суть происходящего, Тимураз Георгиевич во всём положился на авторитет «очень уважаемого» человека, который, может быть, хлопотал за своего близкого родственника, к несчастью, ещё и потерявшего паспорт. Ясно, что сейчас Удав имел не только совсем другую внешность, но и добротные документы. На дно, как говорится, залёг глухо.

Придуманная влиятельным человеком легенда о том, что его «родственник» очень хочет быть похожим на какого там, к примеру, американского киноактёра, вероятно, была не очень убедительна. Но Думбадзе старался работать, не покладая рук и на совесть. Впрочем, он всегда презирал халтурщиков.

А в данном случае, Думбадзе лично менял внешность «прекрасного незнакомца». Сомнения нет, что свою значительную роль сыграли и солидные деньги, за скорость, за качество и за отсутствие рекламы, ибо пациент… скромен, стеснителен.

Конечно же, бандит находился не под фамилией Самсонов. Он, вполне, мог считаться здесь, каким-нибудь Ваней Ивановым, приехавшим в «великому» врачу из глубинки, где «медики не могут отличить аппендикса от прямой кишки». Кто будет обращать внимание на неизвестного гражданина, решившего в одночасье стать красавцем? Ведь ищут-то бандита с кличкой «Удав».

Но уголовник понимал, что рано или поздно, но Думбадзе врубится, что-то осознает. Так, наверняка, и произошло. Тимураз Георгиевич прозрел, и не исключено, что попытка его убийства уже была предпринята Удавом, но не удачно. Поэтому врач-косметолог и решил рассказать при встрече Розову о господине Инкогнито с изменённой внешностью. Но не успел.

А убрать Думбадзе выгодно было и тому человеку, который когда-то пользовался услугами Удава. Ясно, что Самсонов сыграл роль киллера, возможно, и не однажды. Ведь если бы Тимураз Георгиевич был бдительным и сообщил об этом пациенте, куда надо, то господину «заказчику» пришлось бы ликвидировать не только врача, но и самого Удава. Теперь же, когда нет в живых Думбадзе и вместо Самсонова «появился на свет» совсем другой господин, которому жилось, как говорится, спокойно.

– Всё это похоже на правду,– согласился с выводами Розова Филипчук, – но у нас в картотеке хранятся фотографии пациентов до их преображения и после. Короче говоря, имеются снимки и до операции, и… Не исключено, что, всё-таки, имеются даже на этого… блатного пациента какие-то анкетные данные.

Анатолий достал из кармана куртки пачку с сигаретами и бросил её на стол. Чиркнув зажигалкой, закурил. Филипчук встал, чтобы подойти к картотеке, которая хранилась здесь в огромном шкафу. Дверцы его закрывались, но обычными банальными ключами.

– Бесполезно, Арнольд Иванович, не ищите, – затянувшись дымом, глухо сказал Анатолий. – На Удава там ничего нет и быть не может. Обул он всех нас по полной программе. Хитрый и коварный преступник.

Между тем, врач, обиженно сопя, извлёк из одного из шкафчиков досье на мужчин за последние три месяца. Это было несколько десятков «дел» с данными о пациентах, выписанных из клиники в течение минувших, самых «свежих» двух недель. Там имелись фотографии шестерых мужчин до пластической операции и после неё. Анатолий достал из кармана куртки фото Удава и сравнил её с теми, что предложил для обозрения Филипчук.

Ничего и близко похожего. Тут совсем другие… физиономии субъектов, которые пожелали сделаться очень обаятельными, словно намылились пожить на Земле ещё лет триста. Слоновьи глаза будущих красавцев бесстыдно заверяли: «Я конкретно стану, как бы, Аполлоном!». Ни к чему не придерёшься. Эти фотографии (и до, и после) снабжены очень подробными данными о «крутых» пациентов. А Самсонова, как выражаются «простые» люди, Митькой звали. Его тут никогда… не присутствовало.

Но ведь не совсем же круглым дураком был Думбадзе. Зачем же симпатичному парню менять внешность? Какой смысл косить под голливудского экранного «торчка»? Но такое, чаще всего, попадает в разряд нонсенсов, даже в кругу хронических недоумков и фанатов. Впрочем, кто знает.

Наверняка, в клинику, наведывались иной раз её ответственные работники из самых разных организаций и пытались добраться до данной картотеки. Но Думбадзе многое… скрыл, дабы угодить «влиятельным и нужным людям». С Удавом произошло то же самое. Но, скорей всего, его фотографии тут лежали до поры до времени. Но Самсонов их вовремя… изъял. Никто на это и внимания не обратил, возможно, что и не пожелал… обращать.

– Впрочем, я помню, – сказал Филипчук, поняв, что эти «важные» медицинские документы представляют для Розова такую же ценность, как компьютер для кролика.– Я не могу не помнить этого человека… На этой фотографии, которую вы положили на стол, именно… он.

– Хоть это радует, – с грустью ухмыльнулся Анатолий, пряча фото Удава в карман.– Теперь опишите мне, насколько похорошел наш… мальчик.

– Подождите! – радостно воскликнул Филипчук. – Есть идея! И эта ни идея фикс! Ни прокуратура, ни уголовный розыск до этого пока не додумались. Ведь я оперативникам и следователям в горячке не мог дать словесного портрета преступника. Я сослался на то, что с ним имел дело только покойный Тимураз. Но это не так, Анатолий! Секундочку! У нас ведь в клинике, как и полагается, есть прекрасный художник… Дина Яковлевна Зайцева!

Не подошёл, а, в буквальном смысле слова, резво подбежал к телефону врач, исполняющий обязанности директора клиники. Он поднял трубку, набрал нужный телефон и сказал человеку на… конце провода:

– Дина! Это Филипчук! Ты помнишь человека, который около месяца тому назад вошёл в кабинет Думбадзе… Да знаю, что их много входит и уходит. Вспомни, он еще сказал тебе: «Ну-ка, посторонись, коза, я к начальнику пройду». Вспомнила? Таких наглых не забываешь? Слава богу! Сможешь нарисовать его потрет? Не маслом и не через неделю. А надо сейчас, в течение пятнадцати минут… Да, карандашом. Но не таким, каким был мерзавец до операции, а каким он стал… сейчас. Молодец. Как нарисуешь – неси мигом ко мне, в кабинет.

Филипчук положил трубку на рычаги телефона и сказал:

– У неё прекрасная зрительная память. Рисует здорово и точно. По портретам, что она писала, человека всегда узнать можно и… нужно. Её работы не раз выставлялась, даже за границей…

– Ни слова больше о нелегком творческом пути художницы-портретистки Зайцевой. Время дорого… Точнее, не хотел бы я долго здесь светиться и потом попусту болтать с представителями правоохранительных органов.

Для верности словесно Филипчук нарисовал портрет Удава до операции, а потом и – после неё. Ему сделали крючковатый нос с горбинкой и до предела подняли складку на подбородке – в результате, получился, внешне, совсем другой человек. Но не сказать, чтобы красавец. Заодно убрали и шрам на лице.

Осталась едва заметная полоска. Точно такую же «изобразили» и на другой части лица. Вылитый египтянин. Умеют врачи-косметологи творить чудеса, когда они не очень-то и нужны и приносят колоссальный вред обществу. В истории отечественной, да и зарубежной, криминалистики, зафиксированы, пожалуй, не десятки, а сотни случаев, когда преступнику удавалось скрыться от правосудия, изменив свою внешность.

Оказывается, Думбадзе в беседе по телефону с благодетелем Удава переспросил при Филипчуке: «Как, говорите, его фамилии? Смольский? Евгений Евгеньевич? Понятно». Значит, Тимураз Георгиевич, всё же, получается, перестраховался, не взирая на авторитетные протекции…

Он вежливо, но настойчиво потребовал назвать фамилию, пусть вымышленную, «скромного молчуна», находящегося у него в клинике, и добился успеха. Абоненту на том конце провода, не очень хотелось сообщать данные, которые наверняка должны были быть зафиксированы в новом паспорте здоровяка. Но пришлось это сделать, чтобы успокоить бдительность директора, владельца и ведущего специалиста специальной клиники. Один чёрт, за спиной доктора смертушка с косой стоит…

Разумеется, о том, что Самсонова частично «сдали» его благодетели, Удав не знал, иначе он поднял бы жуткий вой и сбежал бы отсюда в неизвестном направлении с бинтами на роже. К сожалению, так Филипчук воочию и не увидел того господина, который ратовал за удачный исход косметической операции мнимого Смольского. Не довелось. Да и не до этого было. Дел, как всегда, тут по горло.

Теперь ясно, почему неизвестный и авторитетный гражданин не афишировал себя. Перестраховывался – всё сделал по телефону.

Но Думбадзе, конечно же, хорошо знал его, встречался с ним не один раз. Ведь работа врача-косметолога обязывает быть общительным и водить дружбу с «сильными мира сего».

– Мне хотелось бы опередить в этом деле оперативников и следователей. Да и они будут долго сводить концы с концами, если ещё и сведут, – Розов, поднявшись со стула, но еще не собирался уходить. – Кроме того, операм ещё отловить это чмо болотное предстоит. Я обещал… Тимуразу Георгиевичу, если что-то страшное…. случится, найти преступника и наказать.

С благодарностью Анатолий за плечи обнял врача, почти такого же старика, как и покойный Думбадзе. Он тут же стал бегло просматривать страницы записной книжки. Ничего важного для дела. Но Думбадзе был не так прост, он любыми бы способами и под любым предлогом, в предчувствии опасности, обязательно добыл бы номер телефон новоиспечённого господина Смольского даже, так сказать, через пятнадцатые руки. У него были свои… каналы. Тем более, он понял, что дал маху.

В глаза не сразу, но Розову бросился номер телефона и рядом заглавная буква с точкой – «С». Что же это может быть, и почему нет полных инициалов? Ни с этой ли информацией мудрый Думбадзе хотел познакомить Анатолия? Надо было пытаться брать свежий след. Если, конечно, это след, а не бутафория, подброшенная ему самим господином случаем. Не терять времени!

Теперь Розов абсолютно не сомневался в том, что за его спиной стоит Удав, который наверняка знает, что частный сыщик в курсе самого покушения на убийство Вороньего Глаза. Ведь только Эвтаназитёр и Анатолий знали, что, по сути, Бриков убит, а его тело осваивают, как могут, «второстепенные» элементалы. Так случилось, что ещё не износившаяся оболочка не потеряла способности ожидать нового, основного своего хозяина. Подозревал Розов, что Самсонов, вполне, может быть, в курсе давних связей Анатолия с Думбадзе.

Не исключено, что во время первых дней знакомства косметолога с Удавом, Тимураз Георгиевич мог и похвастаться, что имеется у него среди друзей юный сыщик, крутой и тому подобное. Этого было, вполне, достаточно, чтобы Самсонов-Смольский начал охотиться на Розова.

В дверь кабинета заглянул секретарь-референт Алексей Матвеевич, что-то, вероятно, спешное и важное хотел сообщить Филипчуку, но тот сказал: «Я пока занят». И безволосая голова, покорно кивнув, исчезла. Розов решил побыть в кабинете директора клиники ещё немного. Его волновал найденный номер телефона в записной книжке Думбадзе и эта буква – С. Ясно, что под ней может подразумеваться «Самсонов», но именно для «Смольского»… она реальна.

Авторитетному бандиту благодетели запросто могли организовать нормальный угол, сносный жилищный «квадрат». Реально. Причём, так нынче и делается.

Если это именно так, а не иначе, то есть смысл набрать номер этого телефона. Так он и поступил, прямо при Филипчуке. Старался не прижимать трубку близко к уху, чтобы Арнольд Иванович мог тоже слышать голос абонента.

– Слушаю! – это был мужик с грубым баритоном.

– Извините! Мы тут проводим опрос по квартирам. Верите ли вы в существование Бога? Мы бы могли помочь вам понять то, что написано в Библии.

– Я сразу въехал… Братья евангилисты? Вы же, господа, давно в нашей стране вне закона. В Бога, друг дорогой, верю… капитально. Но не тебе, мужик, учить меня уму-разуму. Как ты узнал номер этого телефона?

– Да, мы звоним, как бы по тем номерам, которые… Господь подсказывает.

– Наугад шпарите, соколики? Слышь, мужик, не звони сюда больше. Здесь люди занятые проживают. А с богом и дьяволом я уж, как-нибудь, без помощи прохожих разберусь.

На том «конце провода» положили трубку. Розов сделал тоже самое и вопросительно посмотрел на Филипчука.

– Не ручаюсь, конечно, – сказал врач, – но процентов на девяносто это голос его… того самого пациента, которого вы зовёте Удавом. Но ты рискуешь, Анатолий. А если у него телефон с определителем номера.

– Даже если это и так, рисковать было необходимо. Но вряд ли даже этот продуманный зек тут что-то мог заподозрить. Он не станет, в данном случае, что-то определять. Он затихарился и… доволен. Удав прекрасно понимает, что хорошо спрятаться можно только у всех на виду. Он уверен в себе. Рожа у него теперь другая, биография и фамилия тоже.

Теперь несложно было определить адрес, по которому проживает Удав. Конечно же, звонить преступнику было опасно. Но не сидеть же, сложа руки. Ведь, кто знает, возможно, это временное пристанище Самсонова-Смольского. Бог даст, и, может быть, Удав не скоро узнает, что его очень активно разыскивает уголовный розыск именно в этом городе. Впрочем, надеяться на это было смешно.

Ведь существовал же благодетель, который, наверняка, дал нужную информацию своему подопечному. Но в такой форс-мажорной ситуации, проще всего, ему отсидеться, как говорится, в конуре. Да и, вряд ли, он паникует, ибо уверен, что его обновлённая физиономия не вызовет ни какого подозрения даже у самого предприимчивого следака или опера.

В кабинет вошла симпатичная молодая женщина, маленькая, фигуристая, беловолосая… Она молча положила на стол лист бумаги, на котором был нарисован портрет новоявленного «египтянина». Розов понял, что это был художница Зайцева. Ни он, ни Филипчук не стали задавать ей никаких вопросов. Дина Яковлевна, понимая сложность и ответственность сложившейся ситуации, вышла из кабинета. Розов, внимательно рассмотрев рисунок, сложил его вчетверо и спрятал в карман куртки.

В это время Цепин уже вовсю работал на своём башенном кране. Ему, признаться, не очень-то хотелось, после не такого уж длительного отдыха по случаю простудного заболевания, под кратким названием «ОРЗ», выходить на работу. Расслабился. Впрочем, нет. Дома ему пришлось много потрудиться. На островах, в Океании, он, в буквальном смысле слова, разбудил «спящий» вулкан, который своими действиями унёс в Иной Мир много жизней. Страшная засуха в Центральной Африке, потоп в Европе, традиционный смерч на юге США…

Он был очень ответственным Царём Успения и прекрасно знал, что, кроме него и его «чипа-рубашки», никто и ничто не отправляет в, так называемые, параллельные миры представителей Человечества. За перераспределение мирозданческой энергии в жизненных сферах других цивилизаций, животного, растительного и других миров он не отвечал. Там имелись свои эвтаназитёры. За ним, Цепиным, Великими Элементалом было «закреплено» человечество.

Сидя за кнопочным пультом управления башенного крана, бесстрастно и точно транспортирующего и переставляющего бетонный блоки, он курил свои любимые папиросы «Беломорканал».

Если бы кто-нибудь находился в ним рядом в кабине крана, то от удивления и ужаса, может быть не поседел, то, наверняка, выражаясь простонародно, наложил в штаны. Ведь Григорий Матвеевич даже и близко не прикасался к пульту управлению крана. Железный огромный однорукий работяга трудился самостоятельно. Да и мало, кто на этой планете знал, что нет ни в одном мире мёртвых предметов и явлений.

В каждом из них живут и здравствуют элементалы. Они – всюду и везде. Они и здесь, в кране. Как бы, опираясь на духовную субстанцию этого подъёмно транспортного механизма, его «я», «малые» элементалы заставляли кран, в буквальном смысле слова, мыслить и трудиться.

Друзья и товарищи Цепина по работе, конечно же, считали его чудаком, фантазёром, человеком не без экстрасенсорных способностей, но и они и предположить не могли, что имеют дело с Властелином Человечества Земли, только в данной её субстанции. Он мог, чтобы лишний раз не нагружать ног, не подниматься по лестнице в кабину крана, а взлететь наверх, как птица. В его власти было давать указания крану прямо из дома или заставить его «поднимать» грузы на этажи… на своё усмотрение.

Царь Успения знал, что все чудеса, описанные во многих сказках народов мира, не являются таковыми. Вполне, самостоятельно могут строиться дома, оживать «мёртвые», так называемое, малое превращаться в великое, человек принимать образ собаки, из «воздуха» извлекаться предметы…

Надо просто уметь руководить элементалами всех степеней и возможностей, и тогда всё само собой образуется. В некоторых соседних мирах, которые параллельными называть негоже, ибо по «земным» законам все существующие обители пересекаются, обычные гуманоиды давно уже освоили механику левитации, технику хождения по воде, «исчезновения» и «появления» и т. д. Многие необъяснимые действия ими совершаются просто потому, что они сумели подняться на «малую» ступень познания. А земному человечеству пока это не дано.

Что ж, Мироздание, его цивилизации не однотипны: одни научились с помощью мысли «укрощать» гравитацию, другие – пока и общаться друг с другом толком не умеют. Но все без исключения, существа, предметы и явления находятся везде и всюду в гостях. У них нет постоянного «местожительства». Сегодня, к примеру, Иванов ощущает себя человеком; завтра он – «незримое» облако, сгусток энергии, Великий Елементал; послезавтра – новый астероид в созвездии Орион…

«В принципе, можно и соседние миры, с большой натяжкой, называть параллельными, – подумал Цепин, наблюдая за тем, как принимает опускающейся вниз бетонный блок молодой стропальщик Руслан Воробьёв. – Всё же, по некоторым представлениям земных ортодоксальных математиков две прямые параллельные линии в пространстве… пересекаются». Что ж, поделать, если пока не позволено людям данной земной обители видеть дальше собственного носа.

Многим из них подарены Свыше не столько научные открытия, сколько заблуждения, которые тоже, увы, имеют право быть.

При определённых обстоятельствах человек может «поглотить» себя сам и «выдать» из своей «чёрной дыры» совсем иное существо, тоже… неведомое «науке. Всё очень просто. Бесконечное и вечное пространство движется… без движения. Но ни в коем случае одна беспредельность способна поглотить другую. Если змея поужинала кузнечиком, это не означает, что она его поглотила…

Не надо забывать, что единое Мироздание не разделено, а состоит из бесконечного множества безграничных обителей. В их число входит и солнечная система и кварк, в котором заключено множество миров, не имеющих начала и конца.

Вдруг Григорий Матвеевич почувствовал, как его башенный кран начинает падать. Секунда – и он вместе с грузоподъёмным механизмом удариться о бетонные плиты строительной площадки. Цепин мысленно замедлил процесс падения крана. Всё, кто наблюдал за этой страшной, практически неминуемой, катастрофой, видели, как стрела крана мягко коснулась земли, уперлась в неё. Потом выпрямилось основное тело механизма и… вернулось в прежнее положение.

Цепин срочно передал мгновенную информацию в центр Комитета эвтаназии цивилизации Великих Элементалов, и потуги Творцов были остановлены, блокированы. «Лучше бы уничтожали тех, кто ворует у ваших избранных созидателей идеи и выдаёт их за свои! – гневно подумал Цепин. – Ваша задача уничтожать плагиаторов и компиляторов, а не таких как я. Даже, если вам удастся переправить меня в один из иных миров, то моё место займёт другой. А уж меня-то Господь и в любом соседнем мире не оставит. Везде и всюду живу честно».

Он приказал крану остановить работу. Сам же медленно и спокойно спустился по лестнице вниз. Его внизу восторженно встретили работяги.

– Ну, Матвеевич, ты в рубашке родился, – сказал ему со слезами на глазах прораб.– Благодаря гибкой конструкции крана, ты живой. Нет, ты в рубашке родился…

– А ты думал, что я родился в летающей тарелке? – пошутил Цепин. – В рубашке, да ещё при галстуке.

– Надо же, ещё и шутит! Молодец! Мужики, останавливаем работу! Иначе, все покакалечимся. Часик ждём. Если ветер не утихнет, то по домам. А тебе, Матвеевич, сейчас надо выпить! Обязательно. Снять стресс. У меня есть немного. Добрый и настоящий медицинский спирт.

Цепин кивнул головой, подмигивая работягам. Этим он дал понять, что ввиду, относительно штормовой погоды, все сейчас начнут пьянствовать. Трудолюбивые крановые, стропальщики, бетонщики и так далее будут делать вид, что трезвы, как стеклышко, а начальство усиленно не станет замечать их состояния. Всё полюбовно. Стройка, она даже в… слаборазвитых подземных цивилизациях Эльфов, Каменных существ и Внутренних стихий – стройка. Все и всюду глотают какую-нибудь гадость для поднятия тонуса. Каждый имеет право расслабиться.

Что касается Шуры Брикова или того, что от него осталось, то вид у него был далеко не цветущий. Врачи почти поголовно считали, что это стрессовое состояние – прямой или побочный результат того, что с ним произошло. Конечно, Вороний Глаз нигде не работал. Анисимовна денег на дорогостоящие инъекции и таблетки не жалела. Бережлива была, умела их расходовать.

Исхудавший Шура передвигался по земле, как мешок с костями. Больше молчал, чем говорил. А если что-то и лепетал, то абсолютно несуразное, типа: «Хорошо бы правую ногу поменять на левую».

В великую силу местной медицины Луиза Анисимовна особо не верила, поэтому водила она Брикова на довольно дорогие, в денежном выражении, сеансы к колдуну первой степени Никифору Белокрылу. Тот шептал над «рабом божьим» всяческие заклинания, регулярно поил его отваром полыни Сиверса. Этим доводил и без того слабый желудок Шуры до крайности. Старательно зычным криком изгонял из тела и души Брикова злых духов…

Но того не ведал самопальный маг и экстрасенс, что если ему вдруг удастся изгнать из телесной оболочки больного и без того ничтожно малое число элементалов, движителей мысли и тела, находящихся под ней, то Шура просто превратиться в труп. Ведь его духовная субстанция находилась уже не близко отсюда и родилась в виде и в образе кометы очень и очень далекого мира.

– Пока они из его не выходят, Анисимовна,– Белокрыл страдальчески жевал беззубым ртом собственную бороду, густую и рыжую.– Видать, ты мне мало платишь… за старанья. Оно ведь не ведаешь, что платишь-то не мне, а всем самым светлым силам… космическим. Душа-то моя все ваши грехи на себя берёт. Надо б ещё за каждую встречу тысячу рубликов накидывать.

– Да согласна я, батюшка Никифор, – соглашалась с ним Анисимовна, – лишь бы Саша мой поправился.

– Так и будет,– небрежно пряча деньги в карман фартука, сказал Никифор.– И отвар полыни пусть пьёт. Она всех… этих, коньков-горбунков изгонит. Я же самого министра обороны лечил. Так тот мне каждый вечер звонит. Надоел уже… Но тоже понять надобно, человек ко мне с благодарностью.

Розов протянул на прощанье руку новому директору. Пора уже было давно уходить, но одно цеплялось за другое.

– Вы здорово мне помогли, Арнольд Иванович. У вас фантастическая память. А если рисунок вашей художницы Зайцевой точен, то полдела уже сделано.

– Я бы… за… Тимку, – расслабляя на шее узел чёрного галстука, под пиджаком, да ещё и под белым халатом, тихо и откровенно признался Филипчук, – я бы лично убил этого гада, но… не умею. Не знаю, как это делается.

После таких откровенных слёз врача Розов почувствовал, что его глаза тоже становятся влажными. Несправедливая смерть! Если бы она имела права резать своей острой косой только убийц и прочих законченных негодяев. Но она бесстрастна…

Почти уже понимал Анатолий, что здесь, на этой «точке» Земли, она служит не Дьяволу, а крановщику Цепину из частной строительной компании. Но то, что произошло, то произошло, и уже ничего не исправишь. Осталась только надежда на то, что и Смерть бывает справедливой и… святой. Анатолий предусмотрительно сказал Филипчуку:

– Полиция и прокуратура не должна знать о том, что блокнот, точнее, записная книжка Думбадзе у меня. Дядя Тимураз, хоть и хороший человек, но сам, того не ведая, по незнанию, глупости, совершил преступление. По сути, он укрыл опасного преступника от карающей руки правоохранительных, точнее, судебных органов. Впрочем, он теперь неподсуден. Разве что, только там… в другом мире. Его наивная доброта и неумение разбираться в людях и ситуациях и породили зло.

– Почти согласен с вами, Анатолий, – сказал Филипчук. – Но не стоит ругать покойника… Что же касается «карающей руки», то коротка она и частенько не бьёт преступников, а нежно поглаживает по их… кучеряшкам и лысинам. Впрочем, что тут говорить. Вы любили Думбадзе не меньше меня. Я знаю…

– Вот и хорошо.

– Да, Анатолий Петрович, ещё один деликатный момент. Чтобы вы знали… Я в курсе почти всех дел Тимура. Он оставил мне… в наследство свою клинику. Она целиком принадлежала ему. Я был, всего лишь, заместителем директора.

– Это замечательно и справедливо,– Анатолий всё никак не мог уйти. – Я не сомневаюсь, что так и должно быть. Ведь у него, как он говорил, не имелось родственников.

– Погодите! Я не всё сказал. Я лично читал его завещание, заверенное нотариусом. Он, понимаете, как будто, чувствовал свою смерть, её приближение. Я, правда, смеялся над тем, что мнительный Тимка собирается отправляться на тот свет… Но он, увы, оказался прав, и тут ничего не попишешь.

– Никто не знает, что с ним будет завтра.

– Согласен. Но я не о том… Вам, Анатолий Петрович, Думбадзе оставил свой двухэтажный особняк на улице Космонавтов, с гаражом, личным автомобилем и все свои денежные сбережения… Он любил вас, как сына. У него больше никого не было, кроме меня и вас. Я клятвенно обещал ему проследить за тем, чтобы его последняя воля, распоряжение было выполнено.

– Боже мой! – как мальчишка, вспылил Анатолий. – Да ничего мне не надо! Он и так для меня много сделал. А вы – его друг, соратник, коллега, сподвижник… Сами понимаете.

– Нет! Вы, определённо, максималист,– Филипчук положил ему руку на плечо. – Не горячитесь и не убивайтесь, молодой человек. От судьбы не уйдёшь. Но всё будет так, как решил покойный. По закону и справедливости. А за мою судьбу не переживайте. У меня всё есть… Я ведь здесь не последним человеком считался и считаюсь.

– Я понимаю.

– Чтобы вы успокоились, доложу. У меня имеется шикарная машина, загородный дом, доллары, слава и авторитет, надеюсь, что неплохого врача. Всё имеется. Но нет главного – Тимура. А завещание его заверено нотариусом в присутствии…

– Ладно, вы меня извините… Я сам не знаю, что говорю, – уходя, тихо произнёс Розов.– Вы уж сами… сделайте, как надо. Мне пока не до нотариуса. У меня – цейтнот, у меня жуткая потеря времени. Есть и ещё одно нераскрытое убийство.

Дверь за сыщиком затворилась. Филипчук достал из шкафа большую колбу с медицинским спиртом, налил себе немного в стакан и залпом выпил, по-простецки, занюхав выпитое рукавом халата. Потом по селектору вызвал секретаря-референта Алексея Матвеевича.

Почти за час перед открытием магазина «Галантная дама» Розов у дверей ожидал Ларису. То и дело проскальзывали вовнутрь помещения молодые и не очень продавцы и продавщицы, не обращая на сыщика особого внимания. Но вот появилась и Емельянова, она увидела Розова ещё издали. Приветливо улыбалась, была рада встрече с ним.

– Здравствуйте! – сказала Лариса.– А я уже думала, что вы уже никогда сюда не придёте. Вы – интересный человек.

– Не очень интересный, Лариса, и сейчас нахожусь в довольно глупом положении,– признался он, от волнения, забыв даже с ней поздороваться. – Ваше лицо стоит перед моими глазами и днём, и ночью. Честно говоря, мне не до сна.

– Разве так бывает?

– Получается, что… бывает. Но я пока пришёл к вам не по личному, а совсем по другому делу. Я сыщик из частного детективного агентства Анатолий Розов.

– Понятно,– с обидой сказала Лариса,– а я-то, глупая, думала… Что вам всем нужно от моего отца? Что?

– Мне нужно, чтобы он говорил на допросе у следователя, чтобы он не молчал. Он должен сказать всё, что знает по делу убийства Арефина. Извините, Лариса, вам что-нибудь Егор Нилович об этом рассказывал? Я убедительно прошу сообщить, хотя бы мне, а не лейтенанту юстиции Жуканову, что вы знаете… об этом. Так будет лучше.

– Ничего он мне не говорил, господин частный сыщик, – сухо ответила Лариса.– Ничего! И даже, если бы что-то и говорил, то, что из этого? Я, уважаемый господин Розов, не Павлик Морозов, продавать своего отца не хочу, даже если он… негодяй. Но такого не может быть! Мой папа – не преступник!

– Значит, ничего не говорил. Передайте, Егору Ниловичу, что я постараюсь присутствовать на его допросе.

– Скажите честно и прямо, вы считаете моего отца убийцей. Да? Вы – лично. Считаете?

– Я только пока предполагаю, что возможно, так и есть. Мне очень хочется, чтобы всё было иначе. Но в любом случае я не оставляю вас…

– Отойдите, пожалуйста, от двери. Не загораживайте проход! – Лариса нервничала.– Мне пора быть на рабочем месте, за прилавком.

– Лариса, мы ещё с вами встретимся,– сказал ей вслед Розов,– и вы всё поймёте.

Она хлопнула дверью. Точнее, не стала придерживать её рукой, дверь резко закрылась сама. Обида, горечь, досада, разочарование душили её и угнетали.

Почему же так безжалостен и не справедлив белый свет к ней и её отцу?

– Девочка моя, Ларисочка,– обняла её за плечи хозяйка магазина, высокорослая и крепкотелая женщина в очень зрелом возрасте. – Успокойся, прошу тебя. Я всё видела. Не плачь. Я сейчас выйду и скажу этому хаму и маньяку всё, что о нём думаю.

Она так и поступила и предстала перед Розовым, ещё не успевшим отойти от дверей магазина. Она довольно смело поднесла к носу детектива здоровенный кулак.

– Ещё раз пристанешь к Ларисе, бабский страдалец, – сурово предупредила дородная тётка, насквозь пропахшая парфюмерией, – я без полиции обойдусь! Понял?

– Понял,– кисло улыбнулся Розов, – всё понял. А такими кулаками, как у вас, можно запросто забивать гвозди… даже в дубовые брёвна.

– А я и забиваю! – гневно ответила хозяйка. – Чтоб к моему магазину на километр не подходил!

– Уймитесь, бабушка, – беззлобно ответил, уходя и припадая на правую ногу. – Станете культурней и сдержанней – и тогда Господь, возможно, позволит вам пару минут постоять у ворот рая. И это может случиться очень скоро, если вы так будете бросаться на незнакомых людей… Вот так-то, бабушка!

– Какая я тебе бабушка, хромой чёрт! – кричала ему вслед рассерженная старуха-франтиха.– Нашёл бабку! Сам ты старик дохлый… без костыля! А мне ещё и сорока лет нет, бандюга околозаборный! А приоделся, как порядочный! Кого раздел, бандюга?

Хозяйка частной торговой точки была крайне возмущена.

С братьями Арефиными Анатолий встретился в офисе детективного агентства почти сразу же после неприятного разговора с Ларисой. Розов обрисовал им всю сложившуюся ситуацию, ничего не утаивая. Заметил, что единственный кандидат на роль убийцы Арефина – стропальщик Емельянов никоим образом не подходит на роль бандита.

– Мужики, ещё раз хочу заметить,– доверительно и устало сказал Розов,– что, вполне, все три преступления, которыми я… которыми мы с вами сейчас занимаемся, связаны между собой. Но мне становится понятно одно, что смерть вашего отца лежит, всё-таки, не на совести Удава.

– А вдруг ты ошибаешься, Анатолий, – возразил Михаил.– Ведь мог же Удав убить и нашего батю.

– Сомневаюсь. Не стоит слишком уж торопиться, вешать на Самсонова-Смольского то, чего он не совершал,– ответил Розов.– Не думайте, что у нас, в следствии, всё так уж и плохо. А на счёт Удава, поймите: у меня с ним свои счёты. Здесь ваша помощь не понадобится. Я не собираюсь оставлять его в живых.

– Ну, ты и отчаянный парень, Анатолий Петрович! – удивился Константин.– На «мокруху» пойдёшь? Не боишься? И нам об этом свободно говоришь… Всё у тебя просто, как в туалет сходить и помочиться. Понятно, мы с Мишей люди надёжные. Тут ты маху не дал. А за нашего отца кто отомстит? Знал бы я, кто убил, тогда…

– Ты, Костя, кислое путаешь с пресным, – досадливо ответил Розов.– И сейчас подробно объясню, почему. В любом случае, я уверен в том, что убийца вашего отца от возмездия не уйдёт… А если это будет не так, значит, я никакой не сыщик, и грош мне цена.

Очень терпеливо, в который раз, Анатолий Розов объяснил «непонятливым» братьям, что Удав в настоящее время стоит, практически, вне закона. За «случайную» гибель таких, как он, во время «оказания сопротивления» и в любых других, «крайних», ситуациях ни кого не судят и даже не ругают. Наоборот, человек, вовремя ликвидировавший, по сути, монстра, достоит похвалы и уважения.

Кстати, в таком раскладе заинтересованы не только органы правоохранительного порядка, но и то, кто стоит за рецидивистом, точнее, тот, кто зависим от него… по определённому ряду причин. Такой человек, возможно, и не один, обязательно существует. С Удавом всё ясно, как день.

Но вот убийство Арефина было покрыто тайной. Здесь в роли преступника мог быть любой человек, от давнего недруга Петра Фомича до случайного прохожего. Ситуация пока не однозначная. Да и, как правило, у такого убийства обязательно должен быть мотив. Вряд ли, пусть самый последний урка, за просто так, за каких пятьдесят рублей лишит жизни человека в рабочей одежде.

Это почти исключено. Но только «почти», потому что существуют в нашем бесшабашном и туповатом мире несколько категорий молодых отморозков, которые могут замочить первого встречного только для того, чтобы повысить в своей крови уровень адреналина.

Главное сейчас было найти мотив преступления или отсутствие такового, но по какой-то причине. Это и будет та самая истина, от которой и надо будет начинать, как говорится, пляску. В противно случае остаётся только одно: делать круги у злополучного оврага и строений, идущих под снос, и задавать «лукавый», с хитринкой, вопрос каждому подозрительному гражданину: «А вы случайно не убивали мастера Арефина?». Да тут и ответ просматривается однозначный. Ведь даже убийца ответит: «Ну, что вы! Как же можно? Живого человека…».

Сделав паузу в своих рассуждениях, Розов достал из холодильника на кухне бутылку с водкой. Нарезал в одну большую тарёлку солёных огурцов и колбасы, нашёл три небольших стаканчика… Всё это принёс в кабинет и поставил на большой письменный стол в кабинете-приёмной. Надо было помянуть Думбадзе.

– Этот круг просто так не замкнётся,– сказал Розов, разливая водку по стаканчикам.– В него могут попасть и самые нежданные «гости».

Тут же Анатолий сообщил, что допрос и, вероятно, арест Емельянова перенесён на завтрашний день. Не зря тянут в следственном комитете Окружной прокуратуры с тем, чтобы пораньше упечь Егора Ниловича в «кутузку». Видимо, не все и не до конца уверены в его виновности.

Но, поскольку улики, точнее, совокупность косвенных, вроде, налицо, многие пришли к единому мнению, с некоторыми сомнениями, что преступник – он. А за лейтенантом, может, уже и старшим, юстиции Жукановым дело не станет. Анатолий не сомневался, что Игорь, как умел, всё подвёл под единую черту и почти убедил в своей правоте того, кого надо. А в том, что тянут резину с арестом Емельянова, особых секретов нет… остались сомнения. Но они рассеются, ибо, сколько же можно мурыжить одно дело.

Ведь, если имеется потенциальный преступник, то можно и поставить точку. Будущее Егора Ниловича определено – посадят, как капусту да помоями обольют, на всякий случай. Ведь и Розов то до конца не верил в святость Емельянова.

Они безмолвно помянули Думбадзе, выпили, закусили колбасой. Константин скривил лицо, слушая не совсем убедительные доводы Анатолия «за» и «против», витиевато, но отчётливо выругался.

– Ты, как с цепи сорвался, братец, – чуть не поперхнулся водкой Михаил. – Чего ты лаешься?

– Какой, к чёрту, дядя Егор убийца! – возмутился в свою очередь Константин. – Вроде, я должен радоваться как сын убитого, справедливость восторжествовала… Дудки! Это же – полная залепуха! Ерунда!

– Но пока так, – развёл ладони в стороны Розов,– и ничего нет убедительнее и яснее, чем эта версия, шитая белыми нитками. Самое страшное заключается в том, что на допросах Емельянов не говорит правды. А то, что от него слышат, ни в одни ворота не лезет. Понятно, Игорёша Жуканов – дурак, но не в такой же степени. А Егор Нилович уверенно и целеустремлённо копает под себя яму.

– Ничего не понимаю! – Михаил разлил остатки водки по стаканчикам, выпил и тут же встал. – Разбредёмся по своим углам и думать будем. День, в принципе, только начинается.

Они последовали примеру Михаила, выпили, потом Розов определённо сказал:

– Что тут думать? Если вы хотите мне помочь, то я буду вам очень благодарен. Но дело затевается опасное. Вы должны, как бы, следить за мной. Даже не следить, а сопровождать меня, подстраховывать, быть, по-возможности, всегда за моей спиной, на расстоянии двадцати-тридцати метров. Естественно, афишировать вам себя не следует.

– Для чего сопровождать? – удивился Михаил.

– Всё просто, – пояснил Розов, – если меня убьют, то тогда вы поёдёте в уголовный розыск или в прокуратуру и обо всём, что я вам рассказал, доложите там. Лучше всего, чтобы об этом знал начальник Следственного отдела подполковник Василий Захарович Растороп. Он далеко не гений в сыске, но определённую натаску имеет, да и относительно честный человек. Это в наше время – большая редкость… Его вы знаете.

– А ни навалиться ли нам втроём на этого Удава и… – Константин погрозил в сторону окна невидимому врагу. – Так ведь проще, Толя.

– Не проще, – возразил Розов. – Я вооружён, а вы – нет.

Директор детективного агентства доходчиво объяснил им, что отсутствие у них оружия может стать причиной их гибели. А если добыть для них левые пистолеты, то тут пришьют сразу несколько статей: приобретение, хранение, применение, за этим могут… приклеить, что называется, и самосуд, если пожелают.

Оформление документов на оружие – дело долгое, даже с учётом того, что они стали бы штатными сотрудниками детективного агенства. Но они пока стали ими так… на подхвате, на добровольной основе, почти, нелегально. Ведь надо учитывать, что они самые заинтересованные лица в том, чтобы покарать убийцу их отца. Да и ситуация вырисовывалась форс-мажорная, потому как преступник в лице Емельянова, как бы, уже был «нарисован».

Что касается Розова, то он имеет право, в рамках разумного и дозволенного, принимать участие в поиске преступника, помочь в его задержании… Но арестовывать его Анатолию не дано, ибо, хоть он и сыщик, но частное лицо. Правда, при взятии Удава и его «случайной» ликвидации такие, получается, тонкости не распространяются. Розову проще было действовать одному. Он не хотел, да и не имел права, подставлять братьев и никого другого.

– А действовать будем прямо сейчас, – Розов достал из кобуры свой ПМ, проверил его техническое состояние, количество патронов в обойме, вложил туда и запасную.– Направляемся на улицу Клязьмина, дом семь, квартира шестнадцать. Вы, разумеется, всегда должны находиться на расстоянии от меня. А когда приедем на место, будете ждать внизу, у подъезда. Если новоиспечённого Евгения Евгеньевича Смольского не окажется дома, то после завершения нашего похода вы свободны.

Они почти согласились с вескими доводами Анатолия. Молча, братья последовали за Розовым. Именно это незначительное перемещение, движение их тел в пространстве офиса спасло кого-то из троих от огнестрельной раны, возможно, и от смерти.

Послышался едва слышный хлопок пистолетного выстрела, и, аккуратно пробив двойное оконное стекло, в кабинет-приёмную влетела пуля. Братья Арефины с большим опозданием упали на пол. Розов мгновенно вытащил свой ПМ из кобуры под курткой. Но больше выстрелов снаружи не последовало. Все, к счастью, остались живы и здоровы.

– Вот, Удав – всем удавам удав!– вставая на ноги, прорычал Константин. – Ничего не боится, змей поганый!

– Это стрелял не Удав, – пистолет Анатолия утонул в кобуре. – Самсонов больше надеется на свои стальные пальцы и шёлковую верёвочку. Он душитель экстра-класса. Но, понятно, когда запахнет для него жареным, он будет обороняться всеми подручными средствами. С пулей и со стеклом разбитым я потом разберусь. Сейчас некогда!

В отличие от них, несколько растерявшийся и ошарашенный, Михаил ничего не сказал. Он тоже встал на ноги, потирая ушибленную коленку рукой.

Первым из подъезда дома, на самом нижнем этаже которого, располагался офис детективного агентства, вышел Розов; следом за ним, на обусловленном расстоянии, – братья Арефины. Все трое отправились на улицу Клязьмина. До неё, к счастью, было рукой подать. Минут семь ходьбы.

Анатолий не сомневался в том, что взялся за трудное дело. Но решение этой задачи было неотложным, с решением которой тянуть резину, медлить не стоило. Вероятнее всего, что связь между всеми этими преступлениями, всё-таки, есть. А вот именно каким образом и на сколько, следовало узнать.

Не просто же так полторы минуты тому назад кто-то хотел лишить жизни именно его. Ясно, что никого другого. За что? Если за то, что он напал на след Удава, то нерезонно. Реальному благодетелю уголовника-рецидивиста, наоборот, было бы гораздо выгодней натравить Розова на Самсонова. Впрочем, это только отчасти именно так.

Ведь для того, что бы жизни, материальному и моральному благополучию, чиновника или бизнесмена, по сути, чёрного кардинала ничего не угрожало, то Удава должен был кто-то… ликвидировать. Неплохо было бы, чтобы этим бичом божьим и стал какой-нибудь частный сыщик, типа Розова. Но с другой стороны, тот же Розов, вполне, может сдать Самсонова славным «внутренним органам» живьём.

Вдруг Удав, возьмёт и раскается, начнёт колоться, «петь», расплачется, маму и папу вспомнит, своё не счастливое детство… Жизнь, наполненная тупиками, и не таких страусов в их собственные яйца паковала. Гога, то есть Глеб Самсонов, не исключение… Всё человеческое ему не чуждо, потому он и вломит по полной программе того гражданина, который ему заказывал и поручал мокрые дела. Может быть, и «покупатель» то и не один, а их несколько. Удав запросто сдаст своего благодетеля, ибо «по понятиям» нынче живёт только кошка, которая знает, в каком месте ей позволено справлять свою нужду.

На все сто процентов Розов был уверен в том, что в него стрелял не Самсонов. Матёрый и опытный преступник не стал бы так светиться, по сути, подставлять себя. Да и он бы не промахнулся… А если бы он знал, что промах возможен, нашёл бы другое время и место для убийства сыщика и сделал бы дело без шума, и, скорее всего, надёжным проверенным способом. Для этого у него есть крепкие руки со стальными пальцами и шёлковая удавка.

Навести Самсонова на след Анатолия мог, кто угодно. Тот же Шура Бриков перед опасностью смерти, по причине своей трусости и хронического малодушия, простому желанию жить. Он ведь и не ведает, что давно отправлен в один из самых Дальних Миров. Но тот, который уже там, в виде кометы, ощущает себя живым, возможно, и не зная, кто он и откуда. Да и Вороньему Глазу, «живому трупу», выгодно было, чтобы кто-нибудь ликвидировал Удава.

Значит, в кабинет офиса детективного агентства стрелял господин, которому было бы очень выгодно, чтобы убийцей считался Емельянов или кто-нибудь, «пущенный по мокрому делу паровозом». Если не станет в живых Розова, то с Емельяновым вопрос решиться довольно просто и само собой. Так, во всяком случае, полагает преступник.

Впрочем, это заблуждение, ибо убийство Анатолия насторожило бы, возможно, того же подполковника юстиции Расторопа. Ведь за ликвидацией директора детективного агентства стояла бы веская причина. В данном случае, единственная: Розов был близок к тому, чтобы выйти на настоящего убийцу Арефина.

Но тот, кто стреляет в неугодного ему человека, как правило, живёт надеждой на то, что останется незамеченным, а значит, безнаказанным за этот грех и все предыдущие. Вполне возможно, что за убийством Петра Фомича стоят события более серьёзные и значительные, чем пьяный дебош с кровавым исходом. Удав сюда никак не вписывается. Впрочем, он и не обязан быть козлом отпущения чужих грехов.

У него имеются свои – страшные преступления, за которые, ни в коей мере, недостаточной мерой наказания является даже и пожизненный срок. Тут, вполне, справедлива старая заповедь, не чуждая правилам и моралям большинства народов данной обители Земли: кровь за кровь, смерть – за смерть.

Перебежав улицу перед самым носом быстро идущего трамвая, потом, пройдя под высоко аркой, Розов оказался во дворе нужного ему дома. Братья Арефины остались его ждать у подъезда.

Ни единой минуты не терял Анатолий. Он приготовил пистолет к стрельбе и осторожно позвонил в квартиру под номером шестнадцать, которая находилась на третьем этаже старого пятиэтажного дома. Никто не отвечал на звонки и даже на стук в дверь. Розов решительно достал из кармана плаща отмычку, легко справился с замком, к счастью, простейшим, китайского производства. Он вошёл вовнутрь.

В небольшой однокомнатной квартире, кроме всего того, что необходимо в быту, практически отсутствовала мебель. Старый диван, журнальный столик и два стула. Скромно. Ничего лишнего. Но зато над кухонным столом, над объедками и пустой консервной банкой, над залитой вином газетой летал рой мух, и группа тараканов отчаянно штурмовала засохший ломоть белого пшеничного хлеба.

Тут не имелось даже жалкого подобия холодильника, но стоял грубо сколоченный деревянный топчан.

Почти под ним, рядом с табуреткой, на полу валялась потрёпанная книга, повествование американского писателя Дональда Хамильтона «Смерть в Неваде». «Надо же,– не без злорадства подумал Розов, – суперпоганая тварь читает самую развлекательную детективную литературу. Наверное, сравнивает реальные преступления, которые происходят в жизни, с теми, коих предостаточно наплодилось в беллетристике».

В туалете и ванной тоже не было никого. Анатолий не поленился посмотреть и во встроенных шкафах.

Может быть, ему, Розову, стоит подождать хозяина здесь, в его логове? Он готов встретить бандита и почти радушно сказать: «А вот и мнимый Евгений Евгеньевич изволили нарисоваться». Нет! Времени терять нельзя. Теперь уже на счёт шли часы и минуты, а не дни. Розов уже знал, что новоиспечённый Смольский числиться матросом и одновременно сторожем на речной барже, которая неизвестно почему стоит в заливе на якоре, в метрах двухстах от причальной стенки.

Частный сыщик Розов, выходя из квартиры Самсонова, аккуратно захлопнул за собой дверь и спустился вниз по широким щербатым ступенькам. У подъезда его терпеливо ожидали братья Арефины. Частный сыщик поблагодарил их за помощь и подстраховку, сообщил, что Удава не оказалось дома. Анатолий убедил их в том, что сопровождать его нет никакого смысла. Но в разговоре не скрывал, что отправляется сейчас именно к этой трёклятой барже.

Туда надо было добираться на автобусах, с пересадкой. Он заверил их, что ничего опасного ему сейчас делать не предстоит. В конце концов, Константин и Михаил перестали возражать. Всё же, Розов не всегда и не во всём был последователен…

В данном случае, он просто не хотел, чтобы братьев видели посторонние люди на берегу залива, напротив того самого места, где стояла баржа. Да, возможно, её уж там и не было. Константин и Михаил выглядели несколько смурновато – видимо, находились ещё под впечатлением произведённого в их сторону выстрела.

После стихийной вечеринки, организованной прямо на строительном объекте, в одной из бытовок, по случаю прекрасного стечения обстоятельств (крановщик Цепин остался в живых) в пьяно-приподнятом настроении Григорий Матвеевич шёл домой. Но не один, а с молодым стропальщиком Федей Кламовым, вызвавшимся проводить старика до самого порога его дома. Шли, покачиваясь, и даже пели по пути. Не постоянно, а периодически.

Вдруг Цепину остро захотелось передохнуть. По дороге им встретился сквер. Они присели в одной из беседок, перекурили. Федя, с грустью, заметил, что сейчас неплохо было бы, прямо здесь, пропустить по стаканчику водки. Щедрый на добрые житейские дела и поступки глобальный злодей Цепин, недолго думая, извлёк из пространства пол-литровую бутылку с водкой, два пластмассовых стаканчика и пару солёных огурцов. Кламова это не удивило. Он только сказал:

– Мне говорили мужики, что ты, Матвеевич, фокусник. Это хорошо, что у тебя всё это в пиджаке лежало. А если есть, чего б нам ни выпить.

– Ты так, на самом деле, считаешь? Что я всё это с собой нёс? – в свою очередь, удивился Эвтаназитёр. – Впрочем, думай, как хочешь. Разливай!

Молодой и очень уважающий людей старше себя, особенно, товарищей по работе, Кламов не заставил себя долго ждал.

Откупорил бутылку, разлил водку по стаканам. Выпили. Федя отметил после первой, выпитой здесь, в беседке, дозы спиртного заметил, что Цепин – человек умный и образованный.

– Ты, люди говорят, почто что экстрасенс и многое знаешь. Так вот, скажи мне честно, Матвеевич, – поинтересовался Федя. – Летающие тарелки существуют или это придумали… иностранцы. Они сообразительные потому, что у них двойные… стандарты.

– Федя, причём здесь какие-то иностранцы? Гы-ик! – громко икнул Цепин. – Мы в данной субстанции Земли – абсолютно все разные… А национальность – это условность. Самому Господу Богу выгодно разделить нас по национальностям, странам, языкам, на разные, неубедительные вероисповедования, чтобы разделять и властвовать.

– Тут я не хочу с тобой спорить, Матвеевич, потому что ты… не прав. Ты мне на вопрос ответь. Прямо и качественно.

– Добро, – на сей раз, водку разлил Эвтаназитёр, – выпей и закуси огурцом, молодой господин Кламов!

Федя так и сделал. Не заставил себя долго ждать и Цепин. Он внимательно посмотрел на своего юного товарища, размышляя, в каком ракурсе подать ему рассказ о НЛО. Прежде всего, он пояснил, что летательный аппарат в форме «тарелки» – одна из самых экономичных конструкций и удобных для скоростного перемещения в пространстве и времени.

Но это могут быть не только «тарелки», но и «шары», «сигары», «треугольники», «клочки огня»… Тут же Григорий Матвеевич заметил, что понятия «времени», по мирозданческим представлениям, не существует. Да и «пространство» – это не только всё, что находится вокруг, но оно заключено и в нас самих.

– Не дай тебе бог, Федя, подумать, что «малое» протекает в «большое, и – наоборот, – сказал Цепин.– Это заблуждение. При знании сути дела, к примеру, до Венеры можно добраться самым коротким путём. Везде множество «входов» и «выходов»…

Цепин старался пояснить всю эту «мудрёную механику» Кламову как можно короче и проще. Но это не совсем получалось.

Кратчайшие дороги к самым далёким мирам начинаются не с космодромов. Есть множество путей, которые находятся, к примеру, в теле человека… Оно тоже часть Мироздания и само является таковым.

– Чего ты крутишь вокруг да около, Матвеевич? – саркастично сказал Федя. – Ты иногда умный, а порой такую околесицу несёшь…Ты мне просто объясни, есть летающие тарелки или нет.

– Короче! Вот ты, к примеру, бросил камень в воду. А он упал не на дно реки, а, как бы, улетел, то есть, будем считать, просочился в одну из субстанций планеты Ио. При этом он улетел в такое её состояние, которого, по представлениям «самых смышлёных» гуманоидов определённых, развитых цивилизаций не может быть…

– Ни хрена ты не знаешь, Матвеевич! Ну, это и не беда. Главное – у нас имеется выпить и закусить. Ерунду говоришь. Причём здесь планета Ио?

Цепину ничего не оставалось делать, как чертыхнуться. Конечно же, он мог в долю секунду вбить в голову этого пацану при помощи… долбанной телепатии некоторую часть познаний в этой области, но передумал. Григорий Матвеевич решил, чтобы «земной разум» молодого человека должен самостоятельно постичь пусть что-то, опираясь на собственное, весьма, примитивное мышление.

Не вдаваясь в подробности, Цепин кратко выдал Кламову, что на Земле и во вселенной существует большое количество довольно развитых цивилизаций. Они изучают свой мир и соседние, поэтому, иногда меняя, «плотность» материи, путешествуют «в пространстве и времени» на всяких разных, не обязательно летательных аппаратах и приспособлениях. «У некоторых относительная материальная концентрация, Федя, примерно такая же, как и у нас, – пояснил Цепин,– поэтому им… попроще появляться перед нами. Время от времени». Григорий Матвеевич сказал, что хватает и космических пришельцев, но добираются сюда самым коротким и рациональным путём.

– Всё равно, не поверю, Матвеевич, – Федя находился в изрядном подпитии,– что существует «летающие тарелки» или Снежный человек.

– Ну, ты, молодец, Федя. Ты существуешь – это реально, – возмутился Цепин. – А Снежный человек не имеет на это право. Его не может быть, потому что ты – пуп земли, а он тебе… померещился. Повторяю! Во всех субстанциях океанских глубин и недр Земли множество разумных цивилизаций…

– Я слышал, некоторые учёные предполагают, что такие имеются.

– Их, представь себе, бесконечное множество! Даже цивилизация Камней, видимых нами, вынуждена использовать для изучения субстанции нашего земного мира летательные аппараты. У них они в виде «огненных квадратов».

– Матвеевич, а случайно не существует на Земле цивилизации строительных кирпичей? – Кламов прикольно подмигнул. – А то мы с ними вышли бы на связь. Нет, не половую, а самую такую… нормальную, типа, пообщаться.

– Всякая вещь имеет духовную субстанцию, Федя. Тебе этого не постичь своим куриным мозгом,– нравоучительно заметил Царь Успения, – и увидел, что к ним в беседку вошли два молодых полицейских, настроенных не совсем дружелюбно.

– Так, мужики, быстро встали! Забираем с собой водку! – грозно сказал тот, что потолще и покороче. – Едем в отделение!

От такого поворота событий Кламов вмиг протрезвел, чётко понимая, что городское и любое окружное УВД ныне тоже на хозрасчёте. Каждый ищет свою выгоду.

– Мне не нравится твой тон, с каким ты обращаешься с людьми, – сказал Цепин полицейскому. – Мы – не преступники. А если вам необходимо встретится с таковыми, то их великое множество. Нам же не мешайте завершать дискуссию о том, может ли существовать дружба между мальчиком и девочкой.

Второй полицейский, что подлиннее, отстегнул от пояса резиновую дубинку и пошёл с ней на Цепина. Григорию Матвеевичу ничего не оставалось сделать, как сказать борзым господам при исполнении»: «Быстро полетели отсюда!». Полицейские, словно рассыпались в воздухе, на мельчайшие частицы. А недотёпе Фёдору увиделось, что просто поспешно ушли. Кламов удивлённо и не без уважения к Цепину сказал:

– Хорошо, Матвеевич, когда все тебя знают и всё схвачено. Вот и менты, по-современному, копы слиняли. Увидели, что ты старик уважаемый, и смылись. А меня бы, точно, повязали и все карманы бы обчистили.

– Не болтай о том, чего не знаешь, – оборвал его Цепин. – Я отправил этих… Одним словом, я отправил их не Восточные Саяны, а в центральную городскую баню. Они сейчас там парятся. Правда. они в форменной одежде. Некультурные, невоспитанные и нагловатые господа.

– Мне бы фантазию, как у тебя, Матвеевич. Я сидел бы дома, сочинял бы сказки и плевал в потолок. Купил бы себе дом в деревне, катер «Амур» и трёх проституток.

– Успокойся, Федя! Деньги уже распределены, гонорары выплачены всем тем, кому надо за самые страшные и потешные сказки. Пора бы нам отправляться по домам. Впрочем, допьём водку.

– Я выпью… Пусть даже подохну.

– Успокойся, тебе умирать ещё рано. В иной мир, – Цепин внимательно посмотрел в глаза стропальщику, – тебе ещё время не выпало идти. Освободиться от тела тебе предстоит через тринадцать с половиной лет.

– Ты что, охренел, Матвеевич! Мне ещё и сорока лет не будет. С чего это я помру? Третья Мировая война начнётся, что ли?

– Зачем тебе, Федя, война. Ты просто утонешь, по пьянке, на Чёртовой речке. Точно такая же… смерть была у бетонщика-формовщика Филиппа Аркадьевича Залознова. От судьбы не уйдёшь.

– Это я помню. Мне Аркадьевич пятьсот рублей остался должен. Теперь, пиши пропало. С покойника не возьмёшь.

– Я за него долг отдам, – Цепин достал из кармана пиджака пятитысячную купюру.– Возьми, Федя! Сдачи не надо.

– Брось ты, Матвеевич,– повёл плечами Федя, но деньги взял.– Ты же за него отвечать не должен.

– Филипп, я твой долг земной отдал, – сказал прилетевшей к беседке сороке Цепин. – Так что, ты там не нагружайся переживаниями.

– Ты, что, Матвеевич, с мёртвыми общаешься?

– С какими мёртвыми? Где ты видел мёртвых? Вот эта сорока, самец, и есть теперь – бетонщик Филипп Аркадьевич Залознов. Стал птицей.

– Спасибо, Гриша. Теперь я спокоен, – сказала сорока и улетела прочь.

Кламов, вероятно, от перепития, вырубился. Цепин тяжело вздохнул, и они улетели с Федей из беседки прямо в квартиру Эвтаназитёра. Устроив молодого нигилиста Кламова на одном из диванов, Григорий Матвеевич налил себе крепкого кофе и начал заниматься своими обычными делами, которые и должен исполнять Царь Успения и властелин одной из субстанций земного мира.

Для него было привычным и обязательным занятием просматривать пространство земного мира, контролировать процесс организованных им природных катаклизмов, глобальных катастроф, эпидемий и локальных войн. Цепин был доволен тем, что всё идёт своим чередом. Люди уходили в иные миры, даже не успевая понять, что с ними происходит. Но ничего. Скоро уходящие перейдут на новый отрезок своей бесконечной Жизни и начнут привыкать, адаптироваться к иным условиям своего существования. Тоже ведь бытиё.

Далее он увидел, как представитель среднего бизнеса Валерий Анфисов, чертыхаясь и не понимая, что происходит вокруг, едет в своём «Нисане» на городское кладбище, чтобы на одну из могил, где покоится неизвестный ему гражданин Никодим Кагетович Силямов, доставить две пачки папирос «Беломорканал». Анфисов не знал, почему он так поступает и буквально каждый день.

Но он так делал, потому что был уверен в том, что обязан возить курево на эту могилу. Естественно, в данной ситуации не могло быть и речи о посещении каких-то там Майорок и Хургад. Может быть, впервые в жизни у Валеры Анфисова появилось настоящее дело. По пачке сигарет «Прима» без фильтра, для разнообразия, приносила на могилу Силямова и бездомная кладбищенская собака, помесь овчарки неизвестно с кем. Где она добывала сигареты, оставалось великой тайной даже для неё самой.

В народе говорят, что «впереди себя не убежишь». Это так, это аксиома, по крайней мере, для подавляющего числа людей, не обладающих феноменальными способностями. Смысл мудрости забытой или полузабытой пословицы Розов понимал и подчинялся, ибо ничего другого не оставалось, физическим и прочим законам, действующим здесь. Еще говорят: «Спеши медленно».

Но Анатолий торопился. На автобусах, с пересадкой, он добрался в район залива. Потом спешил, прихрамывая, довольно быстро проходил мимо портальных кранов и причальных стенок. Здесь находилось устье реки и, в принципе, почти начиналось море. Волнение и ярость повелевали сыщиком.

Наконец-то! Вот она, та самая баржа. Стоит себе спокойно на якоре и не так далеко от берега. Но как до неё добраться? Мальчишка, лет двенадцати-тринадцати, недалеко от берега сидел в старой деревянной лодке и ловил рыбу. Он держал в руках средних размеров телескопическое удилище.

– Слушай, парень,– обратился к нему по-свойски Розов, – перевези меня вон к той барже! Я заплачу!

Ни слова не говоря, конопатый пацан в зелёной футболке с коротким рукавом и фуражке с надписью над козырьком, на английском языке, «Аризона», смотал удочку и, довольно умело владея вёслами, подгрёб к берегу.

– Ты меня, парень, там, у баржи не жди, – сказал ему Розов. – Сразу же отчаливай, назад плыви! Я до самого утра на этой калоше останусь. С приятелем бутылочку раздавим… Поговорим – не виделись триста лет. Может, и больше.

– Ага, точно, – ответил пацан, отталкивая веслом от дна лодку с Розовым на борту, – там есть сторож. Я его знаю. Дядя Женя. Так его звать. Сильный, зараза! Верёвку, толщиной в палец, руками разрывает.

– Вот-вот, мне, как раз, Евгений Евгеньевич и нужен, – он протянул пацану сторублёвку.

– Не-а! Не возьму, – запротестовал юный рыболов. – Друзья дяди Жени – мои друзья.

– Как хочешь, – Анатолий спрятал деньги в карман. – В общем-то, правильно.

Крикливые надоедливые чайки летали почти над самыми их головами. «Жить бы тут, прямо в лодке, – дурашливо подумал Розов, – ни о чём не заботясь. Рыбу ловить…». Он криво ухмыльнулся. На ум ему пришло изречение конопатого пацана: «Друзья дяди Жени – мои друзья». Надо же, как взрослый выразился. Но неведомо симпатичному мальцу, что этот самый великий авторитет – липовый дядя Женя – ни одну живую душу загубил своими сильными, можно сказать, волшебными пальцами.

Доплыли они до места быстро. Розов приложил палец к губам, дескать, парень, не шуми. «Хочу своему приятелю-корешку сюрприз сделать, появиться перед ним внезапно, как снег на голову. Вот радости-то нам обоим будет!».

Рыбачок понимающе кивнул головой. Остановились у кормы баржи, где сыщик двумя руками зацепился за что-то металлическое, напоминающее скобу. Лодка бесшумно отчалила. Анатолий тихо и стремительно взобрался на палубу, опираясь руками и ногами за всё, что можно. Пока в его поле зрения никто не находился.

Сыщик не спешил извлекать пистолет из кобуры. Всегда успеет. Розов осторожно пошёл в сторону служебного кубрика, потом уже в каюту, спускаясь навстречу опасности вниз по крутой лестнице-трапу. В темноте, как ни осторожно, но оступился. Или ему помогли это сделать?

Не случайно при падении Анатолию показалось, что кто-то толкнул его в сторону… вместе с лестницей. Впрочем, это ему не почудилось. «Не повезло,– ударяясь головой обо что-то твёрдое, подумал Розов.– Всё должно было происходить гораздо лучше».

Когда он пришёл в себя, то увидел, что находится на полу, очень плотно обитом линолеумом. Розов ощутил и то, что на нём кто-то изрядно поупражнялся – болели рёбра, вероятно, несколько штук было сломано. Разбиты губы, подбородок, правое надбровье… Но самое страшное заключалось в том, что лежал он, связанный по рукам и ногам, тонкой, но прочной верёвкой.

В кубрике, довольно просторном, горел не яркий свет. За столом сидел симпатичный мужик, действительно, внешне похожий на египтянина. Можно было бы назвать Удава и красавцем, если бы не горбатый нос, не поднятый вверх подбородок – результат врачебного мастерства покойного Думбадзе. Самсонов жевал варёную курицу, неторопливо запивая её молоком.

– А ты, Удав, очень изменился,– пробормотал разбитыми губами Анатолий.– Был, пожалуй, поприятней – почти что Аполлон, такой крутой парень и по роже, и по одёже. А теперь – сплошь интеллигентный… с орлиным шнобелем.

– Фу, как некрасиво! Такую гадость приходится слышать от покойника. И он меня обзывает ещё какой-то там кличкой… гнилой – Удав. Ещё и «шнобель» вместо «носа». А ведь ты, сыщик вонючий, должен запомнить и всем на том свете передать, что встретил на барже не Удава, а Евгения Евгеньевича Смольского, радушного и гостеприимного хозяина этой посудины. Вру! Посудина мне не принадлежит.

– Это мне, как-то, слушать твой бред надоело. Спешишь, Глебушка…

– Не перебивай, тля! Слушай дальше и сюда! Попрошу обратить полное внимание на человека, пожирающего курицу! Я теперь Смольским на всю оставшуюся жизнь буду. А тебя придушу… и на корм рыбам отправлю. Авось, не отравятся.

– Помечтай немного.

– Кстати, пистолетик я у тебя приватизировал, деньги и документы тоже. Ксиву твою и оружие за борт выброшу, как и тебя. Согласись, гнилая, хромоногая камбала, тебе на том свете ничего такого не понадобится. Да и денежки в иных местах ни к чему.

– Торопишься, Самсонов, торопишься.

– Тороплюсь, ты прав, – смачно обгладывая кость, кивнул головой Удав. Посмотрел на сыщика исподлобья. – Эх, ищейка ты, вонючая! Через десять-пятнадцать минут тебя в живых не будет. А если бы ни сел мне на хвост, то жил бы – не тужил. Я тебя придушу прямо на палубе. К ногам железяку приделаю и – салют Мальчишу, как говорил один из Гайдаров.

– Зачем мне стараться для тебя и топтать своими ногами на палубу. Ты – здоровый медвежонок, мой труп по трапу вверх прямо до палубы и допрёшь. А в иллюминатор я не пролезу. Великоват. А если и пропихнёшь… вдруг я зацеплюсь зубами за борт и воскресну.

– Ой, да не понтуйся ты! Не хитри. Где же ты видел, чтобы куски мяса воскресали? А-а, в кино видел? Ну-ну. Я не таких бычков в банку закатывал,– он подошёл к Анатолию с большим столовым ножом.– Не дрожи, листик осиновый. Колоть не буду. Крови боюсь.

Удав, перерезал верёвку на ногах Анатолия, опять сел за стол – продолжать трапезу. Уголовник сделал это не из гуманных пробуждений. Необходимо, чтобы у сыщика, что называется, отошли затёкшие ноги.

Выход из создавшегося положения уголовник видел только один: убивать сыщика надо на палубе. Так получится намного быстрее и чище. Уголовник был абсолютно уверен в своём физическом превосходстве над частным детективом-недоумком, да ещё и хромым. Сомнений у него на этот счёт не имелось.

Самсонов знал, что сейчас, в течение двух-трёх минут, Розов не сможет встать на ноги. Действительно, лодыжки и ступни у Анатолия «приходили в чувство» тяжело, болезненно. Неприятно щипало, покалывало под кожей… потом резкая пронзительная боль. Но терпимо.

– Я, знаешь, сыскарик хромой, люблю на досуге детективные повестушки и романчики полистать,– ухмыльнулся Удав.– Так в каждой второй книжке принято, чтобы злодей-преступник перед детективом полностью выкладывался, зная, что сыщику, всё равно, крышка от гроба заказана… А потом… куда кривая выведет. Но у тебя и гроба не будет. Плавающий труп неизвестного гражданина.

– Может быть, я выживу, Удав. Как ты считаешь?

– Чудес не бывает, мой хромой дружок. Ты не спасёшься. Да я тебе и ничего не скажу. Подыхай в неведении! А вдруг в аду или в раю угро или прокуратура имеется. Но частный сыск – это наверняка. Но мне до фонарика. Мне твои загробные дела… без интереса.

– Не надо ничего говорить. Мне сейчас о душе надо подумать, а не твоё кукареканье слушать,– схитрил Анатолий. – Доктора Думбадзе ты убил. Я в курсе. Опасно было его в живых оставлять. Вороньего Глаза тоже хотел порешить, но дело не довёл до конца. Правда, теперь он тебе не страшен, даже и живой.

– Случаются и у меня ошибки, Розов. Все мы – люди.

– Ты и внешность сменил. Так что, пусть Шура живёт… Повезло. Теперь уже и не важно, что Вороний Глаз видел в Твери, как ты полицейского задушил, Глеб Панкратович. А ещё почему-то и Гога.

– Такое к тебе без касаний. Что да почему – не твоего ума дело. А на счёт Думбадзе… уважал я его. Но пришлось убить. А ты как бы поступил на моём месте? Так же. Факт… на лице. На твоей побитой роже этот факт. Въехал?

– Надеюсь не быть на твоём месте. Задушил ты многих,– ноги у Анатолия уже почти пришли в норму. – Тебе, видать, и не упомнить, скольких ты отправил на тот свет. Но, наверное, не забыл, как несколько лет тому назад, в этом городе, на пляже задавил своими смрадными лапами одного студента Валентина Чикова. По кличке Чиж.

– Ой, да что ты говоришь,– театрально взмахнул руками Удав.– Я прямо его фамилию и назывуху спрашивал! Задушил, помню. Крепкий сукарь попался. Чуть было меня самого в покойники не записал. Но его погоняла я не знал! Гадом буду!

– Понятное дело, – Анатолий пытался незаметно, хоть как-то, помассажировать ноги. Но это было невозможно. Руки крепко связаны за спиной. – Зачем тебе знать его биографию? Зачем? Ведь ты не любознательный мальчик.

– Что тебе понятно, сыскная вонючка?! – заорал уголовник.

– А то и понятно, дерьмо поросячье, что это не единственное убийство, висячее на тебе… из тех, что практически доказаны. Тут формулировка «подозрение в убийстве» только проформа. Не больше.

– Скольких замочил, все на мне. Я по ним по ночам не плачу.

– Добрые дяди денежками тебя угостили. А теперь вот расплачиваются с тобой по новой… за всё хорошее: мурло твоё поганое помогли изменить, паспорт сделали, квартиру, пусть хреновенькую, но организовали… У тебя, Самсонов, далеко не один заказ имелся. Это точно.

– Откуда ты знаешь, ищейка?! – Удав от всяческих оскорблений вышел из себя и встал из-за стола. – Кончай трёп! Вставай и вали на палубу! Можешь сопротивляться. Я разрешаю. У меня имеется свой, личный, незасвеченный пистолетик – славная курочка с цыплятками…

– Ты гонишь, углан!

Самсонов вытащил из-за пазухи, точнее, из внутреннего, видно, огромного кармана клетчатого поношенного пиджака «Вальтер» средних размеров.

Направив на сыщика ствол, бандит сквозь зубы сказал:

– Вставай, ублюдок!

Но Анатолий и не собирался подниматься. Он спокойно смотрел на Удава, который был зол и очень удивлён, что сыщику известно немало фактов из его биографии.

– Ах, какие мы страшные и… тупые, – иронично заметил Розов, стараясь вывести противника из душевного равновесия. Он ещё угрожающе сказал.– Ты учти, как только меня убьёшь, своими пальчиками или удавочкой мне горло раздавишь – придёт сюда и твой благодетель. Ему, поверь, дерьмо зелёное, следует тебя срочно ликвидировать. Усёк? Ему такая двуногая и очень приметная реклама на хрен не упала!

– Нет, тля огородная, – разъярённый Удав угрожающе надвигался на полулежащего, – ты подохнешь в незнании! Как я сказал, так и будет!

– Постой секунду! Дай пожить, Змей Горыныч, – Анатолий старался узнать, как можно больше.– Наверное, скажешь, что ты и Арефина не убивал.

– Не убивал я твоего Арефина, – опешил Удав, а потом почти прошипел Удав. – Слышать о таком слышал, но не мочил его. Какой навар мне и удовольствие от простого мужика-то?

– А кто знает? Может, навар и был.

– Чушь поросячья! Ты, давай, перед своей геройской кончиной навесь на меня и тех, кто от поноса или геморроя ласты склеил, всех, кто, вообще, от скуки или тоски подох. Давай! А что? Мне один хрен, пожизненный срок светит, а то и, как бы, случайная ментовская пуля. Я в курсе. Семь бед – один ответ. Но меня не заметут! Вот, в чём штука, дружок улыбчивый. Извини, заболтался с тобой, мне тут, господин хороший, одного хромого придурка санкционировать надо.

Удав понял, что прокололся. Погорячился – и кое-что сыщику открылось. Ну, любит Гога побазарить, себя показать и похвалить. Но какая тут может возникать разница, если частному сыскарю, всё едино, подыхать. Но очень надо, чтобы Розов на палубу поднялся. Не тащить же его труп потом наверх. Да и разделывать Удав на куски его не собирается и выкидывать в окно трюма. Зачем кровить? Проблема не нужна. Утонет Розов – и концы в речную воду. Да и море рядышком.

У Анатолия в голове возник естественный вопрос. От кого же Удав мог услышать об убийстве Арефина? От кого? В органах полиции работает немало людей, да и в прокуратуре, кто в курсе. Впрочем, и одна из газет об этом писала…

Может быть, Удав оказался в курсе, когда прочитал эту заметку. Но вряд ли он придал бы этому значение и запомнил фамилию убитого. Нынче почти все периодические издания «кровью залиты», тираж ведь надо… держать, если не поднимать. Об убийствах пишут всяких и разных, более зверских, чем это: рецидивисты, психи, маньяки… Удав информирован, но не благодаря газете. Зачем ему об этом знать? Непонятно. Явно, здесь кроется что-то другое.

Но, размышляя об этом, Розов был наготове. Он был наготове, собран, что называется, сжатый, как пружина, физически и морально. Вместе с тем, Анатолий находился в относительно расслабленном состоянии, старался быть, как бы, не участником, а наблюдателем происходящего. Он умозрительно и спокойно, как мог, уже, словно видел, что скоро будет происходить. Не зря же чему-то его не один год учили сенсеи.

Назревал великий шанс не только выжить, но и выйти из этой схватки победителем. Тем более, очень заметная хромота, многочисленные побои, нанесённые ему Удавом, да и то, что бандит был вооружён, капитально расслабляли Самсонова, убивали в нём чувство осторожности. Кроме того, бандит был уверен в своей силе и ловкости. Ведь всегда и почти всё… получалось.

Обоим раздумывать было некогда. Разъярённый Удав бросился к Анатолию, чтобы поднять его на ноги пинками, заставить если не выйти, то выползти на палубу. Но очень многого не учёл самонадеянный рецидивист, а главное, того, что зашёл к сыщику со стороны его ног. Анатолий мгновенно произвёл подсечку.

Абсолютно не ожидавший такого поворота событий, Удав упал, ударившись головой об пол. Но он, всё же, успел в падении захватить левой рукой правую ногу Анатолия. Ей же, в доли секунды, получил удар по коленной чашечке. Всё остальное для Анатолия уже было делом техники. Ведь он уже стоял на ногах.

Мнимый Евгений Евгеньевич несколько раз поднимался с пола в состоянии нокдауна, но получал мощные и стремительные ответы – удары головой, корпусом, коленом, головой… К сожалению, руки у Анатолия были связаны. Розов не щадил преступника, на чьей совести, на чьих злых руках были десятки смертей.

Теперь рецидивист лежал на полу, распавшись, словно куль картошки. Подвела его самонадеянность. И ещё… лень. Не хотел он тащить наверх, на палубу, труп уже задушенного сыщика, как говорится, на собственном горбу. Тяжело и хлопотно. Анатолий ведь тоже крупный парень, как и Удав.

Всё, вроде бы, складывалось хорошо. Но времени терять Анатолию не следовало, вот-вот Удав мог прийти в себя. Розов не без труда нашёл нож, который валялся на полу. Кстати, и стол с посудой, в результате борьбы, был опрокинут.

Сыщик встал на колени и между пятками зажал нож, поставив его лезвием вверх. Руки одеревенели. Но когда он, наконец-то, не перерезал, а перепилил верёвку не очень острым ножом, постепенно сосуды, от предплечья до кончиков пальцев, начали наполняться кровью, то есть жизнью… Это ощущение было не из приятных. Две-три минуты понадобилось для того, чтобы прошли болевые ощущения и восстановились двигательные функции рук. Теперь он, особо не торопясь, отыскал в висячем шкафу свой пистолет и, осмотрев обойму, спрятал его в кобуру.

Нашёл там же, в кухонном ящике, свои документы, деньги. Потом подошёл к неподвижному Удаву и первым делом разоружил его, лишив «Вальтера». Конфисковал у бандита небольшое количество имеющихся у него американских долларов и российских рублей. Аннулировал поддельный паспорт на имя Смольского. Внимательно его рассмотрел. Документ был самым настоящим и выдан соответствующими органами, вероятно, «по причине утери прежнего документа».

Анатолий поставил стол на ножки. Взял из шкафа кусок солёного сала, съел его и запил тёплой водой, прямо из носка небольшого алюминиевого чайника, стоящего тут же, на электроплитке. Видно, от пережитого, от волнения немного проголодался. Но это полбеды.

Надо признать, что побит он был уголовником изрядно. Ясно, что рёбра зарастут, как на собаке. А вот жуткая, почти нестерпимая головная боль давала о себе знать. Лампочка светила всё тусклее, явно подсаживались аккумуляторные батареи. Но спешить было надо. Только потому, что сюда мог нагрянуть любой не очень желательный гость. Наконец-то, беглый зек застонал, приходя в себя, пробормотал:

– Прокололся я, падла.

– Как у тебя здесь не прибрано, Гога, – не без юмора сказал Розов и любезно сообщил.– Хочу заметить, господин Самсонов, ты не просто прокололся, а погиб. Ментам или в прокуратуру я сдавать тебя не собираюсь.

– Надо было тебя, суку, здесь и кончить. В окно бы я тебя свободно пропихнул… Я просто хотел…

– Хотел поломаться, покривляться передо мной. Это, Глеб Панкратович, результат пагубного влияния американских детективных романов на слабую психику почти юного господина. Без театра никак не можем. Но ты не переживай, Гога. Ты и здесь меня не смог бы убить. Я не душитель, но перегрыз бы тебе горло своими неважно запломбированными зубами.

– Кто же меня убьёт? Копаться полгода-год будут, а потом судить. А там… мир не без добрых людей.

– Не надейся! Но радуйся тому, что подохнешь со спокойной совестью. Смерть, любезный приятель, надо оплачивать только смертью. Иначе не очень справедливо получается, по отношению к жертвам.

– Но я скажу,– тяжело задышал рецидивист, не делая попытки встать на ноги,– но я скажу, кто тогда мне заказал убийство студента Чижова, кто сейчас помог с ксивой и квартирой…. Может быть… Они крепко повздорили, вот я и помог.

– Не напрягайся. Ничего тебя не спасёт. Не надо блеять, барашек. Какие мы храбрые и суровые, когда лишаем жизни других. А когда самим надо нырять под землю, в данном случае, под воду, становимся скромными и застенчивыми… до неузнаваемости.

– Мы ведь можем договориться, Розов. Мне, ясное дело, лучше долгая отсидка, чем смерть… Оно ведь понятно.

– Мы теряем время, Глеб Панкратович. Опять начинаются долгие беседы. Я всё знаю. Заказчик убийства Чижа – следователь Жуканов. Он тогда, не так уж и давно, был совсем глупый и молодой… Он не знал, что об такого киллера так ты, капитально обмараться можно, всю жизнь в дерьме ходить будешь. Я не подкупен, и уж если ты влип, то из своих рук я тебя не выпущу, душитель.

– Ну и сука же ты, – отчаянно сквозь зубы пробормотал Удав. – Су-ка-а!

Сыщика мутило. Он чувствовал всем телом, что побит изрядно. Усталость и боль в суставах, шум в голове. Кроме того, нелегко дышать. Явно, поломана пара рёбер. Они тоже давали о себе знать. Ничего, они заживут… Но что было делать сейчас? Вытаскивать этого негодяя на палубу? Сил, явно, может не хватить. Самсонов сам туда забираться не станет.

Наверняка снова придётся Розову бороться со здоровяком, которому уже терять нечего. А стрельбу здесь с кровопролитием устраивать не желательно.

Оставалось одно – убить бандита здесь, раздавить, как муху, и постараться не засветиться. За рецидивиста, стоящего, по сути, давно вне закона, ему ничего не грозило… Но по инстанциям, как водится, затаскают. Даже, если поймут, что тут была, самая настоящая, необходимая самооборона. Правда, потом, может быть, и похвалят. Впрочем, как знать.

Удав лежал присмиревший, широко раскинув руки. Вероятно, Самсонов, хватающийся сейчас за любую возможность выжить, что-то затеял. Но сыщик был начеку.

Анатолий старался сделать всё, чтобы уйти отсюда, с баржи, незамеченным, не оставить никаких заметных следов после своего присутствия здесь. Он без труда нашёл в навесном шкафчике около десятка полиэтиленовых пакетов.

Тщательно обернул ими документ, свои и Удава, деньги, спрятал свёрток во внутренний карман куртки. Ту же процедуру проделал с «Макаровым» и трофейным «Вальтером». Всё упаковал надёжно. Был абсолютно уверен в том, что огнестрельное оружие ему пока не понадобится. Рисковал, но исходя из сложившейся ситуации.

Он боковым зрением увидел, что слева от него стоит на ногах, уже оклемавшийся, Удав и стремительно тянет к его шее руки. Розов стремительно ушёл корпусом в сторону и резко ударил противника тыльной стороной ладони в подбородок. Сыщик среагировал удачно и вовремя – рецидивист оказался в долгом нокауте, грузно завалившись у ног Анатолия.

Плащ, пиджак со свёрками в полиэтилене, брюки и шляпу он обернул какой-то грязной тряпкой, туго перемотал верёвкой и всё это привязал к спине. Потом открыл иллюминатор, «смотрящий» в сторону берега. Пришлось немного повозиться с тугими и немного заржавевшими болтами. Видно, это «окно в мир» уголовник, да и никто до него, не открывал. Свежего воздуха здесь и без того хватало.

Самсонов, конечно же, знал, что его встреча с Розовым обязательно произойдёт, не мог предполагать, что именно здесь и так скоро. А что ему, Глебу Панкратовичу, именно отсюда придётся десантироваться… на тот свет, Удав никогда бы не поверил. Лодок и катеров, к счастью, поблизости не было видно.

С большим трудом Розов поднял размякшее тело рецидивиста и одним рывком, пропихнул, вытолкнул, точнее, выдавил его наружу через круглое и не такое уж и узкое окно. Ещё один толчок – и Самсонов-Смольский оказался за бортом. Послышался всплеск воды. Анатолий, не теряя времени, выбрался вслед за ним наружу и прыгнул в волну залива. Он успел догнать погружающееся в воду безвольное, но пока живое тело Удава.

Сыщик набрал в лёгкие побольше воздуха, плотно сжимая рукой шею Самсонова, и поднырнул вместе с ним под самое дно баржи. Там, в середине, примерно, по центру дна, Розов и оставил его. Стопроцентная смерть… Вряд ли отсюда выберется потерявший сознание субъект.

Анатолий плыл под водой долго, чувствуя, что ему уже не хватает воздуха. «Как бы ни остаться тут вместе с утопленником». Он досчитал мысленно до пятнадцати и… вынырнул. Баржа находилась всего в нескольких метрах от него. Повезло, что во время затяжного нырка он не потерял ориентировку. Вдоволь надышавшись, он немного полежал на спине.

Правда, его тянуло вниз, в бездну, намокшая одежда, привязанная к его телу сзади, в районе лопаток. Но дело было сделано. Сыщик был удовлетворён. Сейчас он старался выплыть на берег как можно дальше от лодки, в которой сидел маленький конопатый рыбачок. Поэтому Розову, правда, по течению, пришлось сделать небольшой крюк.

С юным рыболовом он теперь больше никогда не встретится. Да и какой уголовный розыск или прокуратура будет подозревать в убийстве Удава его, частного детектива. Там просто не поймут, к чему такие фокусы. Но за смерть Думбадзе и многих других людей он отомстил. Как мог. Просто иначе и поступить было нельзя.

Кроме того, Розов не сомневался, что во многих грязных и кровавых делах был замешан и Жуканов. Именно поэтому Анатолию и не стоило, что называется, следить, то есть оставлять после своих действий следы. Но Розов обязательно сообщит… даст понять и врачу Филипчуку, и пенсионерке Анисимовне, что Самсонов приказал жить долго.

Ночью Розов фактически не спал, а очень короткими промежутками входил в состояние беспамятства. Болело тело, голова, сердце… Казалось, нет на нём живого места. Он увидел не во сне, а стоящего рядом с его кроватью, Думбадзе, который говорил: «Всё ты правильно сделал, мальчик мой! И если убийство такого мерзавца грех, то он – на мне. Ты придёшь завтра на мои похороны, Анатолий?»

«Приду, если не умру, сегодня ночью сам, Тимураз Георгиевич, – просто ответил Анатолий. – У меня нет сил… Сдавило сердце. Дыхания… не хватает».

Рядом с Думбадзе возникла фигура Цепина. Анатолий мог поклясться, что они не мерещатся ему, что он видит их на самом деле. У него не было сил, чтобы позвать мать и даже пошевелиться, его сердце работало с перебоями. Порой… останавливалось.

Да, это Удав нанёс ему под левое ребро такой мощный удар, что теперь оно отказывает. Может быть, Анатолий не может пережить и осознать тот факт, что стал… убийцей. Или в воде переохладился? Но ведь он всегда был здоров и бодр, если не считать его пулевого ранения в ногу. Как просто умереть человеку и как нелегко… родиться.

– Чего вы оба смеётесь? – беззвучно сказал он Цепину и Думбадзе. – Что тут смешного? Один – покойник, второй – шут гороховый со своими закидонами…

– Ты вот, Тимур, приглашаешь на собственные похороны Толика,– укоризненно заметил Царь Успения. – Но ведь не хорошо это… Разве живых хоронят?

– Ну, хорошо. Сам я живой. Но тело-то моё необходимо зарыть, как полагается,– начал оправдываться Думбадзе. – Если у них, у людей, так принято…

– И тело твоё живёт, бывший господин Думбадзе, – пояснил Цепин. – Но своей жизнью.

– Вы можете, в конце концов, вызвать «скорую помощь» или разбудить мою мать,– беззвучно возмутился Розов.– Неужели вы не понимаете, что я… умираю?

– Уход из этого мира в любой другой, Толя, надо заслужить,– сказал Цепин.– Помучайся здесь, в земной обители, заверши своё дело… а потом уже, как говориться, пакуй чемоданы.

– Да, Григорий Матвеевич прав,– кивнул головой Думбадзе.– Толя, ты не умираешь. У тебя просто, как говорится, инфаркт миокарда. Сегодня ночью есть, а завтра утром – не будет… Всё придёт в норму.

Они оба мгновенно исчезли, и Анатолий почувствовал, что, как будто, провалился в чёрную бездну, в которой ни холодно – ни жарко… Утром сыщик раскрыл глаза и осознал, что жив. В буквальном смысле слова, он почти вылечился за одну ночь. Розов знал, что это не чудо, что так бывает… Головокружение, боль в теле, как и в сердце, всё же, осталась. Но она уже не была такой резкой.

Розов вспомнил, что ему пригрезились Думбадзе и Цепин. Оба живые. Но сон есть сон. Чего только ни накрутит мозг, тем более в тот момент, когда, прямо сказать, Розов чуть концы не отдал. Но сейчас, Анатолий был спокоен. Он, почему-то, знал, что Думбадзе не умер, а родился здесь же, на Земле, только в другой её субстанции. Там материя сильно разрежена.

Но они, эти непонятные, мыслящие существа, внешне похожие на огромные мясистые лепестки гигантского дерева, научились менять структуру, по сути, однородной материи, «уплотнять» её. Они исследуют соседние миры. Являются и сюда на летающих, плавающих, проходящих сквозь плоть многих земных субстанций «тарелках». Желающих посетить наш мир множество, даже из тех, кто живёт «по-соседству»… Думбадзе уже родился, в том мире, который Цепин назвал цивилизацией гуманоидных Инфузорий.

Практика существования многих соседних миров исключает вечную жизнь в одной оболочке.

Что касается Удава, то он был заброшен в мир Железных тварей, не очень развитый и статичный. Такое ему выпало за содеянное… Идёт обкатка мирозданческой энергии, а тут даже и «наказание» следует принимать с благодарностью. Нет ничего мёртвого, а живое убить не возможно.

Незримый Цепин пояснил Розову, что, в какой-то степени, он, Анатолий, «умер». Неуютно стало в теле сыщика Фобостиянину, и гуманоид оставил его, отправившись в одну из соседних цивилизаций данной субстанции Земли. Он стал по плотности, примерно подобной человеческому телу, таким же, как оболочка Розова, собаки, кошки, коровы, но не дерева, ветра, мысли…

Одним словом, родился земном океане новый житель, представитель очень развитой цивилизации Атлантов. Они телами своими чем-то похожи и на людей… Но ластоногих. Всемирный океан диктует свои условия.

«Теперь, Толя, ты – Великий Элементал,– словно, сказал ему откуда-то, издалека, Эвтаназитёр. – Без сомнения, ты – наследник крановщика. Но тебе, как говориться, какое-то время придётся становиться на ноги… утверждать себя. Элементалов, которые отвечают за движение мышц твоего тела, мыслей, действий, помыслов и всяких; и разных слуг, живущих в твоей оболочке, я в учёт не беру. Тут одни приходят, другие – уходят… Заболтался я с тобой. В Австралии пожар… Десятками люди уходят в иные миры. Животные и растения тоже. Я не дам погаснуть огню.

«Скотина! – бросил в пространство Розов. – Какая же ты скотина, Цепин!».

«Ты ропщешь на того, кто выше всех и над всеми, – ответило пространство голосом Эвтаназитёра.– Ты не разумен, потому и… прощён».

Встав с постели, Розов увидел в окно, как одно большое белое пятно ведёт за руку маленькое. Мать и дитя, и оба человекоподобных, полупрозрачных существа идут по земле, не касаясь её ногами. Просто девочке-ребёнку в этом городе приснился сон, что её «покойная» мать пришла за ней из неведомого мира. Почему-то Анатолию было известно и понятно, что происходит с матерью и дитём.

Студенты технологического университета Вася и Лида на первую пару опоздали. Причиной их прогула был частный детектив Розов. У него, видите ли, назрела необходимость задать им «всего пару вопросов».

Естественно, Лида возмущалась. Но что поделаешь! Надо идти на компромиссы, ведь именно он помог студентам отделаться от этого не порядочного следователя Жуканова. Спасибо! Она добрые дела помнит. Но зачем что-то ещё у них спрашивать? Сказать-то им абсолютно нечего.

Увидев влюблённых рядом с головным зданием университета, Розов приветливо помахал им рукой издали. Они тоже, как могли, дали ему отмашку. Не очень приветливо. Сколько же можно их беспокоить!

– Я смотрю, ребята, вы не очень-то рады нашей встрече,– заметил Розов. – Но я вас надолго не задержу.

– Мы на лекцию опаздываем, – буркнул Вася. – Правда, она для всего курса, народу много будет, и перекличку обычно делают на таких занятиях после первого часа занятий.

– Вот и славно, – вид Анатолия, конечно же, не вызывал у студентов симпатии, – быстренько переговорим.– Не любуйтесь вы моей побитой физиономией. С детективами всякое случается.

– Больно?– участливо спросила Лида.

– Нет, даже приятно, – ответил сыщик, вспомнив, как чуть от сердечного приступа минувшей ночью ни отправился вслед за Думбадзе. – Мужчиной себя чувствуешь.

Начатую таким образом беседу решили продолжить, сидя на скамейке, неподалеку от основного корпуса вуза. При ярком солнечном свете Розов, пожалуй, только сейчас, как следует, разглядел их, эту влюблённую парочку. Василий – парень очень крепкий и кряжистый, с густыми рыжеватыми волосами на голове, чуть выше среднего роста.

Взрывной характер, но временами застенчив, при разговоре старается увести в сторону свои золотистые глаза. Почти красавец, если бы ни рыжие густые и клочкообразные брови.

Лида – маленькая шатенка с синими глазами. Лоб широкий, как и у Васи. Нос маленький, чуть вздёрнутый. Широкие ноздри, значит, любопытна и самолюбива. Зубы мелкие, частые. Что касается губ, то они полноваты, как у человека добродушного и несколько прямолинейного.

А у Василия губы тонкие. Человек с хитринкой… Впрочем, возможно, изучение человеческого характера по его физиономии, телодвижениям, манере говорить и, в целом, поведения – дело пустое. Но как знать.

Просто Анатолию захотелось попристальней вглядеться в юные лица. Да и сам-то от них по возрасту не так далеко и ушёл. Они третьекурсники, значит, он старше из всего лет на пять, от силы на шесть-семь.

– Так, что, Анатолий Петрович, – девушка натянуто засмеялась, – в жмурки будем играть? Вы с нами встретиться решили, а вопросов не задаёте.

– Просто, смотрю на вас, – он пересел на противоположную скамейку, что стояла рядом. Так было удобней разговаривать с ними. – Обожаю счастливых людей. Вы, наверное, никогда не ссоритесь?

– Почему? – удивилась Лида.– Ссоримся, конечно. Как все.

– А поссорились в тот вечер, в районе разрушенных старых зданий? Ну, вы знаете, о каком времени я говорю. Или тогда не вечер, а почти ночь была? – осторожно поинтересовался Розов и уточнил. – Я про то время вам напоминаю, когда был убит Арефин.

– Поссорились. Точно. Что-то мне Вася обидное сказал, и я убежала… ещё на трамвай успела, – стала вспоминать девушка. – В общежитии все выходные просидела. Потом мы померились. Но откуда вы об этой ссоре знаете, Анатолий… Петрович?

– Опять двадцать пять! – сквозь зубы процедил Вася! – Или вам зацепиться не за что?

– Почему же?– сыщик был настроен довольно дружелюбно. – Подозреваемых – хоть отбавляй. Мне просто, всё-таки, хочется узнать, может быть, ты, Василий, находясь в полном одиночестве, заметил что-то подозрительное.

– Ничего. Нашёл эту злополучную саблю в разломанной трубе разрушенного дома… а уже потом сдал её в музей.

– А-а, понятно. Значит, если точнее, то вы саблю не вместе нашли, как утверждали… на допросе. Ладно. В принципе, какая разница! Впрочем, разница есть. Послушай, а у тебя голос чем-то на Жукановский похож.

– Я плевать на него хотел с высокой башни! – Василий стал нервничать.

– Если честно признаться,– засмеялся Розов, – я тоже.

– А мы через месяц решили пожениться, – сообщила студентка, сказал невпопад,– квартиру снимем. Теперь я буду не Прохина, а тоже, как Вася, Колосова.

– Поздравляю, ребята! – сказал Розов. – Но только куда вы торопитесь?

– Какая разница,– ухмыльнулся Вася,– мы, всё равно, что муж и жена. Друг без друга – нам никуда. И вообще, мы из одной деревни сюда приехали, в одном классе учились.

Щёки у Лиды слегка покраснели. Конечно, она потом, с глазу на глаз, выдаст Васе целый каскад упрёков и нравоучений за его откровение – «мы, всё равно, что муж и жена». Как было бы хорошо, чтобы надежды этой милой девочки-женщины не разрушились, не превратились в пепел на огненном ветру жизни.

Поспешно простившись с ними, Розов ушёл. Ему не довелось услышать дальнейших объяснений между Васей и Лидой. Да и слышать их было не обязательно потому, что сыщик уже многое знал. А студентка, всего-то на всего, дрожащим от волнения голосом спросила у своего без пяти минут юного мужа:

– Значит, Вася, ты… это ты убил Арефина?

– Ты должна верить мне, Лида, – Василий отвёл взгляд в сторону. – Так ведь дело наше дальше не пойдёт.

– Что ты, Вася! Я понимаю. Я за тобой хоть на каторгу поеду. Куда угодно! Но только зачем… зачем ты это сделал?

Вот, истинно женский характер – непредсказуемый, взрывной, сплетённый из противоречий, да плюс к этому почти детская наивность и уверенность, даже не в себе, а в своей значимости и умении, по возможности, жертвовать всем или определённой частью привычного ради любимого человека.

Скорее всего, такие черты характера присущи многим представительницам прекрасного пола. Впрочем, мир многообразен и непредсказуем. Если в нём не существует двух одинаковых дождевых капель, то, что тут можно сказать о людях, тем более, женщинах.

На похоронах Думбадзе народу присутствовало много. Перед тем, как опустить шикарный гроб с его телом с речами выступило немало людей.

Правом проводить в последний путь тёплыми словами друга, коллегу и бывшего начальника Филипчук не стал. Вместо него, перед телом покойника и собравшимися, довольно длинную речь произнесла солидная на вид женщина, какая-то начальница из горздравотдела: «смерть вырвала из наших рядов», «безвременных уход из жизни», «невосполнимая утрата», «спи спокойно, дорогой друг» и всё в таком же духе.

– Арнольд Иванович,– понимающе сказал Розов Филипчуку,– я вижу, как вам тяжело на всё это смотреть. Но, может быть, вам надо было…

– Нет, не надо было, Толя. Я уже сказал Тимке все самые добрые слова о нём, когда он был живой. Теперь пусть у его гроба, говорят о том, какой Думбадзе был хороший, его недруги и завистники. Пусть потешаться. Это их час. Тимки сейчас нет или, может быть, он отсюда очень и очень далеко.

«Да-да, он сейчас родился в очень дальнем мире гуманоидом, но инфузорией, – чуть было ни сказал Анатолий, но вовремя сдержал себя. – Чуть учёному врачу не ляпнул что-то несуразное».

Они помянули, как полагается, покойника. Выпили по стопке водки. Тут же находился и Цепин. Оказалось, что и он неплохо знал покойного Думбадзе.

Гроб спешно опустили в землю. Филипчук не общался ни с кем, из работников клиники. Вероятно, коллеги пронимали состояние души их нового начальника, поэтому не стремились в неё… залезть. Успокаивать скорбящего – это, всё равно, что сказать умирающему: «Царапина на вашем носу непременно заживёт».

Слова утешения почти ничего не значат. Но как важны и своевременны в час печали слова непреложной истины. Скажите скорбящему, что нет ничего смертного и конечного в Мироздании, от вас не убудет. При этом знайте, что вы не солжёте. А если хоть немного верите в произнесённое вами, но сказанное задолго до вашего пребывания в данной обители Земли мудрыми и наблюдательными людьми, то и душой не покривите.

Но сказать о том, что уже давно чувствовал и понимал сам, Филипчуку Розов не решился. Ведь Арнольд Иванович принял бы всё это за… бред, причём, ни к месту. Но Розов сказал ему одно, что на коллективные поминки Думбадзе не поедет.

Он сам, вместе с матушкой… помянёт дядю Тимура. Филипчук понимающе пригласил его в свой «Ситроен».

– Мои жена и дети, – пояснил врач-косметолог, – отправятся с кладбища в другой машине. А я доеду на своём автомобиле до дома, там его во дворе и оставлю… Потом на троллейбусе доберусь до грузинского ресторана. Всего десять минут езды… Ведь придётся, Толя, много пить…

– Конечно,– вздыхая, согласился с Филипчуком Анатолий. Он сел в машину рядом с ним. – Придётся помянуть Думбадзе, как следует.

Розов видел, что на заднее сидение садиться и Цепин, подмигивая сыщику. Трогаясь с места, Филипчук задумчиво сказал, что надо было захватить отсюда и давнего Тимкиного знакомого крановщика Григория. Ведь, возможно, он никого здесь не знает. Анатолий нашёл в себе силы не закричать, что вот же он, удобно устроился на заднем сидении, но вовремя понял, что Цепина, в данном случае, видит только он сам. И больше никто!

«Как ты мощно достал меня, новоявленный старик Хотабыч! – мысленно выругался Розов. – Нельзя же постоянно удивлять людей своими фокусами!»

«Это не фокусы, Толя! – беззвучно возразил Цепин. – На данном отрезке бесконечной Жизни мне выпало быть таким. А твой старик Хотабыч – мелкий авантюрист, предположительно из цивилизации Стихий… Но он даже и туда не вписывается, ибо, как мне известно, неумело скопирован с другого… литературного персонажа. К сожалению, это факт.

Но тут же Цепин заметил, что, если Господь допускает подобные беспределы, значит, они тоже имеют право на существование… Григорий Матвеевич убедительно и настойчиво попросил Розова не забываться и помнить, что он, Цепин, абсолютно реален.

«Я – не только Великий Элементал, – продолжал беззвучно говорить Цепин, – но и, кроме того, Эвтаназитёр, по сути, властелин всего человечества этой земной субстанции. Если бы ты знал, сколько их, соседних миров, то сошёл бы с ума прямо здесь… не отходя от кассы».

«Смерть Думбадзе твоя работа, Матвеевич? – спросил его Анатолий».

«Я уже пояснял, что это ничтожная часть из того, чем я занимаюсь. Программа, заложенная во мне, действует сама по себе… с божьего благословления. Я контролирую только массовые уходы из этой действительности. Даже привожу в действие этот механизм. А то, что тебе удалось убрать Удава, не случайность. Завершился срок пребывания мелкого и гнусного палача в сей обители. Самсонов своё отработал и отправлен, как ты знаешь, в один не из самых лучших миров. Но где лучше и хуже, не нам… грешным судить».

– Анатолий, чего же вы молчите? – спросил Филипчук, рассеяно следя за дорогой, ведущей к городу. – Как только закончиться вся эта не очень приятная неделя, я займусь оформлением вашего наследства. Вам только надо будет подписи кое-где поставить. Как у вас-то дела? Вышли вы на след этого мерзавца, который убил Тимку?

– Да. Вышел. Удава больше нет на этом свете…

– Всё правильно. Я вам очень благодарен, Анатолий. Никогда не раскаивайтесь в содеянном, вы совершили благородный поступок. Вы спасли от смерти очень и очень многих. Я в этом не сомневаюсь.

Подумав немного, Филипчук сказал, что эта кара более, чем справедлива.

«Кому дано уйти, тот и уйдёт отсюда в свой час,– проворчал Цепин.– Не говори, мужик, о том, чего не знаешь. А коли не ведаешь, то воспринимай всё, как есть. Твоё дело прихорашивать с помощью скальпеля страшилок. Кто-то именно через это, не прямо, но окольными путями придёт к тому, что вы называете смертью».

– Переутомился я, Толя, – признался Филипчук. – До такой степени устал, что вот слышу сейчас в собственном мозгу какой-то… прошу прощения, гнусный голос, который несёт несусветную чепуху.

– Такое случается с каждым первым, – сказал Розов, закуривая. – Ничего в этом страшного нет.

– Ничего не случается, Анатолий Петрович, просто так. Что-то ведь есть там… за пределами нашей жизни. Я ведь, пусть и врач с солидным стажем и большой лечебной практикой, но ни черта не понимаю… Что говорить о вселенной, если человек сплошная загадка. Не только для меня.

Розов внимательно слушал размышления учёного врача о таинствах жизни, её бренности, несправедливости человеческой смерти… В данном случае Самсонова он человеком не считал. Сыщик только изредка говорил «да» и вздыхал. Если бы знал сейчас Арнольд Иванович, что везёт в своём «Ситроене» самого вершителя судеб человеческих. Да и не надо было об этом знать Филипчуку. «Каждый сверчок – знай свой шесток».

В том, что остаток этого дня он проведёт дома у Цепина, Розов не сомневался. Именно, к подъезду дома, где жил Царь Успения, его вместе с «невидимкой» и подвёз Филипчук. Иначе не могло и быть.

После того, как «Ситроен» отъехал от них на порядочное расстояние, Григорий Матвеевич «материализовался», точнее позволил всем окружающим созерцать себя. Розов поплёлся следом за старым крановщиком с явными задатками руководителя очень большого уровня.

Они уютно устроились за знакомым уже Анатолию большим журнальным столиком в большой комнате Эвтаназитёра. Водка и самая разнообразная закуска уже стояла на столе. Цепин разлил спиртное по стаканчикам и сказал:

– Ты, Анатолий, выпей за помин души Думбадзе. А я подниму этот стакан, скорее, даже не за его новое рождение, а за продолжение Жизни славного человека!

Сказав это, Эвтаназитёр выпил. Его примеру последовал и Розов.

Сделав небольшую паузу, они закусили. Потом Цепин, сказав, что обязательно надо выпить ещё, иначе беседа не будет клеиться, налил водки в гранёные стаканчики – себе и Анатолию. Не откладывая, что называется, всю ценную информацию на потом, Григорий Матвеевич сообщил, что теперь, совсем скоро, абсолютно до мельчайших подробностей Розов узнает всё об убийстве Арефина.

Но помогать Анатолию в расследовании дела Цепин не желал. Ему, Царю Успения, вмешиваться в мелкие текущие дела не гоже. Тут же напомнил, что первоначально в реальном, но «зачёркнутом» варианте убили его, Цепина, а не Петра Арефина. Цивилизация Творцов промахнулась. Эти «добрые старания» у них… «заботливых» не увенчались успехом.

– А чего плохого будет в том, если человек проживёт на Земле не тридцать лет, – задал вопрос Розов, – а сто пятьдесят?

– Ты хотел сказать в одной из субстанций Земли? – сказал Цепин. – Ты даже представить себе не можешь, сколько их… Ну, столько человеку, как говорится, в одном месте ни даст прожить никто. Как водится, уже под старость, в его тело начнут подселяться элементалы-разрушители.

– Видимо, от них никому не укрыться.

– Никому. Даже мне. Что хорошего, Толя, к примеру, птице сидеть и сидеть в одной клетке? Даже, если она очень грешна, она не заслужила такой… кары. Любая, условная смерть, не только земная, несёт избавление от текущих проблем и даёт духовной субстанции новое рождение.

– Скажи прямо, Григорий Матвеевич, в каких отношениях ты находишься с «тёмными силами», допустим, с самим Дьяволом.

На этот вопрос Цепин ответил однозначно и, пожалуй, что с юмором. Он просто сказал, что, по сути, сам является одновременно и Человеком, и Богом, и Дьяволом. Странное утверждение. Конечно же, Григорий Матвеевич лукавил, уходил в сторону от прямых и сложных вопросов. Может быть, и не знал на них точного, определённого ответа.

В своём неизменном длинном серой плаще и такой же по цвету фетровой шляпе шёл Розов на важную встречу с Жукановым и Емельяновым, со следователем и подозреваемым в убийстве. Частный сыщик был почти уверен, что Игорёша сделает всё, чтобы не дать ему пообщаться с арестованным и посаженным в тюрьму Егором Ниловичем. Но что-то, так или иначе, надо было предпринимать.

На углу небольшой аллеи встретился ему хорошо знакомый, ни сказать, что бы друг, но приятель, инженер-проектировщик одного из ныне научно-исследовательских институтов Иннокентий Мохов. Познакомился он с Кешей года полтора тому назад в центральной городской библиотеке, когда они вышли перекурить на улицу из читального зала. Анатолий интересовался историей уголовного права Франции, а Мохов – чем-то, связанным с архитектурными традициями древнего Египта и заодно развитием текстильной промышленности средневековой Англии. Так он утверждал, но факт, конечно, не бесспорный.

Скорей всего, Кеша интересовался новинками современной отечественной беллетристики… Как ни глупо и ни смешно, но именно в этом Розов был почти уверен. Мохов не был похож на учёного. Правда, первое впечатление и оценка возможностей и способностей человека по его внешнему виду не всегда даёт верное и точное представление о нём, как личности.

Кеша был человеком обычного, среднего телосложения: ни худой, ни толстый, среднего роста, с умильной улыбкой, тонкой шеей, на которой, можно сказать, болталась лысеющая голова. Два проницательных чёрных глаза, мясистый в виде огурца, нос… При нём всегда находился огромный чёрный дипломат. Но, почему-то, Мохов чаще всего держал его под мышкой. Кроме всего прочего, инженер-проектировщик всегда находился даже не в приподнятом, а в улыбчиво-шутливом настроении.

Складывалось впечатление, что он буквально про всех знал что-то очень забавное или не совсем хорошее. Может быть, его улыбка – тяжёлые последствия перенесённого в раннем детстве менингита или частых просмотров американских фильмов, где беспричинно улыбаются даже монстры из однотипных «страшилок». Иной раз казалось, что Мохов держал во рту содержимое двухсотграммового стакана сладкого клубничного варенья и никак не мог его проглотить, или не хотел… Но выплёвывать не желал.

Одет он был, как попало: потрескавшаяся дерматиновая кепка на голове, мятые штаны неопределённого цвета и формы, синий плащ в крупных пятнах от прошлогоднего мороженого… Кисель, а не человек. Весёлый кисель!

Но, тем не менее, Кеша, похожий на расхлестанного и несобранного человека, с претензией на интеллигентность, про которого никак не скажешь «крутой», прекрасно играл в большой теннис, когда-то фехтовал, занимался гиревым спортом… Однажды на популярной телевизионной передаче «Поле чудес» он пытался угадать какое-то слово, но довольствовался только тем, что сам Якубович позволил ему спеть пару куплетов из какой-то очень современной, как бы, песни и пожал «эрудиту» руку. Но если без юмора, то Мохов был мужиком довольно ловким и сильным. Наверное, и сообразительным.

Увидев хромающего Розова ещё издали, Иннокентий слащаво заулыбался, и, наконец-то, взял из-под мышки свой дипломат в правую руку. Он даже не шёл, а, вроде как, плыл навстречу Розову, от радости встречи сияя, готовясь, если не задушить в объятиях приятеля, то что-то около… этого.

– Ну, здравствуй, здравствуй, задница! – он всем телом навалился на Анатолия и начал активно стучать его тяжёлым дипломатом по пояснице.– Рад тебя видеть!

– Здравствуй, передница! – парировал словесно-шутливый выпад Мохова сыщик.– Мы с тобой не так часто видимся, поэтому ты всегда готов раздавить меня в своих объятиях.

– Ты прав, Толяша, редко видимся, – сообщил Мохов.– Я недавно похудел на шесть с половиной кило, а потом ровно на столько же и… поправился. И ещё новость! Наконец-то развёлся со своей кикиморой. Разделили с ней квартиру… по-хорошему. Теперь живу, как кувейтский шах и даже лучше. Заходи в гости!

– Обязательно зайду, Кеша,– не солгал Розов. – С тобой я готов болтать, хоть всю ночь. Ты – вечная загадка природы. Смотрю, ты себе новые башмаки приобрел, Кеша. Снял с кого-нибудь или купил?

– Разумеется, купил, Толя. Других вариантов не наблюдалось.

– И что, у тебя не имеется перспектив приобрести, вдобавок к ботинкам, хотя бы, новую кепку?

– Перспективы колоссальные! Думается, что очень скоро выйду на защиту кандидатской диссертации. Но мне на мой внешний вид прицельно на-га-дить!

Пообщавшись между собой, почти, как два весёлых ковёрных, они разошлись. Каждый – по своим делам. Разумеется, обменялись номерами телефонов и адресами. Всё же, Розов решил в самые ближайшие дни навестить своего приятеля. Анатолий собирался сделать это и раньше, но… текущие дела, может, и не самые основные, закрутили, замотали.

Что ни говори, а Мохов – оригинальный, никогда неунывающий человек. Буквальна вся речь его протекала, точнее, пролетала в шутливой манере – присказки, анекдоты, прибаутки, поговорки, приколы… А то, что он считал нужным поведать собеседнику, мог повторять по несколько раз. Тут его информация не попадала в разряд дозированных и ограниченных, но даже и при этом он… зубоскалил. «Моя бывшая жена, двуногая фанера, даже детей не способна была рожать. Такая вот дамочка, прошу прощения».

Василий Захарович Растороп перекуривал с Жукановым в его кабинете, пестовал своего ученика и подчинённого. В общем, утро было обычное – служебное. Щебетали птахи за окном, и тополиный пух беззастенчиво влетал в раскрытую форточку.

– Ты, Игорёк, Емельянова грамотно раскалывай,– советовал подполковник юстиции,– вопросами загружай, которые, вроде бы, к делу и не относятся. Пусть путается, пусть теряется… А тем временем выплывешь и на факты и его, тёпленьким, возьмёшь.

– Само собой, Василий Захарович.

– Ты должен прислушиваться к моим советам. Я буду рядом с тобой. Введу словечко, где можно, где нужно. Больно интересное дело и не такое уж простое.

– Дорогой Василий Захарович, – Игорь почти ласково взял начальника за плечи. Получилось не очень подхалимажно и даже, как-то, пронеикновенно. – Допрос пока предварительный. Кое-что не ясно. Мы все с ним наговоримся, пока он в тюремной камере кости греет. При вас я боюсь… растеряться. У меня не такой огромный опыт, как у вас. Понимаете, ваше присутствие, господин подполковник, может не его, а меня выбить из колеи. Мне бы ваши знания и практику!

– Понимаю, Игорь, понимаю. Хорошо. Я понимаю. Опыта, понятно, у меня хватает,– выходя из кабинета, самодовольно сказал начальник следственного отдела. – Ты прав, но не тушуйся. Но с делом не тяни! Мы зависаем… Не буду мешать.

– Стараюсь, Василий Захарович! – громко сказал вслед уходящему начальнику Жуканов и тихо, себе под нос, в сторону закрываемой двери, пробормотал. – Балбес, ты бы мне своим присутствием всё дело испоганил.

Не прошло и пятнадцати минут, как под усиленной охраной в кабинет Жуканова привели растерянного и довольно измождённого Емельянова. Его потерянный вид радовал старшего лейтенанта юстиции, «плавно» переходящего с раскрытием убийства Арефина в разряд следователей по особо важным делам.

Почти барским жестом Жуканов выпроводил одного из сопровождающих из кабинета, а второй и не входил – остался за дверью. Игорь Васильевич планировал провести беседу с подследственным с глазу на глаз.

– Садитесь, Егор Нилович, поближе, к моему столу, – вроде как, сочувственно вздыхая, сказал Жуканов, – судьба у вас незавидная. Но вы знаете, если расскажете, признаетесь в том, что совершили, срок получите минимальный. А там, на зоне, отличитесь примерным поведением, тогда, вообще, пораньше домой отпустят. Вам просто необходимо сотрудничать со следствием.

Старший лейтенант юстиции врал, что называется, как сивый мерин. Он обещал Емельянову то, чего даже и близко не могло быть. Вымышленные блага… от лукавого. Емельянов на минуту задумался.

– Подумали? – прервал мысли Емельянова следователь Жуканов. Сказал он это почти ласково, отрывая взгляд от кипы бумаг на столе.– Так я вас слушаю, Егор Нилович!

– Так значит, – прямо спросил Емельянов, – убийство мне на себя надо взять?

– Странный вы человек. На себя вам надо будет взять то, что есть на самом деле. А есть убийство, и оно налицо! Ведь не инопланетяне же били вашего друга, Петра Фомича Арефина. Вы убили, Егор Нилович! Именно вы!

Дверь кабинета отворилась. На пороге в сопровождении охранника появился в неизменном сером плаще и шляпе Розов.

– Не опоздал, Игорь Васильевич? – дружелюбно спросил Анатолий и без приглашения снял свой плащ и шляпу, пристроил их тут же, на вешалке.

– Уважаемый, Анатолий Петрович, удивляюсь, почему вас впустил и даже привёл сюда охранник… у двери, – очень даже официально сказал Жуканов.– Ваше появление здесь – это нонсенс. Не обижайтесь, но вы наивно посчитали, что следственный отдел – частная лавочка.

– Что вы, Игорь Васильевич, – в аналогичном тоне ответил Розов. – Просто мне хотелось… поучиться у вас уму-разуму. Может быть, и я стану когда-нибудь удавом, проглатывающим какую-нибудь птичку, например, чижика.

От этих слов Жуканов вздрогнул, но своим поведением постарался никак не выдать своего смятения и растерянности. Он понял, что, со стороны Розова, это был прямой вызов, который только одной, глуповатой фразой сказал: «Я знаю всё». Да. Жуканов, конечно же, помнил, что в годы своей молодости попросил Удава убрать, попросту убить студента Чижова. Почему? Да, тот его просто побил, какую-то девушку во время студенческой вечеринки не поделили. Теперь уже неважно, какую и почему.

Таким образом, теперь Игорь Васильевич не сомневался в том, что частному сыщику пора уже собираться на тот свет. Но ему надо помочь, применить на практике, в очередной раз, эвтаназию…

– Впрочем, на нашу специальную охрану я не в обиде,– продолжал, как бы, невозмутимо Жуканов. – Вы ведь большой хитрец. Но ничего ещё не поздно. Выйдите, Анатолий Петрович, пожалуйста, за дверь. Не мешайте мне работать! Здесь не кооперативное кафе и не забегаловка. Смотрю, вы и побиты, не то, что бы, как собака, но где-то… около этого.

С удивлением Емельянов посмотрел на наглого следователя прокуратуры.

Ещё не удалившийся из кабинета, охранник в форме полицейского стал подталкивать частного сыщика к двери.

– Значит, мне присутствовать при допросе нельзя? Ну, хорошо, – сухо сказал Розов, не обращая особого внимания на действия охранника, который, по сути, лез не в своё дело. – Я сейчас пойду с жалобой к прокурору, к старшему советнику юстиции Суханову.

– А хоть к адмиралу флота! У меня свой начальник – подполковник юстиции Василий Захарович Растороп! И он – в курсе, – расхрабрился Жуканов. – Закройте с той стороны дверь и поплотнее!

– Понимаю, что плетью обуха не перешибёшь, – согласился с ним частный детектив.– Я тогда загляну к экспертам-криминалистам, с Крыловым переговорю. А заодно и к Павлу Ивановичу. Плащ оставлю у тебя, заберу потом через часок.

– Суханов в командировке, а плащ той путь висит,– злорадно ухмыльнулся Жуканов,– через часок заходи!

Розов устроил на вешалке плащ и вышел за дверь.

Вслед за ним удалился и охранник.

– У вас, оказывается, нет согласия друг с другом,– угрюмо заметил Емельянов. – У каждого, выходит, своя правда, но правда-то всегда – одна.

– Не рассуждать! – вспылил Жуканов и замахнулся кулаком на арестованного, но тут же взял себя в руки. – Хорошо, я поясню, хотя это к делу не относится. Господин Розов – частный сыщик, заодно и владелец детективного агентства. Всего лишь! Мы можем, под любым предлогом, не подпускать его на пушечный выстрел к тому зданию, где находится Следственный отдел. Здесь же, как вы знаете, Егор Нилович, находится и Окружная прокуратура…

– Извините, но я не совсем понимаю…

– Мы, с удовольствием, приглашаем к нам всех полезных для дела людей. Демократия. Но сейчас, когда дело близится к концу, он здесь нам с вами не нужен, сами понимаете…

– Да мне-то что. Но конца-то никакого нет, я никого не убивал.

Жуканов встал с кресла, подошёл к вешалке. Нервно, тщательно и бесцеремонно обшарил карманы плаща Розова. Он извлёк из одного из них миниатюрный диктофон, выключил его и положил на стол. Сел на своё место.

– Видите, какой прохвост! Это же противозаконно! С его стороны… Не скрываю, что наша с вами беседа записывается на аудио, – сказал Жуканов, показывая рукой на, рядом лежащий с Розовским, диктофон. – Но это… для пользы следствия. Я его уже включил, поставил на запись. Рассказывайте! Я внимательно слушаю. Буду делать и кое-какие пометки на бумаге. Пусть вас это не смущает.

– Что рассказывать?

– Всё выкладывайте! Начиная с того момента, как и где пили водку с Арефиным. Я подскажу, если будете завираться. Вы с ним употребляли спиртное в полуразрушенном здании, где и нашли саблю?

– Так и было. За час до окончания рабочего дня, в четыре вечера, может, чуть позже. Петя сказал мне, что ему принесли пузырь «Сибирской». Работы на стройке, всё равно, никакой не было, и мы пошли в одно из этих развалин. Их ещё не успели снести, всё никак не долакают. Стакан у меня с собой имелся. Закуска кое-какая. Как простые люди говорят, хлеба корка да махорка.

– Продолжайте, продолжайте! Для меня всё важно.

– Значит, вошли мы в дом-развалюху, о чём я вам уже тысячу раз рассказывал. Пристроились прямо на груде кирпичей. Газетки, понятно, подстелили себе под задницы, чтоб аккуратно… Выпили по очереди, остаканились, сначала я, потом – Пётр. Мы больше разговаривали, чем пили. Время-то незаметно и летело.

Рассказывал Емельянов подробно. Старался, как мог, чтобы следователь зримо представил всё происходящее. Он даже сейчас, сам того не замечая, голосом воспроизводил диалоги между собой и Арефиным.

Решил, всё же, Егор Нилович выложить всю правду-матку. Авось, от того лучше будет. И он воспроизвёл часть событий того трагического вечера, поведал о том, что ещё не было известно следователям прокуратуры…

«Умели до революции строить, Егор, – Арефин залпом выпил полстакана водки. – Кладка такая прочная, что ломать тут долго придётся».

«Обычно строили, – пьяно вырывался наружу у Емельянова порыв патриотизма. – Наши стройки во времена совдепии были ещё лучше, чем царские, голова ты садовая. В космос даже и сейчас ещё летаем, понимаешь, и всякое-такое. Или я, Пётр Фомич, не прав?».

«Ты скажи, Егор, что цветных телевизоров при царе не было… Смешной ты мужик. Вон лом валяется. Ударь-ка по стене! Выворотишь кирпич, значит, я тебе сейчас же денег на бутылку водки даю. А ты сбегаешь к магазину, ещё спиртного возьмёшь! Понял?».

«Согласен, Петя, – Емельянов хитро-пьяно подмигнул, – за бутылку я тебе стену кулаком разобью. А тут ломом предлагаешь. Проще пареной репы».

С большим рвением и энтузиазмом Егор Нилович взялся за дело. Со всего маху ударил ломом по кирпичной кладке. Повторил эту процедуру ещё несколько раз.

Стена стояла насмерть. Он сел и с удивлением сказал:

«Надо же, ударяю по ней, а что-то… не поддаётся, зараза».

«Вот то-то и оно, что я уже и сам пробовал это делать, да облом получился. Но можно, конечно, если пуп рвать… Но зачем его рвать? Согласен? – Арефин налил в стакан водки и протянул его другу. – Выпей и закуси! А потом и я выпью. Я тебя, Егор Нилович, уважаю. Ты мне – друг. Деньги у меня имеются – и так выпьем. Ломать стенку… без техники бесполезно. Да и зачем?».

Они выпили и почти условно закусили, то есть символически, занюхивая выпитое спиртное хлебной коркой. Емельянов встал и опять взял в руки слегка погнутый лом. Он стал глазами выбирать место на стене, по которому можно было успешно долбануть. Поплевав на ладони для куража и порядка, размахнулся – и с первого же удара ему удалось вышибить в стене сразу три кирпича.

«О-го-го! Ха-хо-ха! – загоготал Емельянов.– Ну, что, съел мужик… с верхним образованием! А то начал мне уши тереть. «В старину строили крепко». А мы, почти что, будёновцы из Первой конной… Раз – и готово!».

«Не понятно. Не верю!».

«Станиславский мне тут… нашёлся. Он, видите ли, не верит». Потрогай руками, если глазам собственным не доверяешь».

«Видать, механической бабой до этого здесь ударили… Постой, Егор. Тут, кажется, тайник какой-то. Вроде, кладовая между стен. Тут кирпичи специально так выложили, чтобы легко их можно было вышибить, чтобы кладку запросто сломать,– Арефин просунул руку в пространство между стен и вытащил оттуда длинный, продолговатый, изогнутый предмет, завёрнутый в пыльную и слегка промасленную грязную холстину. – Что за загогулина?».

«Разворачиваем, Петя, тряпку,– шёпотом произнёс Емельянов. – Ну, ты, фу-ты! Ни хрена себе! Сабля! И почти не поржавела. Дай-ка, сюда!».

Арефин протянул ему саблю. Емельянов взял её за рукоятку. Обтёр осторожно холстиной.

Он задумчиво сказал, разглядывая клинок из давних времён:

«Видно, я уже изрядно захмелел. Мне кажется, что не ты со мной рядом сидишь, а наш Гришка… Царь Успения. И в голове у меня маячит, что он должен был найти эту саблю, а не ты, Петя».

«А я закрыл глаза и увидел себя дома, будто сижу я на кухне за столом, со своей супругой, Инной Парфёновной. Так ясно это представил и пришёл к окончательному выводу, что нам с тобой… надо меньше пить. Это не белая горячка, но её… доброе и светлое начало».

«До белой горячки и чёртиков нам ещё, Петя, далеко. Но вот, чудо ведь! Ту посмотри,– удивился Емельянов, что у буржуев-то раньше имелось. Впрочем, у нынешних… гораздо круче. Меня удивляет, что она острая… Ей и сейчас капусту запросто рубить можно. А то ведь и человека полоснуть… Чего ты, Пётр Фомич, задумался?».

«Представил, будто ты меня этой саблей по голове шарахнул. По спине – мурашки».

«У тебя такая туманная башка, как городской дом советов… Языком чешешь, а сам не знаешь, о чём. Что нам эту саблю делить, что ли? Да забирай себе… Или клад какой-нибудь мы не можем на две части разбросать? Погоди, погоди, Петя,– лицо Емельянова загорелось надеждой. Он шарил в проломе стены уже двумя руками.– Там что-то ещё… И очень тяжёлое».

Встав на четвереньки, Емельянов, не без труда, вытащил наружу довольно большой металлический ларец-шкатулку.

«Петя,– голос Егора Ниловича от волнения хрипел,– чудеса, понимаешь? Как про Али Бабу и сорок разбойников. Кажись, клад. Сбегай – посмотри… есть ли там кто-нибудь, снаружи дома. Я, понимаешь, пока культурно этот ящик вскрою».

Не заставляя себя долго ждать, Арефин выбежал на улицу, огляделся по сторонам и быстро вернулся назад.

«Никого, – ответил он заговорческим шёпотом и, увидев в раскрытом ларце груду золотых червонцев, перстей, колье и прочих украшений из благородных металлов с драгоценными камнями, закричал.– Мать честная!!! Да здесь же на миллионы, не то, что рублей… может, и долларов».

«Однако хватит, чтобы кучеряво жить,– ответил восторженно Егор Нилович. – Сдадим государству. Нам двадцать пять процентов… как полагается».

«Само собой, Егорушка. Но сейчас государство за такие вот… находки выдаёт… любым кладоискателям не двадцать пять, а пятьдесят процентов от стоимости того, чего они нашли».

«Дак, это ж ещё лучше! Давай я заверну ящичек в своё полотенце. Я его с работы в стирку взял. Оно у меня большое, и в сумку все… сокровища засуну. Она у меня с собой. Я про неё почти забыл».

«А саблю?».

«Прямо так и понесём, в её же холстине. Может, она ценная какая… Мы её тоже сдадим. Уловил?».

Емельянов кивнул головой. Душа радовалась и пела. Ему-то самому на хрен эти богатства не нужны. А вот Ларисе, дочери его, пригодятся. Уволиться она из магазина и не будет больше перед каждым встречным… унижаться. Закончит спокойно свой институт, замуж выйдет…

С молодым супругом откроют они, к примеру, трикотажную фабрику и будут на ней производить женские трусы. Но дешёвые, чтобы людям хорошо было. Не всякий же может дорогие приобрести нынче, только жены и хорошо знакомые депутатов. Но про буржуев и чиновников и говорить не приходиться.

Теперь он, стропальщик частной, но, всё-таки, дохлой строительной организации, Егор Нилович Емельянов сам буржуй. Да ещё какой».

«Пошли, Егор! Застыл, как пень. Стоишь – и слюну глотаешь, – ткнул его в бок Арефин. – Я твою сумку с кладом уже взял. А ты понесёшь саблю».

«Куда пойдём? К тебе или ко мне?».

«Нет! Сначала в овраг один. Да ты знаешь. Там нас ни одна собака не увидит. Мы это дело… обмоем, чтобы морально успокоиться. Нам теперь за клад море денег дадут. Держи заранее! – Арефин сунул в руки товарищу две заначенные сотки рублей. Сбегаешь, за пузырём. А я в овраге посижу. Лучше мне там побыть. Мало ли… А я крепкий, боксом занимался. Ну, ты в курсе. За клад любого порву на куски. Да это я так. Там никого и не будет. Только балбес может сидеть в овраге».

Кивнув головой, Емельянов согласился с доводами своего мастера. Да и, даже в состоянии, подпития Егор Нилович не хотел быть… балбесом, то есть в полном одиночестве сидеть в овраге.

Они осторожно и, постоянно озираясь, вышли из развалин старинного дома. Молча пошли к оврагу, изредка хихикая и перешёптываясь. Их, почти отрезвлённые лица, сияли от счастья. А время медленно, но неуклонно двигалось уже к позднему вечеру, почти, к ночи. Впрочем, здесь летом допоздна светло.

«Всё, Петя, сиди тут,– сказал Емельянов.– Старайся не курить, чтобы случайный враг тебя не приметил. А сумку я свою возьму, чтобы полиция в магазине к нашей водке не привязывалась. Клад пока вытащу. Шкатулку прямо перед тобой ставлю. Береги! Рядом вот и сабля завёрнутая. А ты сиди и жди меня, Петенька, и мечтай про свою светлую новую жизнь. Про коммунизм или там… развитый капитализм, который ты лично для себя, своей жены и сыновей простроишь. Обещали нам с тобой большие начальники рай земной и не обманули, получается. Сдержали слово».

«Иди, Егор! Всякую чушь мелешь… на радостях. А то прямо сейчас, все дела бросим, и сядем с тобой обсуждать последствия экономического кризиса, заметь без, спиртного. Мы же нормальные господа, а ни какие-нибудь там снежные люди. Одним словом, вали Емельянов! И пулей!».

«Ты не засни, Петя. Не засни. Мы ещё сегодня у меня или у тебя дома выпьем. А пока здесь понемножку примем, на воздухе, на природе. Я мигом! А то, я вижу, ты опять опьянел. От счастья какого-то, что ли?».

«От радости… за наше государство. На эти деньги, может, что-нибудь полезное для людей купят».

«Или в космос полетят,– подмигнул ему Емельянов, – или ещё что-нибудь . Да нам-то, какая разница! Жди! Буду, как штык, Петя. Жди!».

В какой-то степени, окрылёнными, вышли из квартиры колдуна Белокрыла пенсионерка Анисимовна и, находящийся в полусонном состоянии, Шура Бриков. Конечно, они отвалили кудеснику за его старания неплохую сумму. Но зато жили они теперь добрыми стараниями и заботами экстрасенса, который (по его же словам) срочно, на днях собирался отправиться в Москву-матушку, на популярную телевизионную передачу о магах и экстрасенсах, чтобы всех поучить там «уму-разуму поучить».

Колдун Никифор снабдил их большим пакетом, вроде бы, заговорённой и собранной во время полной Луны полыни Сиверса. «Надо пить её неустанно, дабы сила ейная бодростью раба божьего Шуры обернулась. Аминь».

Не успел Белокрыл пересчитать вырученные деньги, как перед его взором появился, невесть откуда, Цепин. «Спланировал» прямо в рядом стоящее перед взором колдуна кресло. Но, видно, маг и волшебник Никифор решил, что не просочился в его апартаменты через потолок незнакомец, как часть влаги по стержню люстры из ночного горшка соседей, живущих этажом выше. Этот уже не молодой, но наглый пациент, просто зашёл в незапертую дверь, пока Белокрыл пересчитывал барыши.

– Ежели ты до меня, сын мой на сокровенное облечечение, – Никифор погладил свою густую бороду. – То, однако же, позвонил бы в дверь или… подождал в прихожей. А вижу… насквозь, что хвораешь. Желудок у тебя… подташнивает. Токмо полынь Сиверса и спасёт, но не сразу. И заплатить надо. Без платы доброй большой пользы для организма твоего не случится. Не получится.

– С тебя толку, как от козла молока! – сказал угрюмо Цепин, закуривая беломорину.– Правда, ты своими отварами из полыни ни одного человека на тот свет… не командировал. Только понос и рвота.

– Ты бы, сын мой, в моём дому не вонял табачищем. А то ведь и в лоб тебе кулаком могу закатать. До того ведь, как на меня озаренье не снизошло я ведь каменья дробил, памятники для усопших делал… в одном заведении похоронном.

– Тут, понимаешь, Белокрыл,– пояснил Григорий Матвеевич,– ты, как бы, на пути у меня встал… по мелочам. Отправить тебя к праотцам я права не имею. Тебе рано. Не выпало. А вот оболочку мне твою поменять разрешено… Такое мне разрешено и Планом Свыше предусмотрено.

Очень решительно Белокрыл привстал с кресла и занёс руку для удара.

Но, сделав очень классный замах, он съездил кулачищем самому себе по носу, который мгновенно посинел, свернулся набок и залил кровью часть «священных» бумажек, лежащих перед ним на столе и огромный участок густой бороды. Благо, у колдуна нашёлся под рукой носовой платок.

– У тебя по квартире летают мухи, но их не очень много. Я превращу тебя в муху, чтобы им немного повеселее было. Понял?

– Уразумел, – мотнул бородой Белокрыл. – Что тебе-то от меня надобно?

– А то надобно, чтобы ты вернул деньги гражданке Луизе Анисимовне Погалёвой. Она на тебя поиздержалась. Но бред перед ними свой нести продолжай, – сказал убеждённо Эвтаназитёр.– Если люди верят, то это на пользу…

– Мил-человек, ежели я с их мзду никакую брать не стану, кто ж мне поверит, что я сам… Белокрыл?

– Тебя что, проходимца, учить надо? Скажи, что видение тебе было, что Шура там уже в святых числится, и что с него денег не положено брать. И полынью своей дурацкой поить его не стоит, он и так еле передвигается. А ты ему, здравствуйте, пожалуйста, вечный понос предлагаешь. Диарею неистребимую… Ты с полынью этой подселяешь ему в организм не очень полезных и добрых элементалов.

– Не уразумею, какие-такие… манталы.

– Дробил бы ты себе камень, Никифор Кузьмич, а не совал нос в то, что тебе не ведомо. Впрочем, вас таких вот, наглых придурков, возомнивших себя экстрасенсами, Господь, почему-то, любит… Лечите или губите людей – всё одно, для пользы дела.

– Какие же мне отвары прикажешь ему делать, ангел святой? – Белокрыл перекрестился. – Я ведь, окромя полыни Сиверса, ни хрена не знаю.

– Настой мяты не повредит, брусничного листа, из ягод черники… Ромашку только не надо заваривать, ибо их два вида: одна для жизни, другая… В общем, ты меня понял. Работай спокойно. Ты, всё равно, больше знаешь, чем иные медицинские академики.

Сказав это, Цепин встал с кресла и, пройдя, сквозь стену, культурно извинившись перед кем-то, незнакомым, в соседней квартире, «растаял» в воздухе.

«Переутомленье пришло, от трудов праведных явилось, – подумал озабоченно Белокрыл, ощупывая рукой то место, в стене, куда только что ушёл незнакомец. – Надобно бы полыни попить… Сиверса». Однако же, из его мясистого носа всё ещё капала кровь, и дымился не затушенный бычок от папиросы. Прямо тут же, на цветистой скатерти стола.

Жуканов встал из-за стола и задумчиво изрёк:

– Какими надо быть ослами, чтобы, найдя клад, обмывать его в каком-то… овраге! Пока всё это похоже одновременно и на правду, и на сказку.

– В том-то и дело, что и мне порой кажется, что всё приснилось, господин или товарищ следователь, – честно признался Емельянов.

– Что же было дальше? – насмешливо спросил Жуканов.

– Минут двадцать я бегал. До винных магазинов оттуда далековато. Потом купил бутылку белой. Возвращаюсь я наше место, в овраге, а Петя… зарубленный. Подошёл я ближе – страшно смотреть. У него голова почти отвалилась… Нет ни клада, ни сабли вместе с холстиной. Видно, тряпку эту, вообще, отдельно выкинули или в ней шкатулку-ларец унесли. Да и полотенца моего тоже не было.

– Значит, вы не убивали Арефина?

– Нет. Не убивал, конечно.

Жуканов подошёл к сидящему на стуле Емельянову и схватил его рукой за горло. Следователь был в ярости, глаза выкатывались из орбит:

– Чего ты врёшь, собака?! Чего ты мелешь?! Зачем мне твои сказки, даже, если это правда?! Я, что, рожу тебе этот клад?! Бери на себя убийство, иначе тебе не жить! Про клад молчи! Мои ребята всё, что надо, из тебя выбьют…

– Не выбьют, фашист проклятый,– Емельянов попытался оттолкнуть от себя следователя, – потому, что… нечего больше выбивать. Зубы и те, почти все, в тюрьме выбили.

– Почему сразу обо всём этом не сообщили в полицию? – Жуканов успокоился и сел на место.– Почему молчали?

– Я подумал, что Петра, всё равно, не воскресишь. Я испугался. Нет, не за себя. За дочь свою, Ларису. Думаю, если расскажу про клад, так весь дом перевернут, обысками замучают. Мне-то ладно, а вот Лариске не будет жизни никакой. У меня-то этого клада нет. Он исчез.

Игорь Васильевич постепенно успокоился. Он согласился с тем, что и сейчас Емельянову не стоит говорить кому-то о кладе, даже если он и был. Но это очень сомнительно. Шито белыми нитками. Преступник, явно, желает завести следствие в тупик, тянет время…

Ему, Жуканову, наплевать на этот клад! Ведь найденные и похищенные сокровища – это уже почти совершенно другое дело, пусть связанное с убийством, но… Не хватало тут ещё и сотрудников ФСБ.

– Да, не было, старик, никакого клада. Не было ларца этого, – Жуканов опять стал немного нервничать. – Чего ты, Емельянов, мне мозги фаршируешь? Я сам деньги люблю, но искать, таким образом, потерянные сокровища даже под стволом автомата откажусь. Жить я хочу, старик! Понимаешь, жить. А тебе, всё равно, умирать. Будь же ты человеком… Да не ради меня, ради дочери своей! Ты убил своего товарища по-пьяни. Сдуру убил. Понимаешь?

– Но я не убивал. Если скажу, что я это сделал, мне стыдно людям в глаза смотреть будет. Ведь не смерти же я боюсь, голова ты садовая! А позора!

– Ты, как знаешь, а я нашёл убийцу, – Жуканов опять взял себя в руки, – тебя нашёл. А ты мне тут сказки рассказываешь… про клад. А раньше молчал. Я же тебя, понимаю, батя, ты спасаешь свою шкуру. Ну, так же её не спасёшь!

– Сам дьявол тебе – батя, – не побоялся сказать Емельянов, терять было нечего.

– Ну, затянешь следствие со своим кладом… А дальше что? – Жуканов никак не среагировал на дерзость подозреваемого. – Перевернут люди в тёмных очках твою квартиру, по кирпичикам разберут. На дочь твою ляжет позор и вечное подозрение…

– Ты дедушке своему об этом расскажи. Только не мне.

– А ты… отважный старик. Похвально. Но ты играешь в очень опасные игры с государством… Твой клад, может быть, тысячей жизней стоит. После такой твоей заявы ты к «хозяину», факт, отправишься на пожизненный срок. Но тебя там, как явного врага народа, не расстреляют, а просто накормят вчерашней кашей. И ты уйдёшь далеко, далеко… И диагноз тебе поставят, к примеру, птичий грипп или… рыбий.

– Неужели, всё так запущено, Игорь Васильевич?

– Юмор не уместен, Егор Нилович. С твоей дочерью, Ларисой, просто произойдёт несчастный случай, или убьют её… самым наглым образом «неизвестные». Если бы ты знал, старик, сколько сейчас в стране не раскрытых преступлений и таких, которые раскрывать никто не будет, по определённым причинам.

– Я понимаю, что такое, вполне, может произойти. Но всё должно быть по-справедливости.

– Может быть, я не совсем прав, и нагнал тут тебе жути… Но скажу прямо. Не мели ты никому про этот дурацкий клад. Сознайся, что убил Арефина. Ничего. Отсидишь. Тут ещё, как и кто судить будет. Может, и срок-то минимальный получишь. Я похлопочу…

– За Петра Фомича минимальный! Ах ты, паршивец! Да этот человек был ни чета таким, как ты!

– Вот своими оскорблениями и выпадами в свой адрес ты зарабатываешь себе срок. До тебя это не доходит?

Снова следователь Жуканов начал терпеливо и настойчиво убеждать Емельянова, чтобы тот взял убийство на себя. Он даже не торопил его. Есть ведь время подумать об этом в тюремной камере. Игорь Васильевич дал понять ему, что сейчас допрос идёт пока предварительный.

А завтра, когда Емельянов решит признаться в своём преступлении, он сюда, в свой кабинет пригласит и начальника своего Расторопа, и частного сыщика Розова… Кого угодно, если для дела надо.

Жуканов принялся убеждать Егора Ниловича, что не было никакого клада, что всё ему пригрезилось. Такое случается не обязательно на почве пьянства, а по причине… нервного расстройства. Может быть, даже Емельянов забыл, что именно он убил своего друга, и такое случается. Гут на помощь могут прийти невропатологи и психотерапевты. Психологи, в конце концов!

– А завтра ты расскажешь, как вы с Арефиным распили вторую или третью бутылку с водкой, или пятую… что-то не поделили… Но ты его и рубанул. А саблю нашёл в печной трубе, туда же её потом и бросил. Ведь мог же он напасть на тебя первым?

– Мог.

– Значит, ты его и убил. Значит, он совершил нападение на тебя первым. Самозащита… А потом у тебя – полный провал памяти. Ведь не так всё и плохо складывается…

– Вы меня совсем запутали,– растерянно сказал Емельянов.

– Всё теперь мне и вам… ясно, – Жуканов нажал пальцем на кнопку, вмонтированную в специальный небольшой пульт на столе.

На вызов явились двое, те же охранники-сопровождающие в форме полицейских. Следователь жестом приказал увести подследственного.

– Не оборачиваться! – зыкнул на Емельянова один из конвойных. – Руки за спину!

Дверь за ними затворилась.

Стоящая у главного входа в здание Окружной прокуратуры Лариса видела, как её отца грубо втолкнули в «чёрный воронок» и повезли в городскую тюрьму. Он ободряюще подмигнул дочери, дескать, всё образуется. В глазах Ларисы стояли слёзы. К ней подошёл Розов, вероятно, решил хоть как-то успокоить девушку.

– Поймите, Лариса, – стал убеждать её сыщик, – ваш отец арестован ненадолго, по ошибке. В этом я теперь уверен на сто процентов.

– И долго его будут держать в тюрьме? – спросила она. – Что происходит?

– Ошибка следствия. Могут продержать и до самого суда. Им пока больше некого обвинить… Со дня на день вашим отцом займётся городская прокуратура. Думаю, суд состоится очень не скоро, – Розов волновался говорил сбивчиво, явно, противоречил себе. В его спонтанных объяснениях не было чёткой логики. Я сотни версий проработал… К сожалению, все улики против Егора Ниловича.

– Какие ещё улики! Мой отец не мог никого убить! Я знаю это.

– Вы не беспокойтесь, Лариса, в крайнем случае, на суде случившееся будет квалифицироваться как ссора, ну… выпивших людей. Может быть, необходимая оборона… Понадобится хороший адвокат. Я займусь… Может возникнуть спор из-за пустяков. Но я… я считаю, что ваш отец, Лариса, не убийца, а жертва. Я обещаю вам до суда разобраться в сложившейся ситуации.

– Извините, вы сейчас нагородили тут в три короба: то состоится суд, то не будет его; то виновен, то нет… Будьте вы все прокляты! – сорвалась Лариса. – И ты – хамелеон! Я ведь считала, что ты обычный, нормальный парень, а ты тоже из тех, кто запросто может наказать невиновного!

– Да не кипятись ты! – повысил голос и Розов. – Я же сказал, что не считаю его убийцей, да и, честно говоря, не считал… по большому счёту. Но мне пока ещё не всё ясно! Но скоро, уже сегодня, я буду знать больше, чем ты думаешь. Там, в магазине «Галантная дама», где я встретил тебя, тогда ведь я ещё не знал, что Емельянов – твой отец. А ты вешаешь на меня всех собак и кошек! Я же не знал, понимаешь, и теперь знать этого не хочу. И ты учти, я – не хамелеон.

– Я сейчас была у подполковника Расторопа в кабинете… Он весёлый человек, но… глупый. С ним разговаривать бесполезно. Прошу тебя только об одном, Анатолий, найди настоящего убийцу. Мой отец ни в чём не виновен.

– Ты позвони мне, Лариса. Я же дал тебе все номера моих телефонов. Твой отец никого не убивал, и всё же… пока ничего нельзя изменить. Обстоятельства выше нас.

Но уже последних слов Лариса не слышала. Она, опустив голову, уходила всё дальше и дальше. Розов смотрел ей вслед, пока её силуэт не поглотила дневная толчея большого города.

Сыщик немного покурил. Потом, бросив сигарету в урну, вошёл в здание прокуратуры, поднялся вверх по лестнице на второй этаж. Постучавшись, вошёл в кабинет Жуканова, где, кроме него, уже находился и начальник следственного комитета подполковник юстиции Василий Захарович Растороп:

– Можно?

– Входи, Толя, входи, сыщик наш, – подполковник юстиции был настроен радостно. – Как дела? Выкладывай!

– Неважно. Улики уликами, Василий Захарович, но Емельянов нисколько не похож на убийцу. Даже близко не похож.

– Это уже лирика, – засмеялся Растороп, – из области самой сентиментальной литературы. Похож – не похож. Да знавал я ребят с невинными голубыми глазами, с очами ангелов, но вот только эти господа крыльев не имели. Так вот у этих… ангелов имелись на счету и убийства, и грабежи, и насилия… Да ты, Анатолий, помнишь Валета. Но тому, которому в прошлом году пожизненный срок присудили. Какой там пожизненный!.. Его убить было мало. Причём, несколько раз. Ты его помнишь?

– Он забыл,– съязвил Жуканов,– он всё забыл. Анатолий Петрович, видимо, и не знал никакого Валета.

– Тогда ясно, – засмеялся начальник следственного отдела,– почему для господина Розова все – ангелы.

– Не все,– ответил Анатолий, – а ваш Валет – мой бывший одноклассник Фокей Ермалевич. Но ангелы для меня – не все!

– А мне кажется, все, кроме нас, – Растороп сиял, как серебряная ложка на прилавке ювелирного магазина. Он достал из пиджака миниатюрный цифровой диктофон.– Забери своё записывающее устройство, Толя, и больше так не поступай. Мы тебя пожалели, решили не докладывать по инстанции. Если большие начальники узнают про такое… впрочем, ты сам знаешь.

– Что это за слежка за следователями прокуратуры, Розов? – обиженно сказал Жуканов. – Ты что, нам не доверяешь? Ты обалдел?

– Я виноват. Признаю, – ответил Розов и взял из рук подполковника юстиции диктофон. Неторопливо надел плащ и шляпу.– Но что мне оставалось делать? Я сыщик – без прав. А если я и пытался нарушить Закон, то… во имя Закона. Один – ноль в твою пользу, старший лейтенант Жуканов. Поздравляю заодно и с присвоением очередного звания, Игорь Васильевич!

Розов вышел из кабинета.

Вслед ему сочувственно подполковник Растороп сказал:

– Жаль парня. Нет у него сыскной хватки. Не научился… Хватки нет.

– И никогда не будет, Василий Захарович,– съязвил Жуканов. – Что не дано, то не дано.

А Розов, тихо притворив за собой дверь Жукановского кабинета, не спеша зашёл в туалет на этом же, втором этаже и закрылся в отдельной кабинке.

Достав из кармана пиджака перочинный ножик, раскрыл его и осторожно надрезал нижнюю часть подкладки плаща. Он извлёк оттуда такой же миниатюрный диктофон. Выключил и надёжно спрятал. Требовалась его подзарядка. Но, явно, беседа Жуканова с Емельяновым была записана. Что говорить, в большинстве случаев, японские цифровые диктофоны надёжны. Они «глотают» любой звук на большом расстоянии, воспроизводят его чётко и ясно.

Пока ещё директор и владелец частного детективного агентства Анатолий Петрович Розов не знал, что сейчас у него на руках, что называется, широкий подбор козырных карт, точнее, фактов.

Не торопясь, перекусив во время обеденного перерыва в довольно приличном буфете, Жуканов, зачем-то, спустился по лестнице вниз. Вышел из здания прокуратуры. Ему остро захотелось посидеть на скамейке в старом парке, который располагался рядом с местом его службы, через дорогу. Вероятно, назрела необходимость минут пятнадцать-двадцать побыть в одиночестве, подумать и свести концы с концами.

Он выбрал затенённое место, где не было народу. В раздумье смотрел следователь на цветистый газон и думал, как же заставить Емельянова уже завтра… взять на себя убийство. В принципе, дело шло к этому.

С правой стороны от него стояла большая гипсовая скульптура, оставшаяся здесь с прежних, дежурно-счастливых совдеповских времён. Да, именно она – девушка с веслом, коих стояло великое множество не в столь уж давние времена в парках и скверах России великое множество. На мгновение Игорёше показалось, что эта мощная девушка, каким-то образом, своими слепыми гипсовыми глазами смотрит на него, Жуканова. Следователь ухмыльнулся. Но напрасно.

Гипсовая девушка вдруг открыла свои молчащие уста со времён процветания ОСАВИАХИМА и сказала голосом Цепина: «Это тебе за Егора Ниловича Емельянова!». Она очень энергично ударила Жуканова веслом по спине. Игорь Васильевич мгновенно потерял сознание, скатившись кубарем со скамейки. Мозг его отключился сразу же по двум причинам: от мощного удара по спине и явления перед следователем явного и очень неожиданного чуда.

Благо, пришли сюда, в парк, перекурить две молодые приставши. Они-то и вызвали «скорую помощь», которая доставила Жуканова домой. «Небольшое переутомление,– констатировал врач, сделав Игорю Васильевичу инъекцию в ягодицу. – До вечера отлежитесь, а завтра можно и на работу». «Волшебник» в белом халате не обратил абсолютно никакого внимания на то, что на спине пациента имелась не только явная гематома, но и мощная ссадина.

Впрочем, и Жуканов начисто забыл о нападении на него гипсовой девушки с веслом. Да разве мы помним порой то, что «не может» существовать в качестве… явления?

Пока дело стояло почти на мёртвой точке. Но отдых душе Розова иногда был необходим, поэтому, по вечерам, не очень часто, он стал навещать новоиспечённого холостяка и остряка-самоучку Иннокентия Францевича Мохова. Приятели накоротке прекрасно проводили время – беседовали, слушали музыку, немного выпивали… и всегда шутили и смеялись.

Братья Арефины категорически отказывались понимать резко изменившееся поведение сыщика. Даже на Ларису, которая ему была далеко не безразлична, у Розова времени не находится, а на какого-то Мохова – сколько угодно. «Мохов – мой приятель,– объяснял Анатолий, – он помогает мне сосредоточиться, понять главное…». Странно!

По мнению братьев, надо было даже по ночам рыскать по городу в поисках настоящего убийцы их отца, а Розов ездит в гости к какому-то, учёному неудачнику, по манере поведения, идиоту. «Иногда, по вечерам мне очень необходимо расслабиться,– терпеливо объяснял им частный детектив, – а то ведь от всего происходящего чокнуться можно. Мужики, ведь события разворачиваются так, что вы диву дадитесь. Впрочем, всё потом».

Сердобольная Анисимовна, сначала потерявшая, а потом вдруг обрётшая своего нового внука Шуру Брикова, точнее, «суповой набор» в виде человека, еле передвигающегося и несвязно говорящего, с большой радостью восприняла известие о том, что Удав своё… отгарцевал. Об этом она прочитала в газетах. Ей, правда, чуть раньше об этом ненавязчиво сообщил Розов, но она ему не совсем поверила. Больше старушка доверяла официальным источникам.

Но, как бы там не было, Шура был отомщён… за свои нынешние недуги. Да и не только он, но и те, очень многие, которые погибли от рук рецидивиста Самсонова. «Не просто утонул, а самим Господом Богом наказан». В принципе, это было так потому, что он, Удав, что называется, выполнил свою историческую миссию, побыв в роли одного из многих миллионов подручных Эвтаназитёра. Уйдя не в «самый лучший» из миров, он заслужил своё.

Старушку Анисимовну весьма удивило то, что колдун отец Белокрыл категорически отказался брать с неё деньги за лечение Шуры Брикова. Он действительно, по настоятельному совету Цепина, не только стал рекомендовать для лечения «мешка с костями» отвар мяты, но и объявил его «особливым» человеком. При этом он с грусть посмотрел на рой летающих мух по его квартиры, представив, что в этой «весёлой» компании, вполне, мог находиться и он, Никифор.

Что касается Цепина, то он радовался тому, что всё идёт по плану, что никто из мыслящих двуногих, которым суждено покинуть в определённое время данную обитель, не задерживается в ней. Чего тут томиться, что делать, если «впереди» и «позади» буквально у каждого бесконечное множество перевоплощений.

Ураганы разрушали города, наводнения топили их, пожары завершали своё дело… Здания взрывались, самолёты падали на землю, поезда шли под откос, но особенно старались элементалы-убийцы, истребители и разрушители плоти, из числа тех, которые поселялись в телах животных и людей, как правило, не надолго. Они неизвестными земной науке и неизлечимыми болезнями разрушали оболочки данной субстанции этого мира так, что духовная основа любого существа вынуждена была покидать разрушенное жилище и следовать дальше… по намеченному пути. Надёжно и просто.

Духовная субстанция Царя Успения не могла нарадоваться на то, как методично, со знанием дела правители очень и очень многих стран уничтожают народы собственных и соседних государств. Цепин, не вдавался в подробности в своих рассуждениях, но ценил, как говорится, то, что ценно. У него не так давно под рукой имелись помощники, «разрушительные чипы» которых действовали безотказно.

«Замечательные» люди, у которых руки в крови не по локоть, а по самые пятки. Сколько невинных душ, благодаря их стараниям, переселились в иные миры. Тут и войн не надо. Впрочем, они были. Кровавые, жестокие, неотвратимые… Верные помощники смерти. Без них эвтаназитёрам разных уровней, степеней и рангов никак не обойтись.

Сколько их ещё подрастает в колыбелях, на радость или на беду всему человечеству. Да ведь есть и такие, которые пока затаились и не просто на какой-нибудь силосной башне, а в самых высших… кругах. Ждут, при случае, указаний из-за Океана.

У Розова случилась точно так, как в известной поговорке: не было бы счастья, да несчастье помогло. Но это, всего лишь, мудрое изречение, и не секрет, что афоризмы противоречат друг другу. Так, в целой куче других, возникает и такой извечный вопрос: если ласковый телёнок двух маток сосёт, то почему бы, в конце концов, не погнаться за двумя зайцами… Анатолий в одночасье стал владельцем шикарного двухэтажного особняка, разумеется, и гаража при нём, в котором стоял неплохой, почти новый автомобиль «Ситроен». Оставил Тимураз Георгиевич Думбадзе и довольно солидные денежные суммы в нескольких банках.

Ему, появившемуся теперь в другой обители, по общепринятым понятиям, в сказочном мире, в виде Инфузории-гуманоида, ничего этого не нужно было. Там новые ценности и «ценности». «Мудрые» думки, очень блестящие побрякушки, умный вид, менторское поведение и прочая «благодать» нашей земной субстанции в обителях развитых Цивилизаций не котируются. Они там вызвали не только смех, но и полное недоумение.

Все расходы, причём очень солидные, по оформлению документов по унаследованию Розовым, свалившихся на него «всяческих благ» взял на себя врач Филипчук. Он был доволен тем, что Удав исчез с лица земли. Мудрый врач-косметолог прекрасно понимал и молчаливо приветствовал тот факт, что рецидивисту помахать шляпой этому «дому» помог ни кто иной, как Анатолий. Да и в разговоре с ним Розов об этом сказал почти прямо.

Со дня гибели Арефина прошло-то всего чуть больше недели, но эти дни показались частному сыщику вечностью, нудной, утомительной, но… интересной. Считай, что это первое такое дело у Розова, частного сыщика. Жуканова Анатолий его начальству сдавать с потрохами не торопился за его… нынешние «шалости» и серьёзные преступления не таких уж и давних лет.

Он прекрасно понимал, что уже специальные надзорные органы негласно взялись за изучение биографии старшего лейтенанта юстиции. Кое-какие, не такие уж и явные, преступные нити от Удава потянулись к Игорю Васильевичу, молодому, но «дюже борзому». Да и за многие нынешние тучки-дрючки, что самопроизвольно, как бы, приросли к деяниям следователя, не только с треском выгоняют из таких вот, специализированных отделов, но и отправляют на зону, прячут там капитально и надолго.

Только чудо в виде «мохнатых лап» и ощутимой мзды спасают бедолаг при форме и погонах от неприятностей. Но ныне «волшебников» становиться меньше и меньше, ибо каждому из них собственная задница дороже и милее прекрасного лика самой популярной певицы из российской попсы. А Розов, что называется, сидел у Игорька на хвосте и терпеливо ожидал конечных результатов, по-возможности, их неминуемый день рождения. Директор детективного агентства был не из тех людей, которые прощают преступников.

После тщательного прослушивания диктофонной записи, сделанной нелегально, самым партизанским способом, в кабинете Жуканова, Анатолий окончательно убедился в невиновности Емельянова. Но теперь необходимо было, чтобы Егор Нилович, хоть ещё бы пару суток «посидел на нарах». В тюрьме ему не грозила смертельная опасность… На воле «доброжелатели», вряд ли ему дали бы прожить долго. Ведь дело касалось не только убийства, но и, по всей вероятности, ценнейшего клада.

А Жуканову всё зачтётся. Сомнений на этот счёт у частного сыщика уже не оставалось. Хотя Игорь и считал подполковника юстиции Расторопа туповатым служакой, но не ведал того и не чувствовал, что начальник его, явно, блефует, ждёт момента для нанесения справедливого и неотвратимого удара по своему «любимому» ученику.

Старший лейтенант юстиции Жуканов переоценил свои возможности и способности и не пожелал убедиться в том, что вокруг тоже… не дураки. Но Василий Захарович знал далеко не всё самоё «светлое» и «доброе» об Игоре Васильевиче.

Ясно одно: Жуканов осознавал, что пахнет жареным, что его поборы с мелких бизнесменов, взятки, случаи использования служебного положения, некомпетентность в работе следователя станут притчей во языцех. То, к примеру, что он был заказчиком убийства студента Чижова и активно оказывал помощь беглому рецидивисту Удаву, Игорь себе уже простил. По наивности своей он не мог предполагать, откуда прилетит кирпич и приземлиться на его бесшабашной голове.

В переносном смысле, конечно. Но, может быть, и в прямом. Ему надо было в самом срочном порядке завершить расследование «мокрого» дела и удалиться из этого города, возможно, и страны… куда подальше.

В данной ситуации не стоит сбрасывать со счетов и того, что, проявляя личную инициативу на свой страх и риск, к некоторым моментам дела по убийству Арефина, которыми должен заниматься непосредственно следователь, подключился и криминалист Фёдор Ильич Крылов. Тоже старший лейтенант юстиции, но человек, которому, по долгу службы, в Следственном отделе выпало решать совсем иные задачи…

Он готов был помогать в расследовании дела не только Жуканову, но и частному сыщику Розову. Разумеется, при этом Крылов рисковал своей репутацией и даже местом службы. Но Игорю Васильевичу, его «пытливому» уму Фёдор не доверял. Анатолий попросил криминалиста сыграть в свободное от работы время, в субботний день, роль сантехника. Вот, как это было.

…Вездесущий репортёр газеты «Свободный голос, открытый взгляд» Вениамин Крапивин, несмотря на выходной день, собирался утром выйти на работу. На ходу дожёвывал бутерброд. Приятную, но нудную мелодию исполнил его звонок над входной дверью в квартиру. Вениамин впустил в своё жилище незнакомца, улыбающегося человека, худого, низкорослого, с продолговатым лицом, со светлыми прямыми прядями на голове. Что говорить, Федя Крылов внешностью не блистал.

– Сантехник я, – сообщил тщедушный, но довольно молодой мужчина.

– Прекрасно! – ответил Вениамин. – Я вас не вызывал.

– Э-э-это профилактический осмотр, господин хороший. Дело такое. Соседей нижних водой зальёте – произойдёт скандал.

– Конечно. Но дома никого нет. Жена уехала с ребёнком к родной тётке в другой конец города. Дома – никого!

– А вы разве – «никто»?

– Я? – удивился Крапивин. – Нет, я – «кто»! Но вы по такому вопросу… А мне на работу срочно надо. Правда, меня никто не контролирует, особенно, в субботу. Но… надо!

– Две минуты делов,– «сантехник» нагло вошёл в коридор, извлекая из небольшого чемоданчика разводной ключи или, как ещё его называют, «шведки». – Вот, что. Я тут, в коридоре, постучу железякой по трубе, а вы сбегайте в туалет. Крикните мне оттуда, какой звук идёт – глухой или звонкий.

– Хорошо! Только побыстрей, пожалуйста, – Вениамин ещё не успел снять домашние тапочки и переобуться, побежал в туалет.

– Мужичишка – «сантехник» спрятал за пазуху левый туфель журналиста и стукнул, для порядка, разводным ключом по трубе в коридоре. На счастье Крылова, такая там имелась.

– Какой звук движется до вас? – по-простонародному, но громко полюбопытствовал «сантехник».

– Глухой! – ответил из туалета Вениамин.

– Дела плохи! Оставайтесь там, в туалете! Минут десять постучите по трубе! А я пока в подвал спущусь, там побарабаню… какую-нибудь мелодию! Если там, говорю, позвонче получится, то всё в порядке… Смело езжайте на работу или за… грибами! Но десять минут постучите! Если я перед вами не появлюсь, то всё в норме!

– Хорошо! – высунув голову из туалета, спросил Крапивин. – По какой трубе надо стучать?!

– А по любой, господин хороший! Система-то одна!..

Вениамин, которого не сложно было разыграть и одурачить, самозабвенно стучал гантелей по сливной трубе над унитазом. «Сантехник» же тем временем уже выходил на лестничную клетку. Он поднялся этажом выше, показывая трофейный туфель находящемуся здесь же Розову.

Спустя два дня, в понедельник, тщательно изучив добытую не совсем честным путём повседневную обувку репортёра с левой ноги, криминалист Крылов с чувством глубокого сожаления доложил Розову:

– На месте преступления, рядом с трупом Арефина, в числе других находился и твой друг, Крапивин, и оставил след… К счастью или несчастью, на земле остался чёткий отпечаток именно этого туфля, с левой ноги. Сорок первый размер, стоптан на правую сторону, каблук с трещиной. Дела-то не очень хорошие. Но, понятно, пока об этом Жуканов не знает… Он ничего и не желает знать. А вот у тебя богатая интуиция, Анатолий.

– Причём здесь интуиция, Федя! – сообщил Розов. – Мне просто повезло. Я за несколько часов до обнаружения трупа видел Веньку издали… над оврагом… почти у того места, где произошло убийство.

– Что ты делал в том районе?

– Есть бог, Федя! Я заканчивал дело по ограблению квартиры домушником-пацаном. Мальчонке, правда, всё с рук сошло. Ограбленные хозяева полюбовно договорились с родителями юного преступника… Разумеется, за определённую плату, помимо возврата награбленных вещей. Впрочем, там мелочь: немного денег, старый компьютер да, образно говоря, кулёк конфет.

– А тут убийство, Толя, и замешан твой друг.

– Возможно, ты прав, Фёдор.

– А если предположить, что и клад на нём, то цветомузыка весёлая получится.

– Давай не будем гадать.

– Не будем, Толя. Рановато ещё колоски собирать, пшеницу-то не посеяли…

Проходя мимо дома, где не так давно жили, не ведая беды, отец и дочь Емельяновы, Анатолий увидел на балконе второго этажа одинокую фигуру Ларисы. Как и чем обещали развлекать девушку братья Арефины, Розов не знал. Но факт оставался фактом, у девушки веселья не прибавилось.

Видно было со стороны, что находится она в депрессивном состоянии. Анатолий не осмелился снизу окликнуть её, или подняться к ней, в квартиру, на второй этаж, попытаться разогнать девичью грусть-тоску. У него заныло сердце от, какой-то, непонятной и жуткой безысходности происходящего. Чем он смог бы сейчас помочь ей? Каким добрым словом утешить?

А во дворе забористо, безудержно смеялась молодёжь, густо звучали гитарные аккорды. Слишком уж сплелись воедино и горе, и радость, и ничем не разделить их. Одним нестерпимо тоскливо, другим – весело, а по среднестатистическим данным – всем терпимо. Но и такая картина не вечна, ведь каждую секунду в нашей субстанции Земли (как и во всех мирах) кто-то «умирает», а кто-то – «рождается». Да, это Цепин, Эвтаназитёр говорил, что не может умереть то, что не родилось, и появиться в Мироздании то, что всегда… есть.

Странная и до конца не понятная философия, дающая человеку (не только ему) надежду на… перспективы в следующих периодах, отрезках бесконечной Жизни. Но Розов, как и многие, живее сейчас и чувствует это… А там, за гробом, пустота или… неизвестно что. «Ты тот самый муравей, Толя,– прозвучал голос Цепина,– который… «научно» сомневается в том, что кроме его муравейника, существуют и другие». Слишком уж особый промысел у Цепина, мысли и рассуждения которого кажутся нормальным людям полным бредом, несусветной чушью.

Но Анатолий не стал сейчас вступать в полемику с «внутренним голосом». Он думал о Ларисе. Он любил её, в чём уже не сомневался. Все мысли Анатолия были только о ней. Розов ехал в троллейбусе домой, а перед глазами стоял её образ.

За столом, в большой комнате, сидели за чаем хозяйка и гостья, работница музея, Клара. Это был уже второй визит её сюда, причём, не очень желательный для Анатолия. Порой ведь не очень легко объяснить навязчивому человеку, что его не очень хотят видеть. Упрямый ходок, любого пола, в желании добиться результата делает только так, как ему нужно. Нет ничего странного и необычного в том, что очень часто такие ходоки, «целеустремлённые» личности добиваются своей цели.

Но эгоцентристы – люди не очень постоянные в своих поступках и действиях. Сегодня они «любят», завтра – «ненавидят». Даже иногда убийц милует Господь, но таких «фруктов» не оставляет без наказания, как правило, в следующих воплощениях.

Клара была очень нарядно и модно одета и возбуждена. Анатолий увидел всё это, почти с порога, когда неспешно открыл собственным ключом входную дверь в квартиру. Поздоровался, снял плащ и шляпу и вошёл к ним, в большую комнату. Молча сел за стол… «переговоров».

– Кларочка так много рассказывала о драгоценных камнях, – с одобрением высокой эрудиции гостьи сообщила сыну Вера Сергеевна. – Ты много потерял, Толечка, что так поздно приехал.

– Мне всегда не везёт, – наливая себе в чашку чаю из большого электрического самовара, с юморком ответил Розов. – Я таким уж родился невезучим.

– Ничего, Анатолий Петрович, – разумеется, не поняла шутки Клара, – я могу рассказать всё с самого сначала. Вы знаете, что первые алмазы были найдены на территории Индии. Это произошло более трёх тысяч лет тому назад.

– Неужели? – сделал изумлённое выражение лица Розов. – А я предполагал, что в районе Уральских гор.

Тем временем, Вера Сергеевна уже успела разогреть для сына завтрак в печке-микроволновке. Она принесла из кухни солидную порцию толчёной картошки с двумя котлетами, вилку и хлеб. Анатолий не стал долго ждать и перебросил свои силы на… нормальную еду, а не на чай с ватрушками.

Мать села на стул, с большим обожанием глянув на невестку… в перспективе.

– Вы, кушайте, Анатолий Петрович, и слушайте! И не очень иронизируйте, пожалуйста,– многозначительно и вдохновенно сказала Клара. – А между тем, это действительно так. Представьте только себе, Анатолий, что это произошло больше трёх тысяч лет тому назад! Не у нас, а в Индии.

– Трудно представить, – согласился Розов, пережёвывая котлету и запивая её чаем.

– Толя, – заметила Вера Сергеевна, – ты сегодня не в настроении. Что-нибудь серьёзное произошло?

– Каждый день, мама, что-то происходит, – уклонился от прямого ответа Анатолий.– Каждый день. Даже каждую минуту.

– Извините, Клара Ивановна, мне надо немного отвлечься,– прямо сказал Розов.– Если честно, хочу ещё раз прослушать одну аудиозапись. По работе необходимо. Понимаете?

– В общем, да,– немного обиделась Клара. – Если надо, что ж…

Розов бесцеремонно достал из внутреннего кармана пиджака диктофон, подключил к ним на ушники и начал прослушивать запись.

Он не мешал матери и сотруднице музея вести «светские» беседы.

– Не сердись, Кларочка. Ничего не поделаешь, – утешающее сказала Вера Сергеевна, неумело оправдывая несносное поведение сына, – но муж тебе достанется со странностями. Сыщик. У него, кстати, и отец был капитаном полиции. Преступников ловил и бедолаг всяких… защищал. Открытый, честный, правдивый и прямой был, как… палка. Петра, мужа моего, многие в городе знали. Так он погиб уже давно.

– Вашего мужа бандиты убили? – с ужасом спросила Клара.

– Да. Конечно. Он мужчина крепкий был, спиртного в рот не брал, не курил. Анатолий уже не такой. А я всю жизнь преподавала в школе литературу и русский язык. Я педагог, теперь на пенсии. Я знаю, пить и курить – вредно для здоровья и неприлично. Толя должен это понять, хотя он ещё так… балуется.

Лицо Розова, украшенное небольшими наушниками, с каждым мгновением принимало разное выражение. То на нём читалось удивление, то отчаяние, то сомнение.

– Подожди-ка, Клара! Я на кухню сбегаю,– взмахнула руками и соскочила с места Вера Сергеевна,– пирог мой, кажется, в духовке подгорает!

В коридоре, на тумбочке, зазвонил телефон.

– Кларочка, – крикнула из кухни Вера Сергеевна,– возьми трубку! Спроси, чего им надо и посмелей. Будь хозяйкой в доме!

А Розов находился в рассеянном раздумье. Который раз он прослушивал эту запись и всегда находил для себя что-то… новое. Заодно мысленно изумился беззастенчивости Клары, которая пыталась прочно закрепиться здесь, как мотострелковая рота на завоёванной высотке. Работница музея поступала так, как ей хотелось, но была крайне… застенчивой. Анатолий не слышал телефонного звонка.

Клара поспешно встала и взяла трубку:

– Алло! Я слушаю вас!

– Здравствуйте! Это Вера Сергеевна? – послышался в трубке взволнованный женский голос. – Говорит Лариса. Вы не могли бы пригласить к телефону Анатолия Петровича?

– Нет, это не Вера Сергеевна. Сейчас Анатолий очень занят. Я его… заменяю. – Клара явно почувствовала, что беседует с ней возможная соперница. Она тут же выдала, не задумываясь, незнакомой собеседнице свою заветную мечту. – Я собираюсь стать его женой. А что вы хотели?

– Женой? Но он говорил, что…

– Анатолий всегда скромничает. Что ему передать?

– Передайте, пожалуйста, пусть, если возможно, перезвонит мне. Скажите, что звонила Лариса Емельянова, то есть Лариса Егоровна Емельянова.

– Хорошо.

– Он знает. Я звоню по делу своего отца, – вздохнула Лариса, – только по делу.

– Я поняла. Передам! Анатолий – прекрасный и отзывчивый человек. Уж я-то знаю. Всегда придёт на помощь даже мало знакомым людям.

– Мне тоже так кажется.

В трубке послышались гудки. Клара вернулась за стол, решая передать или не передать Анатолию Петровичу о том, что его голоса с нетерпением ждут на «том конце провода». В кухне с большим пирогом к затянувшемуся чаепитию возилась хозяйка. Вскоре появилась и она, неся на большом подносе своё очередное, не такое уж и изысканное, но кулинарное изделие. Чем не семейная идиллия? Розов, наконец-то, снял наушники, выключил диктофон.

Настроение его чуть приподнялось. Клара что-то хотела сообщить ему, но он приподнялся со стула и пошёл к телефону. Объяснил гостье:

– Сейчас, одну секунду! Надо срочно позвонить в одно место.

Клара пожала плечами, дескать, как хотите. Розов набрал нужный номер, приложил трубку к уху:

– Алло, алло! Лариса, это вы? Прошу вас, переживите, как-нибудь, эту… ещё одну ночь. Само собой, ваш отец не виновен. У меня имеются веские доказательства.

– Я в этом никогда не сомневалась, Анатолий Петрович, – ответила Лариса. – Если бы вы знали, как мне не уютно и страшно находиться одной в квартире.

Так вот они беседовали друг с другом, иногда переходя на «ты». Это у влюблённых, даже ещё очень мало знакомых, часто случается. Лариса почти напрочь забыла о том, что десять минут назад имела «радость» и «удовольствие» вести телефонную беседу с будущей… женой Розова. Клара лихорадочно пила чай, закусывая его горячим пирогом… с каким-то вареньем.

Сейчас только бы полный идиот не смог бы понять смятения её души. Почва уходила из-под ног. Но Лариса вдруг вспомнила, что… Розов для неё, в силу сложившихся обстоятельств, всего лишь, частный сыщик, в разговоре более официальный тон:

– Надеюсь, Анатолий Петрович, вы, как-то, поспособствуете тому, что отца моего освободят из-под стражи и правда, в конце концов, восторжествует. Я очень надеюсь.

– Именно этим я и занимаюсь. Конечно, понимаю ваши страхи, Лариса, и опасения. Сейчас, поверьте, настоящему преступнику не до вас. С вами ничего дурного не произойдёт потому, что вы ничего не знаете. Убийца Арефина в курсе этого. А идти ему к вам в квартиру, пугать вас среди ночи – значит, раскрыть себя.

– Пожалуй, вы правы. Передайте большой привет вашей невесте, то есть, что я говорю, большое спасибо ей за то, что она передала мою просьбу, и вы позвонили мне.

– У меня нет никакой невесты, Лариса! Я не знал, что ты звонила. Так ты про Клару? Подожди, не бросай трубку!

Но беседа их прервалась. Окончательно расстроенный, Розов сел за стол. Невозмутимо принялся жевать пирог. Сейчас он хотел сказать всё, что думает о ночной гостье ей в глаза. Но сдерживался, ибо знал, что, следуя здравому смыслу и законам многих восточных культур, религий и единоборств, надо пытаться смотреть на всё происходящее, как бы, со стороны. Необходимо было хоть внешне казаться спокойным, ибо гневается… слабый и, как правило, в перспективе, побеждённый.

Что касается Клары, то она держалась с достоинством и независимостью, так, словно ничего страшного не произошло.

– А что, Кларочка, уже поздно. Толя весь в своих делах и заботах. Оставайся у нас ночевать. Мы с тобой расположимся в большой комнате. Я – на кресле, оно раздвигается. А ты – на диване. А Толя пусть идёт в спальню,– предложила Вера Сергеевна и сказала сыну.– Выпей сердечных капель. На тебе лица нет, сынок.

– Спасибо, мама. На мне и, на самом деле, нет лица, а деревянная маска.– Розов закурил сигарету, взял в руки пепельницу, поднялся со стула. – Пожалуй, пойду спать. А сердце у меня всегда в полном порядке.

– Значит, убийцу нашли?– спросила его мать.

– Пока нет. Но я обязательно найду,– заверил Анатолий.

– Как всё страшно! – выдохнула Клара. – Но вы мне таким, решительным, Анатолий, ещё больше нравитесь.

– Всем спокойной ночи! – наигранно бодро и весело сказал Розов и отправился в спальню.

Он быстро разделся, лёг на кровать, плотно укрывшись одеялом. Анатолий пытался забыться, уснуть мгновенно, но ничего не получалось. Ему казалось, что отсюда на расстоянии, он видит свою Ларису. А может быть, не казалось, а так и было на самом деле.

Но Лариса тоже не спала. Бродила по квартире, вслушиваясь в звуки летней ночи. Сквозь низколетящие тучи, стремящиеся неизвестно откуда, просматривался силуэт Луны. Лариса прошла на кухню, присела на стул, облокотилась на подоконник. Она тихо говорила вслух:

– Господи, если ты есть, помоги мне. Помоги моему непутёвому и доверчивому отцу, Боже ты мой! Если ты мне поможешь, то я ещё сильнее поверю в тебя.

Она переживала за судьбу отца. Но кроме этой добавилась ещё одна проблема. Скорей всего, неразрешимая. Ведь Лариса любила Розова, в чём окончательно убедилась, когда услышала неприятный женский голос по телефону, когда звонила именно ему. Оказывается, он почти… Негодяй! Зачем же он рисовался перед ней там, в магазине «Галантная дама»? Ловелас, пройдоха, альфонс…

Мысленно Лариса обращалась ко всем, к кому желала, скорее, просто, в непонятной душевной истерике беседовала сама с собой.

Но она понимала, что это не сумасшествие, это следствие накопившейся усталости, горечи, отголоски несчастий, бед, неприятностей…

«Папа, если бы ты был рядом… Как я люблю этого хромого подлеца! Отец, я знаю, тебе плохо в тюрьме, но ты послушай меня… Мне тяжело. Ах, мама, если бы ты была жива. Зачем ты, Господи, посылаешь на людей не излечимые болезни? Зачем ты умерла? Я осталась совсем одна. Нет, не одна. У меня ещё есть отец и он в этом городе, но в тюрьме… Папа, я не могу жить без тебя и без этого… мерзавца. Но это пройдёт, я знаю. Мне рассказывали, что такое проходит, как болезнь. Нет, я люблю Розова! Это уже не пройдёт. Боже мой, боже!».

До сих пор и Розов не спал, гася очередную сигарету о дно пепельницы. Он готов был поклясться перед кем угодно, что реально видит отсюда на расстоянии Ларису, бродящую в ночной рубашке по квартире. Анатолий не слышал её голоса. Точнее, слышал, но не мог понять, о чём она говорит. Может быть, в нём, в его теле, на самом деле набирал силы Велкий Саган. Это он сам, Розов.

Ведь Фобостиянин умер, точнее, покинул его телесную оболочку и продолжает жизнь, но уже в новом образе и состоянии. Какая разница, где он и кто. Получается, что, по земным представлениям, Анатолий умер, но только… наполовину. Парадокс. Абсурд. Такого быть не может. Так не умирают! А как?

Если люди после ухода из этого мира превращаются в ничто, то и память о них, даже материализованная – их фотографии, письма, записанные на диски голоса и многое другое – должны исчезать тоже и становиться неотъемлемой частью этого непонятного и абсолютно не реального ничто. А ведь то, что есть, чему можно дать название и… представить уже не ничто, а нечто.

Получается, что прав Цепин: Жизнь беспредельна. Она только условно разделена на отрезки. Всё наше существование в данной земной обители разделено условные временные отрезки. Уснул человек, значит, умер; проснулся, получается, что – родился. Причём, «умер» один, а возродился уже «другой». Но помнит о существовании тех, бесконечных, предыдущих. Не обо всех, конечно. Земное сознание не способно на такой «подвиг», а вот… подсознание не только «помнит», но и живёт и в прошлом и в будущем, которых… нет. Всё – в настоящем и всегда.

Откуда у него, у Розова такие дикие, абсурдные мысли? От Великого Элементала, который осваивается в его теле, взрослеет и уже почти является основой его, Анатолия, духовной субстанцией и одновременно телом.

Сыщик начал думать о деле, закурив следующую сигарету. «Ну, и жук ты, Игорёша Жуканов,– мысли его были сумбурны, – горе-следователь. Смахнул дело… Тебе всё равно. Послушай, балбес, и пойми, что настоящий убийца Арефина стоит за похищенным кладом. Где тебе это понять? Ведь ты же сам – преступник. Смешно и дико! Преступник – офицер, старший лейтенант юстиции, следователь».

Вдруг двери спальни тихонько приоткрылись, и в свете Луны нарисовалась фигура Клары. Она было в очень короткой ночной рубашке. Ничего не скажешь, довольно, как сейчас говорят, сексуальная женщина. Красивая! Чего уж врать себе. Кра-си-ва-я, но чу-жа-я… Розова, почему-то, на, сей раз, не удивляла и не раздражала её назойливость. Он понимал, что Клара шла к своей цели, невзирая ни на что.

Оригинальная порода женщин, рискующих остаться с носом на всю жизнь или уже оторвать – так оторвать. Впрочем, необъяснимо всё. К примеру, та же Луна, пристально и пытливо смотрящая на видящих её, на всех сразу и на каждого в отдельности. Жуткий парадокс и, одновременно, истина.

– Я тоже не сплю, Анатолий Петрович, – тихо сказала Клара и присела к нему на кровать. – Что-то перевернулось в моей голове, а, может быть, и в сердце.

– Надо спать, Клара Ивановна, – сказал он. – Скоро уж и утро…

– Да, надо спать. Знаю, но я не могу, Анатолий Петрович. Может быть смешно, но я сейчас хочу стать вашей… женщиной.

– Кларочка, я ведь не чугунный мужик, не из тех, которые до сих пор стоят на главных площадях городов и весей России. Я живой человек. Могу и… соблазниться. Но нам обоим это ни к чему. Мать моя, наверное, ещё не спит. Она будет обескуражена.

– Ну и пусть!

Он выбрался из-под одеяла и сел на кровать, рядом с ней.

– У вас, Клара, будет ещё мужчина, всё будет, – нейтрально и наставительно произнёс. – Не обижайтесь. Я сейчас не могу… Двумя неделями раньше, пожалуйста. Прямо скажу, что я люблю другую девушку.

– Ларису? Я понимаю. Но мы могли бы… попробовать. Что же в этом страшного? У меня уже были мужчины. Я не монашка и не ханжа. Но я раньше никого не любила.

– Вот, видите. Значит, вы не новичок в этой… области. А я уже за вашу судьбу стал переживать. Простите, но вы эгоистичны, Клара. Но я думаю, что когда-нибудь полюбите… как все, и даже крепче. У вас ко мне не любовь, поверьте. Вы просто очень экзальтированны.

Хотел он ей сказать, что уродливое явление, неумело замаскированное под эмансипацию никогда не станет матриархатом. Впрочем, что тут объяснять?

– Не понимаю, – тяжело вздохнула Клара.– Вы, что, считаете, что я просто решила порезвиться? Вы полагаете, что мне всё равно… с кем. Я люблю вас. Вот и вся причина, и никогда не забуду.

– А я нет, – жёстко ответил Розов, – и давайте оставим эти глупости. Поверьте, я мужчина, представьте себе, тоже не монах… Но я никогда не осмелюсь навязывать себя той, без которой не представляю своего дальнейшего существования.

– Что же, Анатолий Петрович, значит, вы безгранично глупы, как старый индюк, – Клара встала с его кровати. – Любовь прекрасна. Я, на вашем бы месте, поехала бы к ней прямо сейчас. В любви промедление смерти подобно.

– Бросьте меня учить жить и молоть вздор,– Розову надоело быть дипломатом,– и отправляйтесь спать, Клара! Не соблазняйте меня вашими голыми ногами. Поверье мне, я их видел предостаточно. Теперь у меня… жизненные перемены.

В кабинете начальника Следственного отдела сидел подполковник Растороп и старший лейтенант Жуканов. Распекал их, учил уму разуму прокурор округа старший советник юстиции Суханов. Он нервно курил.

– Дымите и вы, чёрт с вами! – не очень любезно разрешил прокурор. – Вас, Жуканов, можно поздравить. Убийца найден! Он всё почти что осознал. Но суда не будет. Суд свершил сам Господь!

– Я же не знал, не мог предполагать, что так получится,– оправдывался Жуканов. – Не знал. Кто же мог знать, Павел Иванович?

– Конечно, кто же знал, – подал голос Растороп, – кто же мог предвидеть такое… обстоятельство, что Емельянов, как-то умудриться принести с собой в камеру, бутылку с водкой, выпить её содержимоё. В водке оказался яд. Аконит. Если ему передали водку, то преступник гуляет на воле…

– Получается, что вы, господа хорошие, угробили невинного человека. Это следственный отдел иди бордель? – прокурор округа, явно, был более чем не доволен.– Или это театр варьете? Кто мог передать ему, в городскую тюрьму, отравленную водку? Объясните?

– Мы-то тут причём? – пожал плечами Растороп. – Мы же – не тюремщики. У них там свои порядки. Они нам не докладывают… и не подчиняются. Бутылку пронести очень просто, Павел Иванович. Особенно женщине. Например, бутылка подвязывается на верёвке за горлышко…

– Жуканова бы твоего, подполковник, подвесить за горлышко и сунуть головой в то место, с помощью которого благородные дамы проносят своим угланам в тюрьмы спиртное! – глаза прокурора налились кровью. – Отстали вы от жизни, Василий Захарович, лет на пятьдесят. Уже давно так никто и ничего не проносит.

– Виноват, Павел Иванович,– почти нагло сказал Жуканов.– В любом случае, это был суицид, самоубийство. А «стрелочника» мы найдём. Нам, следователям, да и прокуратуре выгодно, чтобы это было… самоубийство.

– Позор! Какой позор! Допустили самоубийство человека, то есть… подследственного.– Прокурор затушил сигарету о дно пепельницы. – Но это, господа хорошие, явное убийство. И не надо тут арбуз, понимаешь, называть дыней.

– В трусах, если очень широкие, бутылку можно не заметить,– невозмутимо продолжал Растороп. – Есть и другие способы, а яд пронести – проще простого.

– Где же он его взял? Да какая теперь разница, – старший советник юстиции Суханов стал приходить в себя. – Где взял… Где надо, там и взял. Может, он этот порошок ядовитый с самого детства хранил у себя дома. Я про Емельянова. Надеюсь, теперь-то вам понятно, господа незнайки, что Емельянов ни в чём не виноват? По сравнению с вами, Жуканов, он – ягнёнок. Вы даже не могли и предполагать, что может произойти организованное, продуманное убийство подследственного.

– Убийство исключено, Павел Иванович, – Жуканов старался держаться спокойно, не впадать в панику. – Проведена тщательная экспертиза. На теле Емельянова не обнаружено побоев, точнее, ни следов от побоев, ни царапин… Тот, кто с ним сидел в камере, трезвый, как стёклышко. Вообще, не пил. На нём тоже никаких… гематом.

– Про экспертизу я в курсе, – сухо заметил прокурор.– Знаю я ваши экспертизы. Причём здесь побои? Какие ещё побои? Допрашивали свидетеля, соседа Емельянова по камере?

– Не один раз,– ответил Растороп. – Похоже на самоубийство.

– Что за чертовщина? Тюрьма переполнена, люди по очереди спят, мест вакантных нет… для «предвориловки». А Емельянов да ещё какой-то субчик сидят в отдельной камере, как опальные генералы в… Матросской Тишине.

– Но ведь Емельянов совершил убийство, господин полковник, – возразил Растороп, – в таком случае…

– Чушь собачья! – взорвался Суханов. – Вы кому, ребята, мозги пудрите? Я что, здесь на экскурсии? «Похоже на самоубийство». Надо же, какие умники.

– Не похоже, а точно самоубийство, – довольно смело сказал Жуканов, встал со стула и протянул прокурору вдвое сложенную бумагу.

– Что это? – спросил Суханов. – Бумажка для того, чтобы задницу подтереть? Почему же вы её, Жуканов, как следует, не размяли? Даже этого сделать не сумели! А ведь вы, добрые люди говорят, Игорь Васильевич, что по прогибанию перед начальством трёхмесячные курсы кончали.

– Не пытайтесь меня оскорбить, товарищ старший советник юстиции, – взъерошился, как юный воробей Игорь Васильевич. – Это рапорт! Я ухожу из Следственного отдела!

– Ах, рапорт, – Суханов ухмыльнулся,– вам просто так от нас не уйти. Не дано, господин или, точнее, гражданин старший лейтенант юстиции. Пока работайте, служите, то бишь. Поговорим потом – и очень серьёзно. А то, понимаешь, везде и всюду нахреновертил – и в кусты. Ну, простой мужик. Да и субординацию соблюдать надо. Сначала рапорт ваш надо бы вручить подполковнику Расторопу, а уж потом…

– Это, в конце концов, его личное дело, – встал на защиту Жуканова Растороп. – Может, ему наша работа, наша служба осточертела.

– Может быть. Но повторяю, Жуканов, прежде, чем с концами уйти отсюда, – сурово произнёс Павел Иванович,– ты должен будешь ответить за все свои выкрутасы. Их превеликое множество. Но достаточно пока одного. Невинного человека упёк в тюрьму, за решётку, чтобы его там… убили. Запомни! Во всех событиях всегда имеется причинно-следственная связь.

– Я перед законом чист, – дерзко ответил Жуканов. – А на то, что там про меня Розов говорит, плевать я хотел!

– Ты, как верблюд, на всех плюёшь, но застенчиво, исподтишка. Так вот, Анатолий Петрович про тебя пока ничего не говорит. Он ждёт твоего последнего прокола, окончательного и трагического, – Суханов был зол, почему-то, и на Розова. – Он расчётлив и хитёр, и не так наивен, Игорь Васильевич, как ты полагаешь. Он тебе, Жуканов, ещё преподнесёт сюрприз – крест на твоей могилке. Причём, сделает это чисто, как… Впрочем, к чёрту! Ты ещё мои слова, старший лейтенант юстиции, вспомнишь на том свете. Только не являйся ко мне по ночам в качестве привидения и не задавай глупых вопросов.

– Я тоже обладаю чувством юмора, – нагло заявил Жуканов. – Я в курсе того, что какие-то… недоноски и сволочи поговаривают, что прокурор в нашем Округе уже устал от дел.

– За меня не переживай, – скривился прокурор, – без куска хлеба не останусь. Но ты попомни мои слова, Розов тебя… актуально зароет. При этом выйдет сухим из воды. Он – настоящий сыщик.

В дверь постучали.

В кабинет просунулась голова конвойного в форме полицейских, если, конечно, под ней подразумевать только фуражку:

– Мы, товарищ старший советник юстиции, привели гражданина Зюбова. Давно ждём. Можно ему войти?

– Впускайте! – распорядился Суханов.

В кабинет под конвоем сопровождающего вошёл маленький человечек в замызганной одежонке, с бегающими тёмно-карими глазами. Прочитав глазами смысл повелительного жеста прокурора, охранник удалился.

– Гражданин прокурор! Я во всё махом въезжаю. Случай не замечательный, – начал без обиняков Зюбов. – Но всё расскажу, как на исповеди.

– И что же вы, Зюбов, будете пытаться меня убедить в том, – сказал Суханов,– что не видели, как Емельянов из горла водку пил и отравляющим веществом, аконитом, закусывал?

– Как же, не видел? Я не адмирал Нельсон, гля. Всё видел. В одной камере с ним, жмуриком, торчали. По-королевски сидели, просторно. Без баловства было дело. Мы – мужики воспитанные. В братии нашей меня все знают. Крот – моё погоняло. Всё видел. Всё расскажу.

Действительно, Зюбов был словоохотлив. Так много и быстро говорил, что, по всей вероятности, диктофон «захлёбывался» от той информации, которую… брал на себя.

Когда ночь настала Емельянов ему, Кроту, и сказал: «Слышь, ты, из горла будешь водяру глотать?». Но Зюбов, человек воспитанный и понимающий, запротестовал, прямо, не блатарь, а Дюймовочка: «Ты, что, батя, гля, нельзя же ведь такого производить в тюремной камере. В карцер, в каменный кулёк запросто залетим».

Крот его, Емельянова, якобы, увещевать. Не надо, мол, батя, не горячись. Утром ведь допрашивать станут. А он, Егор Нилович, «по мокрухе» идёт. Дело выходит не симпатичное организуется.

В общем, упрямый и несговорчивый Егор Нилович, раздавил бутылку в полном одиночестве, в «одну харю», как на большой зоне выражаются, той, что находится за высокими заборами всех тюрем и проволочных «орнаментов» мест основательной отсидки. Всю бутылку Емельянов вылакал досуха.

Что-то потом говорил, плакал, дочку вспоминал… «По нервному состоянию крупно сорвался». Крот, понятное дело, видел у своего сокамерника порошок этот, яд, получается. Подумал, может, сахар или соль… Но спросил его, так, на всякий случай: «Ты чего, батя, травиться, что ли, собираешься? К верхним людям лыжи, видать, намазал? Дуба дать, конкретно, по собственной инициативе собираешься?».

А он, Емельянов, ему, Кроту, кулак под нос сунул и сказал: «Это снотворное, щенок! Это для того, чтобы я спал спокойно. Да и оно уже всё в водке, которую я выпил».

– Ну, я что,– просто сказал Зюбов,– дело сделано. Порошок он этот вместе с водкой проглотил. Да и он – старикан здоровый. Шибанёт кулачищем, гля, и мозги мои по стенке потекут. Да ещё он и по «мокрухе» тут. Серьёзный дедушка.

– И вы, разумеется, испугались за свою жизнь, Зюбов? – не без ехидства переспросил прокурор.

– Было маленько. Тут уж, извините, гля, пусть другие хлопочут о таком удовольствии, а Крот погодит. Я человек стойкий.

Потом Крот рассказал, как проснулся утром, ещё до побудки. Показалась, что сокамерник его не дышит.

Прикоснулся к его руке (да и так видно, летом-то светло), а Емельянов… холодный, как «утюг в морозильной камере».

– У меня чуть от ужасов таких чуть шнифты на пол не упали, глаза, значит, гля,– пояснил Крот. – Ну, думаю, теперь меня, гля, засудят… на всякий пожарный случай. А вовсе, оказывается, не при делах. Начальники разобрались.

– Разобрались, – проворчал Суханов. – За что в тюрьму-то попал?

– Вы же знаете, гражданин начальник, мне туда попасть просто, что два пальца обмочить. Две отсидки было, факт… За какие дела я по зонам гулял, у «хозяина» торчал, до сих пор не в курсе.

– К чёрту, посторонние разговоры! – возмутился Растороп.– Ты лучше других знаешь, за что сроки мотал. А здесь тебе не театр… МХАТ. Если желаешь, то накрутим…

– Молчу, молчу! – быстро заговорил Крот. – Попал я сюда просто. Гулял я по улице. Обычное дело, гля, вечером прошвырнуться. Вижу, у культурного парка драка небольшая затеялась: кому пузо продырявили, одному – шнифт выбили… Про глаз по-народному говорю. А меня здесь держат. А я ни при делах и никого не знаю… кто участвовал. Я мимо проходил. Что мне толку с той толкотни? Деньги, что ли, заплатят?

– Бывает и такое, – убеждённо сказал Суханов. – Случается, что хорошо платят тем, кто бузу затевает…

– Но тут-то, ежу понятно, что я ни причём!– продолжал своё Зюбов.– За что? За подельщину? Но с кем? Я никого не трогал и не знаю. Но дело кроили и шили, как надо, гля. Меня надо отпустить.

– Это правда, старший лейтенант Жуканов? Вы ведь сначала следствие вели? Зюбов, получается, не причём?

– Правда,– ответил Жуканов,– не причём. Я дал своё заключение, но мне не поверили. Другой дальше Зюбовым занимался…

– Подожди, Игорь, – возразил Растороп, – Зюбов участвовал в драке. Есть свидетели, проведена экспертиза… Пусть посидит до суда. Есть, за что. Я с делом знаком.

– Вы бы, товарищ подполковник, каждого бы второго посадили,– огрызнулся Жуканов.– У нас таких преступников каждый день – воз и маленькая тележка. Каждый день!

– Ладно, не переливайте из пустого в порожнее, – урезонил прокурор, прежде всего, Жуканова. – Его делом, Игорь Васильевич, по сути, занимался не ты, а… да-да, точно, Михайловский. Если он, то этот никогда не ошибается. С вами, гражданин Зюбов, суд разберётся.

– Да, да, посиди пока, гражданин Зюбов, – беззлобно сказал Василий Захарович. – Раз надо немного посидеть, то посиди. Порядок такой. Да и не всё с тобой чисто получается. Ты, физиономию свою от меня не отворачивай! Уж тебя я, Крот, как облупленного знаю. Тихушник, твою мать!

Мог ли Розов предположить, что находящийся в городской тюрьме и ожидающий обвинительного документа, а потом и суда, Егор Нилович Емельянов погибнет? Разумеется, да. Частный сыщик этого не исключал. Но, всё же, надеялся и свято верил, что преступник не дойдёт до такой наглости и не будет слишком уж изворотлив.

Ведь ликвидация Емельянова явно говорит о том, что настоящий убийца где-то рядом или, во всяком случае, имеет прямые связи с некоторыми представителями правоохранительных органов. Возможно, он и есть похититель ценного клада. Анатолий опасался такого исхода, но не настолько, чтобы заранее бить тревогу.

Запирательство Емельянова на предварительных допросах, «неопровержимые» доказательства его «виновности» не дали Розову возможности задержать момент ареста Егора Ниловича.

Когда же директор частного детективного агентства узнал о существовании не только сабли, но и ценного клада, то понял, что тюрьма для Емельянова теперь стала убежищем, где можно и нужно было сохранить свою жизнь. На свободе Егор Нилович не смог бы спастись от вездесущего преступника. Но погиб, неожиданно для всех. Ещё ведь, по сути, и не был найден для него адвокат. Хотя Розов уже вёл переговоры с двумя солидными, опытными правозащитниками…

Дело это явно было выигрышным. Но, увы, их услуги не понадобились. Они не потребовались бы и при ознакомлении диктофонной записи, которую предоставил Розов прокурору Суханову. Следователь Жуканов скрыл, даже от Расторопа, то, о чём рассказывал Егор Нилович.

Многое прояснилось бы и при вскрытии трупа Емельянова, который находился в специальном отделении морга городской больницы под номером три. Там криминалисты имели возможность спокойно работать, не ожидая ни каких подвохов от «случайных доброжелателей». Но суть происшедшего была ясна.

В пустой бутылке, которую не решился прятать от тюремщиков Зюбов-Крот, в спиртосодержащем растворе был обнаружен яд – аконит. Из тех самых, который убивает не сразу, но надёжно, если вовремя пострадавшему не оказать медицинской помощи.

Анатолий предоставил в распоряжение Суханова диктофонную запись последнего допроса Емельянова в Следственном отделе и довёл до сведения прокурора всё, что знал о криминальном прошлом и настоящем следователя Жуканова.

У Розова имелись нотариально заверенные копии показаний пострадавших и свидетелей о грязных деяниях Игоря Васильевича. Шантаж, вымогательство, угрозы, использование служебного положения, избиения граждан и даже… наглый грабёж. Кроме того, укрывательство преступников, за определённую мзду

Розов практически доказал, что именно Жуканов не только помогал скрываться «в бегах» рецидивисту Удаву, но и поддерживал его материально.

На широкий стол перед ошеломлённым прокурором Округа Розов положил паспорт на имя Смольского, Евгения Евгеньевича, справки из, так называемого, паспортного стола, из бюро по недвижимости и т. д. Документов Анатолий в распоряжение прокурора предоставил превеликое множество. Естественно, Павел Иванович распорядился, чтобы его никто не беспокоил во время его беседы с Розовым.

Анатолий во время своего не навязчивого, но убедительного рассказа подвёл Суханова к тому факту, что, когда-то, Жуканов являлся заказчиком убийства студента Чижова. Что там они не поделили. Теперь уж всё тайной поросло и… мхом. Роль киллера наёмного убийцы играл Самсонов. Вот и причина их «привязанности» и «любви» друг к другу. Доказать то, что Жуканов являлся заказчиком убийства было трудно, но можно… при желании.

Судорожно просматривая все эти, «жгущие пальцы» прокурора, документы, Суханов багровел лицом. Записки, докладные, жалобы, заявления, показания, признания, откровения множества людей… Но, конечно же, его, прокурора, окончательно, что называется, срезала диктофонная запись, где Емельянов даёт показания о том, что он с покойным другом, Арефиным, нашёл клад. Павел Иванович уже видел за своей спиной лукавые и «добрые» улыбки парнишек из специального отдела, по раскрытию экономических преступлений, Федеральной Службы Безопасности.

Суханов был раздосадован, но понимал, что раньше времени частный сыщик перед ним открыться не мог, опасаясь гибели Емельянова и, может быть, не только его одного. Но поскольку, того уже не стало – карты на стол.

– Мерзавец! – закричал в гневе старший советник юстиции. – Я его лично пристрелю! Ты, понимаешь, Анатолий, этому гадёнышу в совокупности такой срок корячится, что до конца жизни преть будет на нарах. Я лично позабочусь о том, чтобы не откупился… Очень сожалею, что в России смертную казнь.

– Я постараюсь разобраться во всём, Павел Иванович.

Рука прокурора потянулась к кнопке селекторной связи. Но Анатолий так выразительно посмотрел на Суханова, что тот передумал вызывать к себе в кабинет Жуканова для срочной и… нелепой расправы.

Прокурор, как ребёнок, стал грызть ноготь большого пальца.

– Я тебя понял, Анатолий Петрович, понял, – Суханов немного воспрянул духом.– Жуканов, наверняка, знает об убийстве Арефина, возможно, и Емельянова гораздо больше, чем мы… Но скромно молчит.

– Именно так. Да и не будет для вас лично, Павел Иванович, никакой пользы от преждевременной общественной шумихи.

– Правильно пусть этот змеёныш спокойно работает… под наблюдением наших ребят, чтобы… нить не оборвалась. А ты, если что, в деле по убийству Арефина, а теперь и Емельянова, копайся вместе с Расторопом. Сейчас менять следователя не резон. Тут могут заинтересоваться спецслужбы. А про клад мы с тобой ничего не знаем, ибо Жуканов… умело скрыл от нас этот факт. Поиск преступника будем продолжать. Но Жуканов, хоть и продуманный пацан, но полный дурак.

– Да, глуповат. Переоценил свои возможности и недооценил наших. Думаю, вы сами, Павел Иванович, введёт в курс дела Василия Захаровича.

– Да мы тут, в прокуратуре, тоже не балбесы,– откровенно сказал прокурор, угрюмо и нервно подмигнул левым глазом частному сыщику,– и кое-что из того, что ты нам преподнёс, в виде бумажек, уже знали. И даже более того… Ведь ты же убил Удава. Ни к чему нам сыр-бор поднимать, по сути… из-за гада, которого, какой-нибудь, сердобольный врачишко за добрый гонорар взял бы и произвёл в… психи.

– Вы переоцениваете мои возможности…

– Не скромничай, Толя. Даже при желании доказать мы ничего не сможем. Да и не имеем желания. Кстати, найден настоящий владелец паспорта на имя Смольского… вернее, его разложившийся труп.

Прокурор охотно, как показалось Анатолию, подробно рассказал о подробностях этого дела. Зверское убийство Смольского, как бы, между прочим, совершил Удав, уже находясь в бегах. Самсонов использовал не сам документ, а его данные. В уже преображённом виде, рецидивист заявил об утёре паспорта.

Кто-то очень пронырливый и прыткий быстро и чётко помог получить бандиту новую ксиву. Не надо было ничего подделывать и переклеивать фотографию. С таким документом преображённый Удав мог в полном спокойствии прожить до глубокой старости… в почёте и уважении. В другом городе, подальше отсюда.

Самсонову удалось спрятать тело Смольского. Он убил его глубокой ночью и зарыл на городском пляже в песок, очень глубоко. Преступник отправил на тот сет именно того, кого надо. Познакомился на вокзале с одиноким военным пенсионером-прапорщиком, живущим в пригороде, в какой-то лачуге. Всё преступник проделал и обдумал чётко. Сначала потерял документы Смольского. Даже те, кто решил проверить существует ли такой, гражданин Смольский, убедились в том, что да, существует…

Понятно, что покупка жилья гражданином с новым и с самым настоящим паспортом подозрения ни у кого не вызвала.

Труп настоящего Смольского был найден чисто случайно, хотя случайностей, как таковых, не бывает. Шибко умная и с очень острым обонянием овчарка одного пенсионера, гуляющего со своей собакой в не отведённом для этой процедуры месте, по пляжу, заставила своего хозяина обратить внимание на ни чем не примечательное, место в зоне отдыха горожан.

Говорят, что собака громко скулила и выла над импровизированной безымянной могилой. Даже пёс понял, что кладбище и разного рода акрополи в городе – это нонсенс.

Есть, конечно, исключения. Злые языки утверждают, что некоторым «особенным личностям» позволено, что называется, бросать свои кости даже у обочин основных городских площадей. Возможно, и так. Велика данная земная субстанция, и дуракам, что существуют в ней… закон не писан. Да ведь и сам Господь позволил иным господам и товарищам чудить, чудить и чудить… Иначе ведь и жить здесь было бы не так интересно.

Когда на это место явился наряд полиции и, воспользовавшись услугами МЧС, выкопал из-под огромного слоя песка труп, стало ясно, что захоронение это произошло не с доброго благословления какого-то политического клана или партии. Не трудно было догадаться, что тут потрудился преступник. Другого уровня и порядка, то есть более мелкая сошка.

Концы нашли сразу. Удалось, опять же, чисто случайно, отыскали гражданку, которая опознала личность по неплохо сохранившемуся в песке трупу… Одна из женщин, обычных зевак, крикнула, почти что, прямо в уши ментам: «Да это же, Женька Смольский, наш отставной военный и первый алкаш в посёлке!».

Дело, как говорится, осталось за малым – найти живого и здравствующего гражданина с такими же паспортными данными. Получилось, что Розов буквально на два-три дня опередил оперативников и омоновцев. Арест Удава был предрешён, о чём, конечно, Жуканов не мог подозревать.

Довольно откровенно Розов сказал, что по поводу «внезапной и трагической кончины Самсонова» ему некогда впадать в скорбное состояние. «Хромой дьявол,– с досадой подумал Суханов. – Всё-таки, очень осторожен». Он спросил:

– Так, значит, Анатолий, ты считаешь, точнее, предполагаешь, что Жуканов – возможный убийца Арефина?

– Не могу этого сказать, – честно признался Розов. – Но не исключаю такого варианта. Кроме того, сюда стоит приплюсовать и отравление Емельянова. Но тут тоже пока слабая версия. Но Жуканов что-то знает… Это факт.

– Постой! Здесь ты маху дал, дружище, – самодовольно изрёк прокурор. – Мы тебя опередили. Подполковник Растороп, в течение часа, самолично нашёл концы, но не совсем. Ему удалось расколоть надзирателя тюрьмы Собакина. Василий Захарович подступился к нему с шутками-прибаутками – и Собакин признался, что передал заключённому Емельянову бутылку с водкой, раскупоренную.

Естественно, спиртное было напичкано ядом. Ещё он передал ему килограмм варёной колбасы. Что он за такую сердобольную услугу от неизвестного деньги брал, Собакин категорически отрицает. Собакин утверждал, что поступил так из-за великого человеколюбия. Говорит, что и предположить не мог, что водка отравлена. Ему теперь его филантропия боком выйдет, точнее, тюремным сроком.

– Неплохо было бы иметь, хотя бы, словесный портрет того типа, у которого Собакин взял водку, – сказал Розов. – Даже необходимо…

– Вот с ним, с этим портретом, Толя, темно, как в арбузе. Принёс гостинец мужик обычной комплекции, сказал, что Емельянов ему родственник. Одетый был во всё новое, как говорится с иголочки. В больших дымчатых очках, заросший густыми чёрными усами и бородой до самых глаз и, представь себе, с пышной и огромной чёрной шевелюрой. Ни черта особенного в таком непонятном для него образе посетителя Собакин не уловил. Даже возраст человека при такой бородище определить трудно.

– Тут понятно, тюремщик на деньги позарился и не подумал о последствиях…

– Допустим, он не знал… о последствиях. Но понятно, на голове – парик, усы и борода – накладные. Ясно, что инкогнито позолотил надзирателю ручку, иначе такое явление показалось бы ему подозрительным…

– Факт, но не доказуемый. И уже проверено другое, что никаких бородатых родственников у Емельянова не было, и, вообще, с родственниками – напряжёнка. В сущности, не имеется теперь никакой зацепки.

– Почему же? Кое-что имеется, но, правда, как в тумане.

– Ты с определениями не тяни и не скромничай,– сурово сказал Суханов.– Мало, что ли, у нас трупов? Вот тебе, пожалуйста, уже два дела, которые в одно соединились. Ничего от нас не скрывай Всё вали кулём – потом разберём.

А Розов и не скрывал. Он, мысленно загибая пальцы на руках, пересчитал возможных убийц Арефина и похитителей клада. Доказал сам себе, что ни у кого из них не имелось настоящего алиби.

Поскольку дело крутилось ещё и вокруг клада, есть и веско аргументированный мотив преступления. Многие ведь хотят быть богатенькими, за чужой счёт, за счёт жизней других… Любой ценой, но надо иметь запасной рубль для приобретения лишней морковки. Это мог быть и Жуканов.

Нельзя исключать окончательно из этого списка и студента Василия, ведь его объяснения насчёт того, как и где он нашёл саблю, были не очень внятны и убедительны. Как ни печально, преступником мог быть и друг Анатолия, репортёр Вениамин Крапивин…. Опять же, все трое не очень-то похожи на убийц, но, тем не менее, люди с такими разными характерами, вполне, могли ими и стать. И на старуху бывает поруха.

Всех троих, подозреваемых, никак нельзя отнести к типу хронических простаков, у которых на лице написано всё. Вполне, вероятно, что убийца – кто-то из них, троих.

– И ещё возьми, Анатолий, под подозрение уборщицу Лапову. Ты повторяешь ошибки Жуканова,– и в шутку, и всерьёз сказал прокурор. – А чего ты кривишься? Чем же она – не убийца? Я веду рассуждение своё к тому, что следствие и настоящий преступник, точнее их явная взаимосвязь, зачастую есть парадокс… на парадоксе.

– Я понимаю, что возможно всё, но…

– Если бы я был таким круглым болваном, каким меня считают иные мои подчинённые, то на деле Арефина можно было бы ставить точку… Вчера вечером ко мне в кабинет заявилась Лапова… её привёл подполковник Растороп. Так вот, Лапова чистосердечно призналась: она, мол, сгоряча убила Арефина. Почему – не знает, кто он такой – не ведает. Дала письменное показание.

– И как вы на это среагировали?

– Да никак! Пару наводящих вопросов – и Лапова, тык-мык… сказать дальше ничего не может. Есть такие люди, Анатолий, которые чужую вину на себя берут, им кажется, что они убийцы, людоеды, террористы, что именно они бомбили Хиросиму… В принципе, конечно же, косвенно все мы, даже те, у кого пробиваются ангельские крылья за спиной, убийцы. Мы, не желая и не ведая того, загоняем медленно и уверенно самых близких своих в гроб… своими прибамбасами, добротой или чрезмерной строгостью. Я посоветовал ей успокоиться, понятно, обратиться к психиатру. У старушки – нервный срыв.

– А вдруг вы ошиблись,– засмеялся Розов, – и она – убийца.

– Не надо, Розов, шустрить. Ведь я с тобой беседую, как с коллегой… В общем, я культурно выгнал Лапову из кабинета.

– Правильно сделали. Она просто впечатлительная пожилая женщина. Правильно поступили, Павел Иванович.

– Вот-вот, мы её отшили, – и шутя, и серьёзно сказал Суханов, – а вдруг и, на самом деле, Лапова – убийца. Или, к примеру, я! А что? У меня денежная дотация – не такая уж и большая, клад бы мне не помешал… Ладно, пошутили и будет. А теперь вернёмся к нашим баранам.

Как бы, между прочим, прокурор сообщил Анатолию о том, что и колбаса, которую передали «доброжелатели» Емельянову тоже была отравлена. В ней содержался не только аконит, а несколько видов смертоносных ядов. Целый букет, чтоб наверняка… Никаких вскрытий трупа пока не производилось…

Но кусок колбасы, завёрнутый в газету, был найден в кармане куртки Зюбова. Да, его сокамерник Крот водку, конечно, с Егором Ниловичем не пил, но от «свежего» мясного продукта не отказался.

Впрочем, кто бы, отказался, если от чистого сердца предложено? Не понятно, почему он скрыл на допросе тот факт, что ел эту трёклятую колбасу. Возможно, посчитал, что его могут «пристегнуть» к отравлению Емельянова, что называется, плотно. А зря он этого не сказал, сейчас был бы жив.

– Значит, и Зюбов тоже отравлен? – переспросил Розов.

– Разумеется, умер и Зюбов, но не сразу, а часа через три-четыре после допроса. Хоть и человек он никчемный. Но тоже, получается, невинная жертва.

Но слёг Крот почти сразу же после того, как его доставили в тюремную камеру. Его мучили страшные боли в желудке. Так и умер бедолага в камере, в присутствии тюремного врача, который всех и всегда лечит только с помощью ингаляции, «исцеляя» от всех болезней: от гонореи до диареи…

Почему Емельянов отправился на тот свет намного раньше, чем Зюбов? Вероятнее всего, и водке тоже имелись, кроме аконита, другие яды. Да и спиртовой состав быстрее «доставляет» в человеческую кровь… всякую гадость.

– Как только произведут вскрытие обоих трупов, Анатолий Петрович, – по-дружески, но официально уведомил Розова прокурор,– все данные будут у вас…

– Благодарю!

– Не стоит! Кстати, ты-то в то утро где был и чем занимался? Как только самое интересное в Следственном отделе начинается, тебя почему-то, нет.

– Я, всего лишь, частный сыщик. Что ж тут проделаешь, если обо мне, как добрые люди говорят, в Москве лапоть звонит…

– Напрасно так говоришь. Мы твои способности ценим.

– Встречался я с одним знакомым,– очень уклончиво ответил Анатолий.– Или мне следует отчитываться перед вами, Павел Иванович, с кем я встречаюсь… просто так, не по делу? Я ведь не служу под вашим началом.

– Жаль, что не служишь. В общем, ты нормальный парень, не упрямый. В батю своего пошёл… Жаль, что ты не с нами… Впрочем, понимаю. Последствия пулевого ранения. Я в курсе. Это только в американских боевиках их бравые копы после тяжёлых увечий, почему-то, становятся крепче и ловчее.

– В наших фильмах тоже. Но я с вами, – коротко подвёл черту разговору Анатолий.– Я с вами, но… сам по себе.

Прокурор кивнул головой.

Впервые Розов был в квартире Емельяновых. Визит утешения. Он сидел за столом в большой комнате, курил и смотрел на плачущую Ларису. Она обняла спинку дивана, царапая его ногтями. Вот и осталась она одна в пустой квартире…

– Я во всём виноват, – тихо сказал он, как бы, сам себе. – Именно я проловил ворон. Убийца ходит на свободе… Мёртвый ничего не скажет… Я виноват.

– Молчи ты, боже мой! – она вознесла руки к небу.– Папа, я тебя же предупреждала, не пей водку! Не пей! Довела она тебя до беды. Твоя доверчивость довела тебя до несчастья!

– Лариса, твой отец не покончил с собой. Его убили. Ему передали через подкупленного надзирателя отравленную водку и колбасу.

– Я ничего не знаю… Но, пьяный, он никогда не говорил, что ему жить не хочется. Только в последние дни перед… тюрьмой было у него плохое настроение.

– Извини, Лариса. Вроде бы, не время об этом говорить, но надо… По долгу своей сыскной службы я проверяю, анализирую самые глупейшие версии… Пусть мой вопрос покажется диким, но я должен его задать, именно, сейчас. Каждая минута дорога. Лариса, Егор Нилович не приносил случайно домой какой-нибудь ларец или шкатулку?

– Господи! Что ты говоришь, Анатолий? Что тебе ещё нужно от него, от мёртвого?! Он умер. Понимаешь?

– Ты успокоишься и ответишь «да» или «нет». Мне нужно, чтобы ты честно ответила. От этого много зависит.

– Нет! – закричала девушка.– Нет, ничего он не приносил! Иди ты от меня подальше и на веки вечные! Прошу уйди. Куда угодно и к кому угодно, к своей жене или любовнице. Я не знаю, кем он тебе приходится…

– Лариса, успокойся! – Анатолий, может быть, и не своевременно, но улыбнулся.– Нет у меня никого… кроме тебя. Я, знаешь, приду на похороны, помогу.

– Не смей! Я прошу тебя… Не смей приходить! Ради меня. Прошу, не надо.

– Успокойся! Я понимаю. Я очень сочувствую тебе, Лариса. Ты держись, не впадай,– он хотел сказать «в истерику», но произнёс другое, – в панику. Ничего ведь теперь не изменишь. Я тебя понимаю. Конечно, я виноват перед тобой, но не в такой степени, как ты думаешь. На месте следователя прокуратуры я поступил бы не так… Дело закрутилось сложное, и оно, пожалуй, не скоро закончится. Погибших уже много.

Потом он начал говорить Ларисе, что абсолютно убеждён, что существование человека здесь – это только маленький отрезок его Бессмертной Жизни. Он сам так считает, и дело не в Цепине, который говорил и говорит самые невероятные и глупые вещи. Розов, абсолютно, ни к селу – ни к городу стал вспоминать лица тех умерших людей, которые он видел. У большинства из них на лицах светились улыбки, в глазах стояло удивление и восторг…

Лицо покойника передавало и отражало состояние его души, летящей в Бесконечном Пространстве в неизвестность. А может, духовная субстанция знала уже, что её ждёт.

Одним словам, Анатолий почти уверил Ларису в том, что никто и ничто не умирает и не возрождается, а живёт всегда… в изменённом состоянии. И это не влияние Цепина на его сознание. Розов обо всём этом знает сам, но он не ведает, почему и откуда такое ему известно.

– Даже если это так, Толя, – грустно сказала Лариса. – Ведь я больше никогда не встречусь с отцом. А если мы и увидим друг друга в ином мире, то не узнаем, пройдём, пролетим или… проползём мимо.

– Ты, дорогая моя, эгоистка. Если ты не встретишь своего отца в ином мире, то его встретит кто-нибудь другой. Он не будет одинок там, где станет сыном и отцом. Нет ничего мёртвого в Бесконечности.

– Глупо, но я, почему-то, во всё это верю. Видно, потому, что мне не остаётся больше ничего другого… Я знаю, что во снах я буду встречать своего отца.

– Нет никаких снов, а есть бесконечное множество миров, в которых мы тоже живём. Но пока не настало время осознать это. Я чувствую, что всё сейчас сказанное мной – правда.

– Ты, знаешь, что, – Лариса подняла заплаканные глаза,– ты вот, что… Слышишь, ты береги себя. Понял? Мне нет ни какого дела до твоих жён и любовниц. Ты мне… Ты мне нужен живой… сейчас, на этой земле. Ты мне теперь и за мать, и за отца… Ты теперь – всё моё богатство.

– Понял, Лариса,– он встал со стула и подошёл к дивану, положил руку на девичье плечо. Ему было и сладко, и горько от таких, сказанных ей слов. Двойственное состояние души, от которого впору сойти с ума. – Со мной ничего плохого не случиться.

Сколько же бед и несчастий стоит за спиной каждого человека. А сколько их впереди! И что скрывать – никто не готов их встретить. Никто! Человек, всего на всего, животное, не самое «разумное», которое быстро привыкает к тому, что имеет. Под словом «имеет» подразумевается очень и очень многое…

Поэтому «потери», к числу которых относится и «земная смерть» близкого человека, Человек переносит очень тяжело. Но его духовная субстанция становится, как бы, чище, когда он провожает в неведомый путь того, кого всегда… не готов проводить.

Многие просто делают вид, что у них крепкие или каменные сердца… Впрочем, есть люди, которые очень спокойно относятся к «смерти» своих родных и близких. Тут множество причин. Но как бы там ни было, «смерть» уравнивает в правах, на какое-то время, сильных духом и слабых, богатых и бедных… Всех.

Но там за гранью бытия данной земной обители, когда раб становиться королём, а могучий падишах нищим, тоже нет идеального равноправия. У каждого свой путь. Здесь и сейчас смысла его окончательного не постичь. Но избранным кое-что понятно.

Полная иллюзия заключена в том, что это великое право – родиться и умереть. Но оно не очень уж и велико, ибо таким правом мы обладаем только в каждом отдельной обители Мироздания. Не о вселенной речь. Но во всём существующем всегда нам не дано ни рождаться и ни умирать. Мы есть всегда, везде и всюду. Да и понятия «добра» и «зла» – всего лишь писанные и неписанные правила каждого из отдельных взятых «общежитий».

Сыщик Розов не считал себе ни философом, ни теософом, а скорее – гностиком, слепо верящим не в «загробную жизнь», а в вечную и постоянную. Гравитационная сила и власть этой земной обители, её притяжение и воля довлели над ним, он подчинялся законам не «космическим», а «земным». Ему, как обычному нормальному человеку хотелось, чтобы в этом мире не было преступлений, насилий, бед, безвременным смертей, зла, подлости… Список того, с чем бы ни хотелось сталкиваться в жизни любому честному и нормальному человеку, конечно же, очень велик.

Но Розов знал, что всё эти мечты нелепы, как благие сказки и помыслы, которые могут, на самом деле, стать дорогой в ад. Сейчас он пока не понимал, что нет никакого ни рая, ни ада, ни сказок, ни благих помыслов… Всё гораздо сложнее и, вместе с тем, проще, чем кажется и есть на самом деле.

В квартире Емельяновых внезапно появился Цепин. Он, на всякий случай, громко кашлянул, чтобы не напугать своим внезапным появлением молодых. Но они, утонувшие в горе, ничуть не удивились тому, что Эвтаназитёр «вошёл» в комнату незаметно.

– Дядя Гриша, – Лариса бросилась к крановщику и товарищу отца на грудь. – Конечно, вы уже всё знаете!

– Успокойся, Лариса,– Цепин бережно посадил её на стул, рядом с Розовым. – Пока не знаю… Но, конечно, догадывался…

– Ты, Матвеевич, догадывался и молчал? – удивился сыщик. – Но ведь это ни в какие ворота не лезет. Ведь тогда всё могло быть по-другому…

– По-другому и быть не может. – серьёзно сказал Цепин.– Если же вы задумали пожениться, значит, это вопрос решённый на самом высоком уровне. Надеюсь, этот ваш брак надолго? Впрочем, не моё дело…

– У меня большое горе, дядя Гриша,– сообщила Лариса,– дело в том, что мой папа…

Она не успела договорить, как послышались шаги, и к столу с двумя бутылками с водкой вышел улыбающийся и уже малость под хмельком Егор Нилович Емельянов. Вслед за ним с трёхлитровой банкой огурцов нарисовался и Зюбов, уркаган по кличке-погремухе Крот. Явился за компанию.

В глазах Ларисы стояло великое удивление, медленно перерастающее в ужас. Она потеряла сознание, ибо совсем не так давно ей было позволено взглянуть на труп отца. Розов уже ничему не удивлялся, но и его тело пронзила мелкая дрожь.

В это же самое время в малом анатомическом театре морга городской больницы под номером три всё было готово к вскрытию трупов Емельянова и Зюбова. Патологоанатом, пожилой кандидат медицинских наук Герман Сидорович Кауфман и его молодая ассистентка, медсестра Лия Дунявина решили приступить к делу. Все, что называется режущие, колющие и прочие инструменты были наготове.

Лаборантка Ника с разными специальными колбочками, пробирками, стеклянными палочками была уже на месте. Рядом с трупом Емельянова, вальяжно разложившимся на анатомическом столе под «колпаком» с ярким освещением, стоял молодой патологоанатом-стажёр Боря Кирьяков.

Он курил, озираясь по сторонам, хотя знал, что здесь, в таком месте, «пускать дым» категорически запрещено. Но он во время затушил бычок, увидев идущих сюда Кауфмана и Дунявину. Сразу же, вслед за ними появился и следователь Жуканов, уже обряженный в специальный халат, такого же грязно-синего цвета, как и все остальные.

Присутствие здесь Игоря Васильевича было здесь не обязательным, но… желательным. Ведь достаточно для дела и документов по результатам вскрытия…

Но Жуканову, в его не очень хорошем положении, необходимо было демонстрировать активность в деле, озабоченность и заинтересованность.

– Что ж,– сказал с иронией Кауфман, глядя на свои плотные резиновые перчатки, – скажу словами известной песни. Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

– Это верно. Давненько, Герман Сидорович, дорогой, никого так коллективно и торжественно не вскрывали, – поддакнула Лия Дунявина, подавая патологоанатому скальпель.– Главная наша задача желудок и пищевод. Ника, будьте наготове с вашими склянками.

– А моё дело фиксировать всё происходящее, – кисло улыбнулся Жуканов.

При этом он включил диктофон и начал голосом давать исходные данные: день, год, число, место, описание трупа и т.д.

Боря Кирьяков что-то записывал на бумаге, в сторонке. Кауфман решительно ткнул скальпелем в район живота безжизненного тела Емельянова и едва не упал. Это произошло потому, что рука его вместе со скальпелем легко и свободно прошла сквозь тело Егора Ниловича, которое стало, в буквальном смысле, растворяться в пространстве.

– Мы его теряем,– тупо произнёс Кауфман. – Чёрт возьми! Он испарился!

– Ты чего, Сидорович, не похмелился сегодня, что ли? – проворчал, ничего не видящий Кирьяков. – Кого мы там теряем? Труп, что ли?

Лия сорвала повязку с лица и определённо сказала:

– Подобных случаев в моей практике никогда не… наблюдалось.

– Без паники,– прошептал Кауфман, тоже сорвав повязку со своей удручённой физиономии. – Спокойно, идём к носилкам, к трупу следующего господина… Зюбова.

Они, не обращая внимания на замешательство остальных, отправились к специальной каталке, где только что лежал труп Зюбова.

Но и он исчез. Надо полагать, растворился в пространстве. Кауфман нервно сорвал зубами перчатки со своих рук и строго спросил Жуканова:

– Почему в анатомическом театре находятся посторонние?

– Я не совсем посторонний. Я – следователь прокуратуры…

– И чего тут расследовать? – не унимался Кауфман. – У нас идут теоретические занятия… Какого чёрта, вам тут делать?

– Мне показалось, что здесь происходит вскрытие трупов Емельянова и Зюбова… Впрочем, что это я, – вяло сказал Жуканов. – Их же освободили из-под стражи за… неимением улик. Значит, я так просто зашёл.

– Вы что, господин следователь, не видите, что на столе нет даже признака трупа? – вставила своё веское слово Лия. – Или в чём-то нас всех подозреваете, господин следователь?

Жуканову ничего не оставалось, как стремительно покинуть анатомический театр. Теперь он окончательно понял, что у него не всё в порядке с психикой. Это уже не первый случай. Их множество. Ведь не так давно он собственное табельное оружие, пистолет принял за китайский банан, на квартире своей пассии здоровался за руку с кем-то неизвестным в зеркале…

Перечислять и вспоминать все «странности» не имело смысла. Надо было завязывать со службой в следственном комитете и спокойно заниматься средним бизнесом, тем же, книжным издательством. Он с него только бабки качал, не ведая о чем, они там… «строчат» и «об ком звёздном или околокремлёвском».

С большим трудом Емельянов и Зюбов объяснили за столом, по случаю Анатолию и Ларисе, что никогда не имели удовольствие… умирать. Их обоих, ещё позавчера вечером, освободили из-под стражи, за неимением улик и так далее. И тогда они, забежав на секунду в квартиру к Емельянову, взяли удочки и отправились на рыбалку, не так далеко. Речка находится почти в черте города.

Почему дочери Ларисе по случаю своего освобождения из-под стражи Егор Нилович не оставил даже коротенькой записки на столе, Емельянов не смог объяснить. Ведь, вроде бы, и пьяным не был. Может быть, только чуток.

– Кто же тогда вместо вас обоих находился в тюремной камере, когда туда пронесли отравленную водку и колбасу? – серьёзно спросил Розов. – Чьи трупы сейчас лежат в морге? Может быть, уже произошло их вскрытие…

– Я не знаю толком, кто вы,– смело сказал Розову Крот,– но мне, гля, сдаётся, что у вас резко прервались дружба и контакт с собственной головой.

– Давайте выпьем! – предложил Цепин, наполняя стаканы водкой. Для Ларисы нашлась бутылка сухого французского вина. – Вам бы, конечно, я бы смог мозги запудрить. Но только не Анатолию… Он устроен так нынче, что того, что произошло, забыть уже не сможет. Ему теперь это не дано.

Дело в том, что Емельянову и Зюбову выпало то, что и должно было… выпасть. Уход за пределы данного бытия, именно, в это условное время не входил в планы Свыше. Участие в спасении их обоих от «неминуемой гибели» выпало на долю Эвтаназитёра. Парадокс! Он, Великий Элементал и повелитель данной земной субстанции должен был не отправлять, в данном случае, их в иные миры, а помочь им выбраться из сложившейся ситуации. Всё просто. Вместо Емельянова и Зюбова были отравлены клоны…

Цепин принялся объяснять всем собравшимся за столом суть того, что произошло, как бы, издалека. Начал с механики процесса клонирования, которым сейчас «заболели» многие выскочки, представители, так называемой, науки нашей обители. Страшная ошибка желающих из клетки «умершего» человека создать его же самого приводит ныне в параноидное состояние многих имущих товарищей и господ, желающих за хорошие бабки «возродить» себя, дорогую тётю или любимую собачку.

Сотворить любое тело или оболочку, напоминающего его, «точную» копию можно, но вернуть именно ту духовную субстанции в «уютный домик», похожий на предыдущий, нельзя. Блеф! И чтобы не выразиться матом, абсолютный нонсенс.

Так называемое клонирование человека – всего лишь один из способов размножения живого существа, который можно назвать «почкованием». В новое тело вселяется и новое существо, точнее, огромный их набор. К клонированию можно отнести и пресловутую криогенетеку, то есть замораживание с целью оживления.

Надежда на то, что в оттаявшем теле проснётся дух того, кто в нём находился раньше, не имеет под собой никакого основания. Она смешна, если учитывать то, что основные существа, освоившие определённые полноценные тела, могут, в любое время, перебраться в другие… Причин этому множество.

При поддержке цивилизации Великих Элемннталов Цепину пришлось заменить в тюремной камере Емельянова и Зюбова на их клоны, по сути, на других людей, только внешне похожих на них… Какой же имелся смысл в том, чтобы ради «спасения» одних людей, уничтожать других только что созданных, вне Божьего плана? Простой. Настоящим Емельянову и Зюбову не пришло время умирать. Всё под контролём Высших сил, случайность – полный абсурд.

Скорее даже не абсурд, ибо он-то имеет право на существование… Просто «случайность» – это более условное понятие в данной обители, чем «время» и «пространство». Даже бред о так называемой многомерности более реален, чем случайность… в мирозданческом плане.

Но создать из материи, состоящёй из множества «микромиров» пару андроидов, искусственных людей и вселить на определённое время в их «искусственные» тела по два-три десятка элементалов, которые бы своими «подражательными» действиями никому не давали повода сомневаться в том, что перед ними не настоящие Емельянов и Зюбов.

В камере «доброжелатели» травили водкой и колбасой уже андроидов, которые не считали себя таковыми, потому что «вошли в роль» тех, кого копировали. И на допросе в кабинете Жуканова после трагической гибели «Емельянова» был не настоящий Крот, а, всего лишь, андроид.

Потом, когда уже это было необходимо, Цепин вернул материю в те миры, из которых извлёк. «Путешествие» ей не повредило, она, как бы, спала, отдыхала от «дел текущих». Все мы ведь не спим… никогда, а куда-то «летаем», иной раз пугаем своим видом в других мирах их обитателей. Ведь кое-где мы – приведения, слабые контурные копии тех, кого уже давно похоронили, к примеру, представители цивилизации Океанавтов и Атмосуществ… Примеров предостаточно.

– Мудреные ты вещи говоришь, Гриша, – выпив и повеселев, сказал Зюбов. – А между тем, хочу всем представиться. Я ведь не просто кент с кликухой Крот, а, как и все нормальные люди имею имя и отчество. Прошу, гля, любить и жаловать, Леонид Семёнович.

– Наглости человеческой нет предела, – ухмыльнулся Цепин,– самого Царя Успения, какой-то, встречный и поперечный называет Гриша. Не больше – не меньше.

– Да, бросьте, дядя Гриша… со своими фантазиями, – сказала счастливая Лариса. – Какая разница… Надо радоваться тому, что всё обошлось.

– Это, всего на всего, Егор твоя временная отсрочка отправления в иной мир, – сказал Царь Успения. – Не радоваться надо, а грустить, что ты пока ещё не заслужил своими деяниями… земной смерти.

– Да бросьте вы все разводить базар без темы, – сказал Зюбов. – Я вас всех уважаю… конкретно, гля. А философия эта – муть зелёная.

– Я начинаю кое-что понимать,– глубокомысленно сказал Розов.– Уму непостижимо…

– Именно так,– кивнул головой Царь Успения.– Давно уже было пора сообразить.

Довольно пьяный и счастливый Зюбов почти культурно раскланялся и покинул добрую компанию, где уркагану уже изрядно надоели фантазии старого чудака крановщика Цепина. «Весёлый чудило, – уходя, подумал он. – Интересный кадр. Нагородил муры в три короба. А всё, гля, натурально, как правда. Только другая, не наша».

Минут через двадцать вслед за ним ушли Цепин и Розов. Похороны Емельянова отменялись, поэтому нечего было глаза мозолить счастливым отцу и дочери. Розов и Цепин шли по пустой вечерней улице.

– Твоего дружка, журналиста Вениамина Крапивина, как бы, нет в живых, – сообщил Анатолию Цепин. – Но скоро найдут его косточки, и похоронят.

– Я чувствовал, что происходит что-то не очень хорошее, – с грустью произнёс Розов. – Но почему ты сказал «как бы»?

Царь Успения терпеливо, но коротко пояснил, что произошло. По большому счёту мёртвым можно считать Шуру Брикова. Но теперь он не «живой труп». В него переселилась духовная субстанция Кривина. Так стали единым целым душа двух разных людей. «Пусть так, – подумал Антанолий. – Правда, это не здорова. Но пусть будет, как есть. От судьбы не уйдёшь. Преступник времени не теряет».

– А мне, Толя, скоро уж собираться в иной мир,– с грустью сказал Григорий Матвеевич.– Там тоже у меня будет дел по горло…

– Ты тоже здесь… командированный, – Анатолий закурил. – Но если ты умрёшь… уйдёшь, Матвеевич, то наша земная обитель без Дьявола или Сатаны останется. Не порядок! Кто же будет вместо тебя массово убивать людей Земли?

– Ты, Толя, вместо меня. Это тебе давно следовало понять. С моим уходом окрепнет в тебе Великий Элементал. Ты станешь им, наследник крановщика Цепина. Сможешь делать больше, чем я. Ты ведь даже не заметил, что уже не хромаешь…

– Заметил, и мне стало страшно. Сделалось не по себе. А если я не соглашусь быть Эвтаназитёром, Царём Успения?

– Кто же тебя, мил-человек, будет спрашивать? Твоя помощь нужна человечеству.

На слова Цепина Анатолий ничего не ответил. Он, всё-таки, до конца не верил всему тому, что происходит, но при этом не забывал, что он сыщик. А ведь смерть Арефина всё ещё оставалась загадкой. Преступление не раскрыто и не только оно, но и ряд других, связанных с ним. Да ведь и клад был. Но куда он делся? Но самое главное заключалось в том, чтобы жестокий убийца получил по заслугам.

У Розова имелось несколько интересных версий, имеющих право на существование, и острое желание достойно завершить это дольно сложное и запутанное дело.

С крыши многоэтажного дома сорвался кусок бетона. Он летел стремительно прямо на голову Розова. Но вдруг резко оборвал свой полёт. Остановился в десяти сантиметрах от шляпы Анатолия.

– Брысь! – нервно сказал ему Анатолий.

Кусок бетона отлетел в сторону и упал на цветочный газон, подминая собой хрупкие стебли и венчики бессмертников.

Теперь уже Анатолий не знал, а чувствовал, что почти является Великим Элементалом, и уже, в сущности, Царём царей, но он был и человеком. И в качестве двуногого мыслящего находился, где-то, явно, между праздно и беспричинно улыбающимися и катастрофически угрюмыми. Именно сейчас, в качестве сыщика, опираясь в своих поисках преступника на конкретные личности и действия подозреваемых, он никак не мог нарисовать, так называемый, психологический портрет убийцы Арефина, да, по земным понятиям, Крапивина.

Сыщик понимал, что в земных (дхармических) делах пользоваться своими сверхъестественными возможностями и способностями – великий грех. Ведь и эти божьи дары здесь, могут быть отобраны там. Ибо нет и не может быть ни каких даров. Всё – только для временного пользования, потому что всё – живое и мыслящее, значит, и принадлежать ни кому не может.

Но каков же преступник? Жесток? Да. Находчив. Без сомнения. Он это не однажды демонстрировал, доказывал своими действиями и поступками. Самоуверен, самонадеян? Не без этого. Ведь он шёл на риск там, где другой… не посмел бы. Может быть, действия его в чём-то нелепы, но, увы, рассчитаны.

Они и на грани фола оттого, что он не профессионал, а просто расчётливый убийца-любитель? Вот и весь портрет. Но ведь такое описание можно дать доброй половине представителей уголовного мира, и всё будет, как бы, точно и правильно, но не… конкретно.

Ясно, что у преступника имелся мотив убийства Арефина и Крапивина – это ценный клад. Похоже, что негодяйц действовал один. Алчность, жадность, жажда наживы… Всё это правильные определения, но тривиальные. Может быть, плюс ко всему, есть у нарушающего закон и острое желание самоутвердиться.

Когда же обычный человек становится преступником-любителем? Впрочем, не совсем обычный, к этому надо иметь склонности… Но в какой момент жизни такое может происходить с мыслящим, двуногим существом? В чём причина? Большие неудачи и неприятности на работе или отсутствие таковой, даже мало оплачиваемой; в личной жизни непредвиденные негативные перемены, внезапное появление шанса «лёгкой» наживы… Побудительных мотивов множество. Всего, пожалуй, и не перечислишь.

Не очень умело, но начинающие преступники подражают ретивости иных очень продуманных господ, стремление их к власти и обогащению за чужой счёт. Но вырытые ими ямы-ловушки для «простых» людей, как бы, уже ими самими вычеркнуты из их чёрной памяти. Поэтому явные преступники широкого полёта, которые таковыми не считаются, возгордившись и подняв свои носы вверх, не смотрят под ноги… Попадают в эти ямы. Причём, зачастую выбраться из них у шустряков уже нет шанса.

Пока момент сближения с убийцей у Розова отодвигался на неопределённый срок потому что, следы свои запутал основательно. К этому не простому делу подключилось одно из подразделений ФСБ. Тут запахло, что называется, ценным кладом не только номинально, но имеющим, скорей всего, большую историческую ценность.

В поле зрения сотрудников уголовного розыска и прокуратуры, да и детективного агентства, появился сравнительно молодой и не очень разговорчивый, аккуратный, подтянутый, вежливый и белобрысый, не очень высокорослый, но физический крепкий, как и Розов, наверняка, под условным именем и фамилией – следователь Георгий Самусенко.

Он многих терпеливо выслушал в самых разных подразделениях городского УВД. Что касается Окружной прокуратуры, в частности, Следственного отдела отчёт перед ним держали Суханов, Растороп, Жуканов… Разумеется, Игорю Васильевичу пришлось не очень легко, который оправдывался тем, что посчитал «сказки Емельянова о кладе» обычной уловкой подозреваемого… Ясно, что за все противозаконные деяния Жуканову грозил очень солидный срок.

Всё у Анатолия и Ларисы сложилось прекрасно в эту ночь. Неповторимо. Во всяком случае, им обоим казалось, что это так, а не иначе. Влюблённые сливались в эту ночь друг с другом, подобно двум чистым рекам, становясь одной, широкой и многоводной.

Прямо сказать, души Ларисы и Анатолия давно стали единым целым. Так и должно быть в любви… Ведь, прежде чем сблизятся тела, должны воссоединится духовные субстанции. Случается и наоборот, но тогда, чаще всего, это иллюзия любви. Но и она – награда, ибо нет в Мироздании ничего пошлого. Правда, в данной обители сильны и законы, с умыслом придуманные «законниками» и «богословами».

Но то, что даётся человеку самим Господом, как благо, даже не как любовь, а страсть, ценно. Пусть, когда-нибудь, потом от жарких встреч останется «пустота» и неутолённые желания тела… подомнут под себя душу. Но она выдержит всё, ибо бессмертна. Но и тут не стоит роптать на Бога. Ведь вам даже не дано знать, кто «вчера», вселившись в ваше тело, как бы, выдавал себя за… вас.

Анатолий знал, что теперь она, усталая и счастливая, будет блаженно спать до утра, поэтому, не раздумывая, решил, целиком и полностью, переместиться на квартиру к Цепину, где он блаженно лежал в гробу, а рядом, прямо на ковре, на полу, спал будущий тесть Розова, стропальщик Егор Нилович Емельянов.

В одних трусах перед Анатолий «материализовался» перед гробом своего мирозданческого наставника. Разумеется, Емельянов так и не вышел из глубокого пьяного сна, да и покойник лежал спокойно, без движения. Наверное, подобным образом и подобает вести себя тем, кто умер любой «промежуточной» смертью. Всё ведь и в иных мирах поделено на условные отрезки.

– Ты звал, Матвеевич, – тихо сказал Розов, – и я перед тобой.

– Куда б ты делся? – открыв глаза, произнёс покойник.– Ты не обращай внимания на неприятный запах. Это моё тело начинает разлагаться. Тоже уходит… Но ему потребуется очень много времени для этого. Ведь оно ещё и – мотор моей души…

– Только не нужно загружать мой мозг прописными истинами. Я пришёл, как бы это сказать, проводить тебя, что ли, в иной мир… Я знаю, что ты… получил повышение, станешь теперь Эвтаназитёром самых совершенных субстанций планеты Земля. Как и прежде, будешь Царём Успения!

– Да, это так. Но это произойдёт не сразу. Я ведь только что родился и снова человеком, в соседней обители, на Земле, почти такой же, как эта. Оказывается, мне было совсем неведомо, кем я появлюсь на свет после своего ухода из этой земной «точки». Но скажу тебе, что, никто, кроме Господа, не знает, где совершенство, а где его почти нет.

– Не буду с тобой спорить, Матвеевич. Ни тебе ни мне многое понять не дано.

– Я знаю, что завтра ты не придёшь на мои похороны. Тебе, твоей матери, да и Ларисе ни к чему это шоу, – Цепин принял в гробу сидячее положение. – Может быть, ты не поймёшь, но мой уход из этой обители должен быть праздником не только для меня, но и для тех, кого я пригласил… на банкет по случая моего ухода. Впрочем, давай-ка с тобой малость помянем меня. Чего тут болтологию разводить? Поухаживай за стариком.

Не торопясь, Розов подвинул журнальный столик прямо к гробу. Сам подсел в кресле, поближе. Налил в гранённые стаканы водки. Колбаса и сало, вполне, нормальная закуска для такого случая. Выпили. Цепин сообщил, что на его похороны приедут даже очень важные чиновники из разных городов, даже из Москвы.

Они, правда, не знают, зачем им это надо, но, тем не менее, приедут. А на следующий день проведут в городе какой-нибудь региональный, типа, экономический семинар. Может быть, даже в этом же шикарном ресторане «Три серых волка», из фойе которого будут выносить гроб с телом крановщика Цепина.

– Ты, главное, вот что, – Григорий Матвеевич выпил, но закусывать не стал.– Живи тут спокойно, как и жил. Не гонись за призрачной земной карьерой и большими деньгами. Для людей, точнее, существ нашего уровня и плана – это смешно и позорно. На кусок хлеба всегда заработаешь своей сыскной деятельностью.

– Ну, прямо сейчас, начну судорожно скупать фабрики, недвижимость, строить себе «зимние дворцы» под Марселем! – с сарказмом ответил Розов. – Я, Матвеевич, пусть теперь и Великий Элементал, с твоего позволения, но ещё и человек… довольно нормальный, вполне, адекватный. Я не выродок, не двунгогий верблюд с золотыми цепями на шее.

– Такой субъект уж точно не войдёт в «игольное ушко». Он свои райские кущи проморгал, прильнув щекой к Большой Кормушке. У них мироедов – своя стезя, у нас же – свои замутки… Ты, вот что, преступников то лови, но про главную свою работу в области Мирозданческой Эвтаназии не забывай.

– Я слушаю тебя внимательно, Григорий Матвеевич.

– Держи, Толя, в поле внимания все основные земные катастрофы, войны, эпидемии… Тебе надо всегда вовремя суметь уловить момент и подать нужным силам и стихиям мощный сигнал. Но ты это уже знаешь.

В знак уважения к усопшему Розову приходилось слушать наставления, по сути, умершего Цепина.

Конечно же, Анатолий со многим уже был согласен. Нигде, никогда и никому не следует корчить из себя экстрасенса или особенного, «сложного» человека. Надо стараться быть скромным. Правда, у Цепина это не всегда получалось.

Сейчас Розов очень желал того, чтобы крановщик Цепин, по-настоящему воскрес, вернулся к земной жизни в этой «точке» планеты. Но понимал, что даже думать об этом не следует. Совсем неважно, что человек этот тебе очень и очень дорог. «Не мешай самому себе и Господу указывать душам путь новый».

А ведь и верно. Пытаться лечить неизлечимого, почти то же самое, что сказать женщине во время её родовых схваток: «Потерпи ещё с годик-другой. Твоему младенцу и в чреве твоём хорошо». Смешно, ибо только он, Всевышний, знает, что хорошо, а что – плохо. Только он и ведает. Все мы движемся от одной смерти к другой, постоянно, периодически, рождаясь. Но если сказать точнее, то ведь никогда и нигде не умираем и не рождаемся потому, что мы существуем одновременно везде и всегда.

Просто происходят поочередные «подключения» к разным обителям, новым судьбам, категориям состояния иных приобретённых оболочек всякого существа, предмета или явления. Этот процесс не схоластичен, а глубоко продуман тем, кто стоит над нами, вечен и не имеет предела.

Очень наставительно Цепин советовал Розову обратить особое внимание на целый ряд событий, явлений массового ухода людей в иные миры, которые произойдут уже в самое ближайшее время. Зная, в принципе, о грядущих глобальных бедах, о том, что надвигается, что готовиться Свыше, Розов только кивал головой. Но сейчас даже мысленно он боялся повторить многое из того, что говорил ему Григорий Матвеевич. В нём ещё боролись два начала: Великого Элементала и Человека.

– Не тушуйся! От всего этого человечеству не уйти, – сказал Цепин, разливая по стаканам водку. – Тебе, как говорится, останется только вовремя «нажать на кнопки». Пусть ты – Люцифер или его подобие, но совесть твоя чиста. Ты помогаешь людям уйти… отсюда, подняться на ступень выше. Ты же не убийца, не насильник, не садист, в конце концов… Ты Царь царей. Но предвзято не суди, ибо сам… повелеваешь. А вот они, двуногие существа данной обители, пусть судят друг друга и считают, что… уничтожают.

С грустью посмотрел Анатолий на лежащего рядом с гробом, на полу, пьяного Емельянова, своего будущего родственника. Завтра, Егор Нилович, на похоронах, или чуть позже будет рассказывать работягам, что снилось ему, как он с трупом пил водку. Ему и невдомёк будет, что это не сон, а самая настоящая явь. Реальность, где исключены какие-либо «чудеса».

Через несколько минут Розов уже был дома, в тёплой постели. Он крепко обнимал свою единственную и неповторимую, земную женщину. Не спалось, и на душе было тоскливо и горько.

На похороны уже к десяти часам утра поспешно собирались Луиза Анисимовна и её преображённый одноглазый внук Шура Бриков, по сути, Вениамин Крапивин. Старушка не могла не нарадоваться на то, что он, бывший бомж Вороний Глаз, совершенно изменился. Причём, в самую лучшую сторону. Он стал энергичным, подвижным, работоспособным…

На частной оптовой базе, где он пристроился грузчиком, все им были довольны. Кроме того, Шура запоем начал читать книги и даже писать, то ли стихи, то ли рассказы. Буквально за несколько дней именно от него Анисимовна узнала массу самых интересных и невероятных вещей, о которых раньше и слухом не слыхивала. О них даже по телевизору не так уж и часто и внятно говорят. Например, что у Кришны и Христа очень похожи не только имена, но и биографии… Да мало ли в мире интересного!

– А точно ли, Шура,– старушка красила губы, стоя перед трюмо,– что к нам, на Землю, прилетают инопланетяне в огненных шарах?

– Тут можно сказать, что такое научное предположение даже в гносеологическом аспекте допустимо, – Шура очень старательно застёгивал новую джинсовую куртку. – Но ведь, как говорится, Платон мне друг, но истина дороже. Вот многие авторитетные учёные считают, что гигантские огненные шары, если не атмосферные явления, то, всего лишь очень большие шаровые молнии.

– А в этом… аспекте гноссеологичном, что такое, Шура, шаровая молния?

– Тут можно много дискуссировать, в частности, о природе электричества. Но, факт остаётся фактом, природа шаровых молний до конца не изучена, и многое остаётся загадкой. Скорей всего, это – цивилизация. Являются они к нам из миров, сопутствующих нашей земной обители.

– Это ладно. Но вокруг сплошные похороны. Только вчера похоронили батюшку Никифора Белокрыла, того самого, что с божьей помощью, тебя на ноги поднял,– сменила тему бабка Погалева. – А теперь вот идём очень торжественно хоронить, говорят, очень замечательного человека крановщика Цепина. Да ты его помнишь, Шура! Такой юркий старичок с бегающими глазками, как у шального, господи прости, таракана. И его Бог прибрал. Никого он на Земле не оставляет.

– Закон природы. Один человек умирает, другой – рождается, – философски заметил Шура, закуривая на ходу. – Всех нас не обойдёт, не минует чаша сия.

– Это уж точно,– согласилась с ним Анисимовна, затворяя входную дверь в квартиру на ключ. – Поедем на троллейбусе. Нам до того места далековато добираться.

Но доехали они довольно быстро, и двадцати минут не прошло, как они уже стояли в фойе ресторана «Три серых волка» у гроба крановщика Цепина. Анисимовна с грустью смотрела на пожелтевшее лицо покойника, и ей казалось, что он не умер, а просто спит.

Ей даже почудилось, что покойник ей мысленно сказал: «С кладбища, когда меня зароете, ты с Шурой, Анисимовна, езжай прямо оттуда домой на метро».

– Господь с тобой, Матвеевич, – вслух произнесла она.– Какое у нас тут метро может быть? Город большой, но «подземки» пока не существуюет. Это ж для нашего города диво – дивное.

– Верно,– сказал за их спинами здоровенный бугай, явно, при оружии,– метро у нас появится, но… в перспективе. А пока, господа, попрошу посторониться, ответственные товарищи из Москвы желают постоять у гроба Заслуженного крановщика России, Кавалера многих орденов, которыми Григорий Матвеевич Цепин уже нагрждёт посмертно.

Сказав это, плотный телохранитель и его накаченные коллеги отпихнули далеко в сторону и Анисимовну, и Шуру Брикова, и стропальщика Федю Кламова, и ещё нескольких граждан, из любопытствующих, далеко в сторону.

К гробу подошла делегация носорогообразных господ в количестве семи человек, в числе которых находились из которых и три дамы и, как бы, понуро склонили головы.

– Так вот ты, какой, господин Цепин! – только и сказал самый главный из них

После этого процессия очень больших чиновников в тесном сопровождении телохранителей направилась в ресторан, на второй этаж, к отдельному, специально сервированному столику. Вслед за ними рабочие, одетые по-чистому, понесли гроб. Всё очень просто. Цепин перед смертью письменно пожелал во время торжественных поминок находиться рядом с людьми.

Тут же, сразу же, за гробом проследовал губернатор края, мэр города и ряд чиновников местного значения. Разумеется, для них тоже был накрыт отдельный столик. А потом уже широким и размашистым шагом за самыми важными и «сложными» господами потянулись наверх, к огромному столу, где места хватит всем, представители «простого» и «полупростого» народа.

Торжественные поминки, перед проводами Цепина на тот свет, начались стремительно. Правда, открытие их было грустным, ибо все, кому было поручено, перед тем, как выпить, говорили о том, каким славным человеком был крановщик Цепин. Разумеется, первое слово осталось за уважаемыми москвичами, которые толком не понимали, по какой причине они приехали именно сюда, в этот немаленький портовый город, на похороны и поминки крановщика Цепина.

Надо сказать, что всё было демократично. Пили и ели много, причём быстро, высказывались все, кто пожелал. Тут запретов не существовало. Даже стропальщик Федя Кламов встал и пьяным голосом прохныкал:

– Как же я теперь без тебя буду жить, Матвеевич, к тому же в твоей квартире? Ты же мне в каждом углу будешь мерещиться!

– Молодой человек, вам бы следовало про своего покойного… папу говорить по-существу, – заметила условно элегантная дама, министр культуры местного значения.– Ну, скажите, к примеру, что мы все скорбим, что большая утрата… не только в городском масштабе. Земля там, пусть будет ему пухом или ещё… чем. Культурно очень к любому мероприятию подходить надо. Он-то сам теперь ничего не может сказать. Учитывать надо эти форс-мажорные обстоятельства.

– Матвеевич мне никакой ни папа, слава богу! Но Матвеевич всё может, – категорично возразил Кламов. – Он даже… мёртвый всё может!

Чтобы сразу не перепугать несколько сотен собравшихся, Цепин громко кашлянул. На это, разумеется, никто не среагировал, ибо покойники не имеют права так поступать. Тогда Григорий Матвеевич аккуратно зашевелился в гробу и вышел из него. При этом направился, с самыми добрыми намерениями, к ближайшему столу.

Разумеется, нет смысла описывать те впечатления, под которыми находились все собравшиеся. Достаточно сказать, что десятка полтора потеряли сознание; многие из присутствующих прямо на месте, за столами, очень удачно справили большую и малую нужду; около тридцати человек стали надолго улыбающимися, при этом всех охватил коллективный паралич…

Но нашлось пять-шесть парней, среди них трое телохранителей с крепкими нервами, которые, пробив лбами широкие окна-витражи, выпорхнули, как луговые мотыльки наружу, на улицу… прямо на головы прохожих. Травмы место имели, но жертв, как будто, не наблюдалось.

Однако же, Цепин с некоторой обидой, но довольно быстро всех убедил, что покойники, вполне, имеют право, в самых крайних случаях, вести себя именно так, а не иначе. И ничего в этом нет антинаучного и неприличного. Имеет же он полное право выпить за помин собственной души. Чего это он будет находиться в стороне от такого прекрасного коллектива?

– Ну, что ж,– деловито сказал самый представительный господин из столицы, который в силу своей заторможенности не успел не то, что бы испугаться, но даже удивиться, – ну, что ж, Григорий Матвеевич, если вы полагаете, что такое… э-э… общение возможно и… законно, и конструктивно, то давайте выпьем за ваше удачное перспективное погребение. Но только, пожалуй, не на брудершафт.

– На это можете не рассчитывать. С кем попало, не целуюсь, – сказал мертвец, наливая себе в хрустальный стаканчик водки.– Давайте, выпьем за моё удачное убытие и счастливое прибытие… на новое место.

Абсолютно все решили, что за это выпить стоит.

С большим трудом Григорий Матвеевич вырвался из её жарких объятий застенчивой, но очень настойчивой дамы лет семидесяти пяти, в больших роговых очках, в белом ситцевом сарафане в зелёный горошек . Выругался, выпил, закусил, сел на свободное место за одним из столов и озабочено заметил: «Даже умереть спокойно не дадут!».

– Внимание! – громко сказал мэр города. – Давайте музыку и задушевную песню! Объявляется белое танго! Дамы, по-очереди, приглашают на танец нашего уважаемого покойника и всех остальных мужчин!

Всем было очень весело. Танцевали и очень ответственные товарищи и господа, рабочие строительного кооператива, даже старушка Анисимовна и её одноглазый внук Шура Бриков. Пришлось Цепину участвовать и в этом мероприятии.

Между столиком с микрофоном ползала на четвереньках не слабо арендованная на случай похорон какого-то крутого полудурка Цепина, столичная звезда Наташа Гундрулёва и что-то пела под фонограмму. Почти все те, кто не танцевал, внимательно изучали покрой и фасон её мини-юбки, задравшейся до самой шеи. Каждый внутри себя понимал, что на белом свете таких «звёзд» гораздо больше, чем лягушек в знаменитых московских и прочих прудах.

В общем, всё проходило организованно и весело. Но только люди, «случайно» появившиеся здесь, в самом середине общего торжества, по случаю похорон, недоумевали, почему это уже изрядно подпитые люди таскают по ресторанному залу тело покойника и даже пытаются взять у него… автограф. Слабые духом теряли сознание, а крепкие и пьяные шли гуськом к накрытым столам, озорно подмигивая Цепину.

Вскоре к входу в ресторан подъехал шикарный катафалк, крутые чёрные «Линкольны» и «Роллс-ройсы» и пятнадцать автобусов. Таким вот незамысловатым образом смерть сближает «хижины» и «дворцы», даже если они на… колёсах.

Всё шло, более или менее, прилично и организованно на кладбище, распложенном у посёлка с ёмким, но остроумным и красноречивым названием «Выселки» Ах, если бы, господа миллиардеры и нищие, мы с вами знали, куда и зачем нас выселяют! Впрочем, не стоит задумываться… Главное ведь заключается в другом. Именно в том, что, пока мы живы, вокруг нас чувствуется постоянная забота наших ближних и дальних о нас.

Именно они своими непредсказуемыми поступками, постоянным нытьём и беспокойством о собственных благах и здоровье помогают нам… как можно быстрей выселиться отсюда, короче, отправиться на тот свет.

Сотни тысяч, миллионы и даже миллиарды эвтаназитёров, на общественных началах, в самом недалёком грядущем машут нам белыми платочками с противоположного берега Земной Жизни, с лицами, красными от слёз и спиритуса-вини, проще говоря, разведённого спирта, под названием «водка», «виски», «шнапс» и так далее.

Многочисленный народ, собравшийся на кладбище по случаю захоронения крановщика Цепина, единодушно торопился, как можно быстрее зарыть этого замечательного человека в землю, чтобы продолжить «банкет» уже без него, в тихой и спокойной обстановке ресторана «Три серых волка». Да и, признаться, уже изрядно надоел им Григорий Матвеевич со своими очень неожиданными вскакиваниями из гроба, нелепыми вопросами и неприятными запахами.

После коротких «сопроводительных» речей перед зияющей могилой и нескольких сольных номеров духового оркестра, развеселившегося Цепина общими усилиями, всё-таки, запихали в гроб и привинтили к домовине общими усилиями крышку… огромными стальными шурупами. Трудно не согласиться с изречением, ставшим народным: «Вместе мы можем больше!».

Правда, музыканты-духачи чуть было, от переутомления в дороге, ни начали свой короткий концерт на погосте со знаменитого «Танца с саблями» Арама Хачатуряна, но вовремя спохватились и плавно перешли на более приемлемую и уместную на погостах музыку. Потом не сразу, но, слава богу, добрались и до реквиема.

Что касается, Анисимовны, Брикова и юного стропальщика Феди Кламова, которые уже находились в приподнятом настроении, то они, что называется, проморгали вспышку и, бесцельно блуждая среди многочисленных могил, так и не успели погрузиться ни в один из автобусов маршрутом «Выселки» – ресторан «Три серых волка».

Грязные, вспотевшие, уставшие и частично в разорванной одежде, они, наконец-то, выбрели за ворота кладбища. При их появлении сторожам огромного погоста активно показалось, что перед ними маленький, но сплочённый коллектив вампиров местного значения, который вышел на промысел, по установленному графику. «Вот оно, началось!».

Разумеется, ждать здесь остановки мимо проходящих дачных автобусов, запрессованных пассажирами до самых потолков, не имело смысла. Именно поэтому Федя Кламов достал из внутреннего кармана своего замызганного пиджака чекушку водки и пустил её, что называется, по кругу, для конкретного распития спиртного из горлышка бутылки. Но при этом он не забыл сказать бабушке Погалёвой:

– Луиза Анисимовна, блин, будьте моей женой!

– Только не сегодня, Федюша, – убеждённо сказала Анисимовна, передавая чекушку внучку. – Сегодня… по… хр-мы-гы… Хорошо пошла, зараза, как в годы моей далёкой юности! Сегодня… по Тамильскому гороскопу… мне можно смотреть только… телевизор. И так, чтобы на его… экране не маячили разные двуногие нонсенсы. Пусть они убираются в свою Италию, старые и малые!

– Такие господа и дамы тоже нужны, если рассматривать процесс отечественного телевещания в гносеологическом аспекте, то есть в познавательном плане,– не совсем трезво сказал Бриков, вытирая нос и рот рукавом джинсовой куртки.– А вы знаете, что теория Мальтуса…

– Заткнись, Шура! – коротко Кламов. – Не мели вздора! Или хочешь, чтобы я выбил тебе последний глаз? Думай лучше, как нам отсюда уехать, академик!

– На счёт моего глаза ты явно погорячился, Федя,– Шура уже почти принял одну из позиций популярной рукопашной борьбы кун-фу под названием «Богомол», но вдруг заметил на обочине дороге уютное одноэтажное здание с большой буквой «М» на крыше. – Вижу платный туалет для мужчин! Но почему же в нашем городе и крае ущемляют в правах женщин? Надо будет связаться через интернет с кем-нибудь из самых главных московских начальников.

– Да это же, внучек, станция метро, – просто и доходчиво объяснила Анисимовна. – Или ты никогда не видел по телевизору, как это всё… выглядит?

– Если это метро, то значит, я страус эму,– сказал Бриков.– Какое может быть метро в нашем принципиально провинциальном захолустье? Хотя в гносеологическом аспекте…

– Мне до лампочки, что его у нас нету, этого метро,– сказал, как отрезал Кламов.– И на все аспекты тоже…плевать! Значит, пока мы хоронили дядю Гришу, метро построили.

– Так быстро? – удивилась Луиза Анисимовна. – Не может быть!

– В век развитых технических технологий и мощного отечественного прогресса, – по-научному возразил Фёдор, – такое явление, вполне, допустимо. Вы, как хотите, а я, всё равно, поеду домой… спать. Что-то башка трещит, наверное… простыл.

Особо не задумываясь, они, словно калики перехожие, побрели к павильону с буквой «М» на крыше, стоящему среди зарослей гигантского борщевика. Все трое, как и полагается, спустились вниз, по эскалатору, на платформу станции под названием «Гробовой проспект». Народ, конечно, здесь был. Но какой-то, хмурый. Совсем не общительный, не разговорчивый.

Это Кламов определил сразу, ибо на просьбу дать ему прикурить, никто не среагировал. Он даже попытался кого-то из присутствующих здесь схватить за лацкан пиджака, но рука его провалилась в пустое пространство.

Откуда же им было знать, что заботливый покойник Цепин специально для них, отставших от автобусов, как бы, открыл всегда существующую здесь станцию метро, при этом несколько «сжал» или «уплотнил» на определённое время их тела-оболочки. Но ровно на столько, на сколько это было возможно.

А почему бы им ни воспользоваться услугами метро Третьего Загробного Мира, находящегося, как раз, в данной «точке» Земли, но, понятно, в другой её субстанции? Частично всем троим было… весело проходить сквозь неплотные тела незнакомцев и так же пропускать их сквозь свои.

Подошёл поезд. Они сели в него, заняли свободные места. Впрочем, даже в этой условной тесноте, присесть им было где. Правда, далеко не каждый господин или дама нашего привычного мира будет испытывать великую радость от того, что в вагоне поезда метро находятся в коллективе жутких людей, не просто привидений, а явных бестелесных, но чётко видимых покойников.

Ровный женский голос через громкую связь объявил:

– Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция «Могильная площадь»!

Бабушка и внучек, чтобы поменьше смотреть на странные и жуткие лица пассажиров и расстраиваться, принялись наивно и не очень громко мечтать о том, как Шура когда-нибудь стремительно ворвётся в московскую элиту или, на худой конец, в бомонд. Самые богатые и счастливые господа с ним непременно своими доходами поделятся.

Всякое ведь бывает. Но Кламову эту пустую воркотню слушать надоело, и он прямо и серьёзно заявил:

– Прямо смеюсь на вас… обоих! Всякую чепуху несёте при посторонних… людях. А то вы не знаете, что там, в их крепком и уважаемом обществе дажё кулёк с леденцами столетней давности по наследству передаётся. Бережливые они очень, и это радует.

– Оно, верно, размечтались мы понапрасну, да ещё здесь среди этих… угрюмцев, – согласилась Анисимовна с Кламовым. – Но о светлом будущем всегда думать приятно. Я всю свою жизнь только так и поступала.

– Осторожно! – раздался голос из динамика вагона. – Двери закрываются! Следующая станция «Вампирово»!

От этого очередного сообщения у всех троих мороз пошёл по коже. Они крепко взяли себя в руки потому, что ничего больше им не оставалось делать. Но напрасно считали, что их абсолютно никто не видит, не замечает.

От бестелесной толпы выделился полупрозрачный мужик, в изрядно поношенном вельветовом костюмчике и в разных туфлях, при галстуке, и подошёл к Брикову. Он сказал полувнятно, но на чисто русском языке:

– Держитесь, товарищи! Мы растём вместе с ценами на продукты питания и предметами первой необходимости! Ура!

Прикрыв от наплывающего ужаса свой единственный глаз, Шура Бриков относительно храбро и весьма принципиально ответил:

– Вы, конечно, извините великодушно. Но мы нездешние.

– Зря, а то бы… ык-бык…прямо сейчас здесь и остались. У нас профсоюзы хорошие, не липовые. Честно говоря, я местный. Давно уже не валяюсь в придорожных канавах. Культурный, с ног до головы.

Отважный и храбрый Федя Кламов весьма поспешно отошёл в сторону, поближе к двери, к выходу. Видно, ему не очень-то понравился этот навязчивый потусторонец.

А тут, как раз, на его счастье послышался спасительный голос из кабины машиниста подземного поезда:

– Осторожно, двери закрываются! Следующая станция… следующая станция. Хреновина какая-то! Но следующая станция, чёрт возьми, «Стропальщик Кламов»!

Понятно, Федя готов был после такого сообщения выпрыгнуть из этого непонятного транспорта на полном ходу. Но, к сожалению, стены вагона, в отличие от тел и одежды двуногих существ вокруг, были весьма и весьма плотными. Цепин позаботился.

В разговоре со случайным собеседником, который активно желал казаться эрудированным существом, Анисимовна и Шура не заметили, как Федя Кламов при объявлении его остановки, подобно австралийскому кенгуру, поспешно покинул вагон.

А мужик, то и дело растворяющийся в воздухе, рассказал много интересного и поучительного. Умерено общительная старушка Погалева и растерянный Шура Бриков воспринимали такие фокусы незнакомца без особого восторга.

Но тут раздался, по громкой связи, привычный и уже успевший стать родным, голос:

– Язви, в душу мать! Меняют названия станций без всякого предупреждения! Станция «Анисимовна»!

Они не стали ожидать особого приглашения и очень поспешно, во время остановки, выскочили из вагона. Потом добежали до эскалатора. Анисимовна и не подозревала, что умеет так быстро шевелить ногами. Наконец-то, они выскочили из кошмарной подземки наружу. Причем, оказались прямо у подъезда собственного дома. Бриков оглянулся, чтобы разглядеть павильон новоявленной станции метро. Но шикарный павильон с буквой «М» на его крыше, в буквальном смысле слова, растворился в воздухе.

Утомлённая и частично обескураженная всем происходящим Анисимовна завыла примерно так же, как это делают в ночную пору шакалы горных мест Северной Америки. Производя такие звуки, нетипичные для её речи, добрая старушка была уверена в том, что завтра утром они с Шурой расскажут друг другу один и тот же страшный сон.

При этом вечная трезвенница Поголева чётко помнила, что у неё, в холодильнике, стоит бутылка с водкой. И плевать на то, что она изготовлена партизанским способом представителями местных умельцев и мастеров на все руки в одном из подвалов их микрорайона и основательно обклеена акцизными марками.

Но зато это водка! Та самая соломинка, за которую именно сейчас ей с внучком следует зацепиться, чтобы… не сойти с ума. Ведь крыши срывает не только при сильном ветре, но и во время абсолютного штиля.

Вместе с братьями Арефиными Анатолий и его прекрасная Лариса нагрянули в гости к весёлому человеку Иннокентию Мохову. Хотя до конца рабочего времени оставалась уйма времени, но Кеша уже покинул стены своего НИИ. Он уже, около часа, находился у себя дома, в своей однокомнатной квартире по проспекту Трубина. Плотно перекусил и собирался, лёжа на диване, смотреть телевизор.

Но гости пришли явились к нему внезапно и без предупреждения. Ничего не оставалось делать, как быстро перейти из горизонтального в вертикальное положение и пойти открывать входную дверь.

– О-о! Проходите все и без всяких разуваний! Комнатных тапочек в доме не держу по причине хронической… нищеты и постоянной экономии средств. – Кеша встретил их, как бы, более или менее, восторженно.– Я, как раз, пораньше оказался дома. Сбежал с работы. Надоели эти тупые и скучные рожи!

Пока Иннокентий галантно и очень вежливо знакомился с теми, кого не знает, то есть со всеми, кроме Розова, Анатолий бесцеремонно прошёл в Моховский «дворец». «Кеша всё тот же,– подумал он,– весёлый до обалдения, только заметно пополнел. Гости, уловив шутливый тон хозяина, быстро настроились на нужную волну. «Ничего квартирка, – с некоторой долей юмора сказал Константин Арефин, – тут и английского консула принимать можно». «На какой чёрт мне здесь англосаксы нужны, – почти серьёзно сказал Мохов. – Нет у меня желания любоваться их лошадиными лицами».

Но насчёт «консула» Константин, разумеется, загнул. Сюда, вряд ли, заглянул бы с бутылкой водки даже мелкий чиновник местного уровня. Ведь и владелец и одновременно директор бани на десяток «помывочных» мест – ныне тоже личность, которая имеет права быть гордой, везде и всюду демонстрируя походку камчатского краба. Яркие и неповторимые особенности поспешно организованной «частной лавочки».

Можно сказать, что обстановка в квартире Иннокентия была убогой – разваленный диван, этажерка с книгами, три стула, замызганный стол с грудой грязных тарелок, обшарпанные стены… хватало грязи, пыли, мусора и по углам. Да и сам хозяин, несколько неповоротливый и косолапый, в рваном халате, похожем на тюремную одежду, и дырявых войлочных тапочках неопределённого цвета, походил отнюдь не кувейтского шаха, а, пожалуй, на нищего бродягу давних времён Ходжу Насреддина.

Мохов заметил, как, Розов, войдя с невестой и своими друзьями в Кешин «дворец», тяжело вздохнул.

– Не тушуйся, задница,– хлопнул Мохов по плечу Анатолия,– это у меня после развода с моей кикиморой такой кавардак. Мы квартиру нашу разменяли. Вот эта мне досталась… после господ бичей. Ремонтировать некогда. Обставлять её не имею возможности. Нет в карманах денег. Не поверишь, задница, карманов и тех – нет, одна рвань. У нас, в НИИ, такая зарплата, что лучше бы… добрые советы давали или гречневой кашей обеспечивали. Как в сказке. Раз, два, три – горшочек, вари!

– Что за советы тебе нужны, Кеша? – не очень серьёзно спросил Розов.

– Сейчас процитирую. Ага, вот, – он изобразил дурашливую гримасу на своём довольно крупном мясистом лице и скрипучим голосом произнёс.– «Я вам советую, Иннокентий Савельевич, подыскать другое место работы, потому что вы смущаете нас своими назойливыми вопросами о зарплате». Я их смущаю! Ага! Уже полгода спрашиваю своё начальство: «До каких пор буду получать не зарплату, а скромные… чаевые?». Они мне отвечают словами политического классика: «Вся страна, понимаете, напрягается. А вы… ни в одном глазу».

– Да, сложное время организовалось в России…в последние пятьдесят лет, – поддержал хозяина квартиры Михаил Арефин.– И как ты, Иннокентий, выбираешься из этих… органических удобрений?

– Пока занимаю деньги, налево и направо, у знакомых и незнакомых! Ха-ха-ха! – оценил юмор гостя Мохов.– Придёт время – разбогатею, тогда и обставлюсь. А сейчас у меня – лежачая забастовка… в антисанитарных условиях.

Видимо, юмор и простота в обращении с людьми сразу же позволили гостям чувствовать себя здесь почти хозяевами, вести себя просто и непринужденно. Даже Лариса была весела. Такого ещё заразительного, искреннего смеха у своей невесты Анатолий не наблюдал.

Братья Арефины устроили свои пиджаки на спинках стульев. А Розов обнаружил в коридоре несколько больших гвоздей, вбитых в стену, куда и примостил свои плащ и шляпу. Лариса же была только в платье, тут проблема с вешалкой начисто отпадала.

Потом придвинули шатающийся диванчик к столу, который перенесли из кухни в комнату. Лариса быстро убрала и перемыла посуду. Стало намного удобней. Но главное не это, а великая раскованность. Она, будто внутренняя свобода. Но, увы, эта самая раскованность, всего лишь, её жалкое подобие.

– А теперь, господа, доувате увыпьем уводки! – почти с английским произношением предложил неунывающий Кеша. – Но для этого надо сложиться на спиритус-вини и жратву. А я пока на нуле. Ура, товарищи!

Розов, что называется, сделал широкий жест. Для этого требовалось совсем немного – встать со стула, пройти в коридор и принести оттуда большую сумку, наполненную продуктами, в основном, консервами, бутылками с коньяком и вином.

Когда на столе было всё готово к началу небольшой пирушки, Розов рассказал собравшимся, что он с Ларисой несколько часов тому назад подали заявления в Окружной ЗАГС, чтобы стать законными супругами. Их все от души поздравили, и сразу же выпили по рюмке конька. Лариса, время от времени, уставшая от смеха, уходила в себя. Ей стало немного грустно. Она улучшила момент и шёпотом спросила у своего будущего мужа:

– Анатолий, зачем нам с тобой всё это надо?

– Надо, Лариса, – Анатолий решил ответить, все же, помягче. – Понимаешь, человеку иногда стоит немного расслабиться в хорошей компании.

– Не хватало, чтобы мы с тобой поссорились из-за чепухи,– обиделась она.

– И не надейся, дорогая моя, – Розов нежно поцеловал её. – Ничего у тебя не получится. Веселись!

Постепенно, после нескольких выпитых рюмок коньяка, до вина дела не дошло, Лариса вновь повеселела, вошла в общую колею. Одним словом, застолье проходило не так уж и скверно.

Хозяин квартиры начал ей казаться не таким уж и пошлым, а даже очень любезным и остроумным человеком. Но, всё-таки, не до конца… Окончательной симпатии не мог у Ларисы вызвать тот, кто неуклюж, неопрятен, неотёсан, при своей учёности, у которого, в его не богатой лексике, то и дело, проскакивают вульгарные слова, заезженные шуточки времён царя Гороха.

Раздражало её и своеобразное обращение Мохова к мужчинам, которых он называл «задница». И они не обижались и делали вид, что им до фонаря. Ясно, что братья Арефины, как и Розов, прекрасно понимали, что этим самым Иннокентий желает, как-то, показать своё превосходство над другими.

В целом Кеша был не дурак. Он знал, как обращаться с дамами. С Ларисой был обходителен, вежлив, даже галантен… Потом, изрядно захмелевший Иннокентий Савельевич вошёл в раж и принялся демонстрировать гостям примитивные карточные фокусы, петь, мучить старую полуразбитую семиструнную гитару и даже плясать… индивидуально, в гордом одиночестве. Умудрился даже прочитать стишок Агнии Барто «Наша Таня громко плачет».

– Эх, задницы, – с восторгом сказал, вытирая рукавом халата обильный пот со лба, – умеем же мы отдыхать культурно, как настоящие интеллигенты. Умеем, если пожелаем! А теперь я предлагаю ещё раз поздравить молодых! И… горько!

– Сколько ж можно нас поздравлять, Иннокентий Савельевич? – смутилась Лариса.– Целоваться с Анатолием мы на свадьбе будем, а сейчас, причём, так часто, как-то… неловко.

– Целоваться, Лариса Егоровна, можно и нужно не только на свадьбе,– неуклюже сострил Мохов,– но и на бракоразводном процессе. Разумеется, шучу! Долгие вам лета и счастья семейного!

Он поднял вверх, над головой, рюмку с коньком. Потом махом выпил. Всё поступили так же.

Лариса нежно поцеловала Анатолия, понимая, что… «горько».

– Жаль, не будет на нашей свадьбе ни твоей матери, ни моего отца,– с грустью сказал захмелевший Розов.

Чуть было не сказал Розов, что и отца её, Егора Ниловича, тоже не будет. Но вовремя осознал, что Ларисе неведомо то, что её отец уйдёт их этого мира очень и очень скоро. Но Лариса сама, с печалью произнесла:

– Мне кажется, что и папы моего на нашей свадьбе не будет. Какие-то дурные предчувствия…

– Брось ты, Лариса, хандру на себя нагонять, – весело сказал Михаил. – Это ведь понятно… У всех женщин такая грусть… возникает перед началом семейной жизни.

– Точно,– кивнул головой Константин.– Это уже замечено…

– Вот тут-то и не понятно,– вставил своё веское слово Мохов. – В данной ситуации нервничать должен мужик… А получается наоборот. Всё уже давно перевернуто с ног на голову, и ведь некоторые утверждают через средства массовой информации, что так и должно быть.

Лариса отвела глаза в сторону. Осталась наедине со своими мыслями: «Мама не так давно умерла. Да и отец меня беспокоит… Пить стал много и без всякой причины». Сколько ни носи в своём сердце горе, ничего ведь не изменится. Трудно, невозможно к нему привыкнуть. Но… надо. Необходимо. Сейчас с ней был Анатолий, любимый человек. В этом она не сомневалась ни на секунду.

Стоит потом объяснить и ему, Розову, что пить – не хорошо, что спиртное – это несчастье… А сегодня и она… сама немного выпила. Уже целых две рюмки коньяка. Конечно же, этого, когда начнётся их размеренная семейная жизнь, не будет. А разговоры за столом продолжались. На самые разные и животрепещущие темы.

– Если бы я встретил убийцу своего отца,– закусывая венгерским маринованным огурцом и смешно хрустя, сказал Константин,– то повесил бы его, извини, Лариса, за одно непотребное место прямо в подземном переходе… на общее обозрение.

– Ну, не надо так жутко, господа, – и тут нашёл, что сказать Иннокентий, – опять мы о грустном. Воспряньте духом! Жизнь прекрасна. Но дело то в том, что все мы… уходим. Все! Без исключения. И банкиры, и бездомные, и слишком паркетные генералы, и молодые солдаты-инвалиды… Надо же быть материалистами. Уходим – и назад не возвращаемся. В бессмертие я не верю. Нет его, увы. Я немного учёный человек.

– Каким ты мир нарисовал за гранью этого отрезка Жизни, – просто сказал Розов,– в таком тебе и обитать, Кеша.

– Почему же нет бессмертия? – возразила Лариса.– Я читала, что человек рождается на Земле не один раз.

– Теорий много всяких, – кивнул головой Михаил, – хотелось бы верить… Что ещё остаётся делать?

– А я, – широко улыбнулся Кеша, круто меняя тему разговора, – наберусь смелости – и хлопну дверью перед носом директора нашего НИИ, тупорылого академика… Как надоела мне эта старая обезьяна в мужском обличье, с волосатыми руками и в клетчатых штанах! Такая дубина! Хоть сейчас на экспорт это бревно отправляй! Деловая… древесина! Вон он – задница, да ещё какая!

– И что дальше, Кеша,– Розов закурил, его примеру последовали братья Арефины,– в грузчики пойдёшь?

– Зачем в грузчики,– Мохов вытянул подбородок вперёд, начал хихикать. – Может, я детективы писать начну. Ты мне будешь, Толян, рассказывать про всякие и разные уголовные истории, а я писать… Я лично обязуюсь тебя благодарить от чистого сердца за ценную и полезную информацию. Буду регулярно водкой поить, задница. Прикинь, задарма! Твоя Лариса Егоровна будет довольна. Такая экономия семейного бюджета, представь! Тебе, Толяша, даже с постели не надо будет вставать. В рот тебе засуну воронку, волью два пузыря водяры и – в отрубончик. Баиньки!

– Совсем не смешно, – возмутилась Лариса, – это же трагедия!

– А что? – оживился Розов.– Шутки шутками, но ведь можно и попробовать. Нет, я веду речь не про то, как ты, Кеша, будешь накачивать меня водкой, а про твоё литературное творчество.

– Да ну, – саркастически возразил Михаил, – какой из тебя, Кеша, беллетрист! Ты не писатель, а больше – клоун. Поверь, это комплимент. Может, я ошибаюсь, литераторы ведь тоже… всякие бывают. Но ты, как рожу скорчишь, так, не хочешь, а засмеёшься. Тут тебе равных нет.

– Не перебивай меня, Миша,– Анатолий, шутя, погрозил пальцем Арефину-младшему. – По большому счёту скажу, что через два дня, может, и три или чуть побольше, в нашей Окружной прокуратуре мы решили устроить небольшое шоу, ну… чтобы взять преступника… тёпленьким. Там будет всё и показания свидетелей, и опознания, и очные ставки… Понятно, ведение протокола, вооружённая охрана. Мы преступника на пушку возьмём. Такое, к счастью, допускается и практиковалось во все времена. Вот тебе и материал для первой книги, Кеша.

Лица братьев Арефиных загорелись любопытством, для Ларисы такое сообщение тоже было новостью. Неужели справедливость восторжествовала? Иннокентий Мохов на мгновение смутился, но потом снова вывесил, как флаг, свою неподражаемую улыбку.

Вот так они философствовали, курили уже не здесь, учитывая пожелание дамы, а на кухне по двоё и по одиночке… «Выпившие мужики,– тоскливо подумала Лариса,– так похожи между собой». Её опять начала раздражать суета, какая-то, мнимая и не натуральная многозначимость происходящего. Она чувствовалась даже в мелочах. Пустые разговоры… за исключением того, что, возможно, преступник будет уличён и пойман.

Явно, её будущий муж сегодня перебрал. Надо будет потом, очень вежливо и ласково, сказать Анатолию, что быть пьяным ему… не идёт. В принципе, никого это не красит – ни министра, ни прачку… Между тем, разговор о будущей писательской карьере Мохова опять, сам собой, возобновился.

– Мы решили в Окружной прокуратуре, конечно, с самым прямым участием сотрудников Следственного Комитета, а там меня, хоть я и частный сыщик, уважают,– подчеркнул свою значимость Розов, – маленькие посиделки, такие вот беседы устроить.

– Ради одного преступника? – откровенно изумился Мохов. – Что-то новенькое!

– Я повторяю… а ты со мной не спорь, Кеша! Я повторяю, что такое уже было неоднократно. Преступник-то не простой, – Розов решительно мотнул головой.– А, была – ни была, скажу! Всё равно, вы здесь все свои люди. Будем выводить на чистую воду… старшего лейтенанта юстиции, следователя прокуратуры Жуканова Игоря Васильевича.

– Неужели, – Лариса в страхе прижала ладони к щекам. – Ведь… следователь.

– Тс-с, ребята! Молчок, – Розов приложил палец к губам и повернулся к Мохову. – Даже стены, сами знаете, имеют уши… Я ничего вам не говорил. Так вот, Кеша, по великому блату, могу провести тебя в кабинет к самому старшему советнику юстиции Суханову, и ты… послушаешь. Я договорюсь, скажу, что ты… учёный, писатель… Ну, это моё дело. А передумаешь становиться писателем, всё равно, тебе интересно будет узнать до суда, который будет сенсацией… века, узнать все подробности.

– А мне с Мишей можно будет там присутствовать? – хмуро спросил Константин, сжав кулаки. – Мы же… пострадавшая сторона.

– Нет,– твёрдо ответил Розов,– вам, господа Арефины, нельзя! Вам, Миша и Костя, обоим нельзя! Кстати, тебе, Лариса, тоже, ибо твой отец… тоже пострадал по вине этого, скажем так, человека. Вы люди заинтересованные – родственники. Кроме того, на Жуканове много висит всякого и разного. А потом ведь Кеша, а не вы, собирается стать писателем. Где же он ещё, простодушный бодрячок-добрячок, сможет такое услышать? Может, это и нарушение правил, но Павел Иванович пойдёт мне на уступки.

– Я, наверное, буду присутствовать, – радостно подскочил на стуле Мохов. – Только как я на своей долбанной работе договорюсь, чтобы меня отпустили?

– Тут будет, Кеша, всё тип-топ, – подмигнул ему Розов и встал из-за стола. – Один начальник позвонит другому – и всё замётано. Кроме всего прочего, тебе «восьмёрку» на работе в табеле поставят. А пока, извините, особенно, ты, Лариса, я опять в туалет. Столько выпито…

Понятно было всем, Анатолий немного перебрал. Видать, дали о себе знать нервные нагрузки. В последнее время их хватало. Пруд пруди. Но вечеринка в целом удалась. Кеша очень трогательно и мило провожал гостей за дверь, обнимал и даже целовал, от чего Лариса была не в восторге, а Розова передергивало. Но он крепился, делая вид, что не ревнует.

Потом Мохов, тоже изрядно пьяный, кричал им вслед слова прощания, перемешанные с сальными и штампованными шутками. Попадались среди них и свежие, ещё не совсем затасканные.

– Всё-таки, весёлый этот Кеша человек и добрый, – сказала Лариса, когда они все четверо садились в подвернувшееся такси.

– Очень весёлый,– мотнул головой Розов,– очень добрый. Почти филантроп. Но, по жизни, неудачник.

Что ж поделать. Далеко не каждому удаётся поймать синекуру и до гробовой доски пользоваться её услугами и терпением.

Начало детективное шоу, как называл большую предстоящую встречу в просторном кабинете прокурора Суханова, директор частного детективного агентства Анатолий Петрович Розов, явно, передвигалась ещё на несколько дней. Причина была объективна и проста. В ночь этого же дня, когда Анатолий и Лариса подали заявление в ЗАГС, умер её отец Егор Нилович Емельянов.

Хоть и обошла его смерть в тюрьме, но настигла в собственной квартире. Да и диагноз простой – «обширный токсикоз организма, не совместимый с жизнью». Проще говоря, умер он от водки… перепил изрядно. Свадьба дочери пройдёт без его участия…

Похоронили его быстро и организованно. Провожать Егора Ниловича в последний путь народу пришло немного. В основном, товарищи по работе. Лариса почти не роняла слёз. Она, как будто, предчувствовала, что так всё и произойдёт. Да и отец её, как-то обмолвился, что бы она, в случае чего, не переживала шибко. Все умирают. «Да и скучновато мне что-то здесь стало, дочка, – просто и честно признался он.– Интерес к земной жизни потерян».

Разумеется, он пожелал ей и Анатолию счастья в семейной жизни в короткой и приватной беседе с дочерью. Она ещё посмеялась над его словами: «Брось дурить, папа! Лучше завязывай с водкой…». Оказывается, он и не думал шутить и валять дурака.

Само собой, на кладбище говорили много приятных слов. Больше всех убивался молодой стропальщик Федя Кламов, который совсем недавно «зарыл в землю» дядю Гришу Цепина. Во время поминок он не преминул сказать братьям Арефиным, что уже переселился в квартиру, которую оставил ему в наследство его старший товарищ и крановщик Цепин. В основном, всё нормально.

– И было бы всё на мази, – слёзно говорил Кламов, – если бы ко мне по ночам… натурально… ни приходил дядя Гриша. А я, как-то, с мёртвыми не очень обожаю… общаться. Нет у меня в этом направлении опыта.

– И что ему от тебя надо? Почему он тебе снится? – спросил его Михаил Арефин.– Чего он в сны твои лезет? Ты поинтересуйся у него, когда… нарисуется.

– В сны? – удивлённо переспросил Федя. – Мужики, он ведь мне не снится. Он, самым реальным образом, приходит ко мне. То, видишь ли, я посуду не помыл, то не с той девчонкой связался… Хоть я очень и уважаю Григория Матвеевича, но он меня определенно достал!

– Психушка по тебе плачет, Фёдор, – определённо сказал Константин. – Неужели ты такой слабак? Возьми себя в руки. Перемой, в конце концов, посуду.

– Причём здесь посуда! – Кламов встал из-за стола и направился домой. – Ему, Григорию Матвеевичу, видать, скучно одному в гробу лежать. Вот он меня и навещает.

Братья Арефины не сомневались в том, что у Феди Кламова малость «поехала крыша». Впечатлительный парень, с больной фантазией. Впрочем, таких, как он, не так уж и мало. Правда, у каждого своя»песня».

Что касается Анисимовны, то она не пришла на похороны. Плохо знала покойника Емельянова. Так же и её внучек. Не явился. Да и дел у него своих имелось по горло. Он уже вовсю писал короткие заметки для газеты ««Свободный голос, открытый взгляд». Адольфу Генриховичу Бройману такой писучий сотрудник, как Шура Бриков, вполне, подходил.

Редактор популярного издания даже находил некоторое, не внешнее, а внутреннее сходство между ним и покойным Вениамином Крапивиным. Правда, Бриков, писал ещё не так борзо и грамотно. Но, как говорится, на бесптичье и задница – соловей.

У Брикова всё шло по плану и продуманно. Только по ночам снился ему, среди других, один и тот же сон. Виделось ему, что он заживо горит в очень большом костре и ощущает страшную боль. Вероятно, не прошли ещё до конца последствия его долгой болезни после нападения на Брикова рецидивиста Удава. Но, всё же, странно, ведь чувствовал себя Шура физически здоровым. Что касается незрячего глаза, так тут чудес не бывает. Каким был Бриков, что называется, кривым, таким и остался.

В эти дни, по-возможности, Анатолий старался быть чаще рядом с Ларисой. Понятно, в период потерь и утрат любой человек нуждается в участии в своей судьбе ближнего и дальнего. Суть дела заключается даже не в том, чтобы человека, понёсшего невосполнимую утрату, успокоили, утешили… Просто необходимо в общении забыться, постараться принять мир таковым, какой он есть.

Розов вскользь и ненавязчиво напомнил своей невесте о том, что, по мнению очень многих истинных учёных, философов и теософов, в целом, жизнь буквально каждого человека не имеет предела.

Если бы можно было, каким-то непонятным образом, чётко обозначить какое-нибудь «начало» или «конец», то и Жизнь самого Мироздания была бы нелепа и парадоксальна. Ведь бесконечность и вечность ни в какие рамки не впихнёшь. Упростить происходящее невозможно, но и усложнять его не стоит.

Сейчас Анатолий пусть пока не чётко, но понимал то, что просто так, как говорится, с маху, не постигнешь. Но в полемику по данному и подобным вопросам ни с кем и никогда не вступал. Ему было понятно: не может умереть то, что никогда не рождалось, а было… всегда. И ведь самое-то любопытное заключается в том, что каждый человек (пусть подсознательно), но, всё-таки, ведает о сути бессмертия бесконечности.

Разве же можно винить и упрекать кому-либо Розова в том, что через него проходят все «потоки уничтожения», по сути, являясь силой перераспределения энергии? Да, по большому счёту, ник то и не будет спорить с фантазёром и чудаком. Пусть себе тешится.

В кабинет прокурора Суханова, предварительно постучав в дверь, вошли частный сыщик Розов и начальник Следственного отдела подполковник Растороп. С ними был и третий, грузный, очень сутулый пожилой человек с большими залысинами на голове и с мощным крючковатым носом.

– Александр Борисович Драбкин? – спросил его Суханов.

– Точно, это я, – развёл руками Драбкин.

– Присаживайтесь, Александр Борисович, в кресло у стола,– предложил Павел Иванович, – и вы, уважаемые коллеги.

Драбкин, в отличие от вошедших с ним в кабинет, сел на самый краешек кресла.

Ясно, он был не то, что бы озадачен, но, скорей всего, весьма напуган.

– Как же вы, уважаемый в городе ювелир, Александр Борисович, – старший советник юстиции был сор стариком довольно строг, – умудрились приобрести такой уникальный перстень всего за тысячу долларов? Причем, скрыли это от органов МВД, ФСБ, да и прокуратуры. Специалисты утверждают, что этой… безделушке цены нет.

Без всяких там прелюдий, Суханов сурово сообщил или напомнил ювелиру, что подобной исторической ценности нет цены. Помимо того, что в перстне камень не просто многокаратный алмаз чистейшей воды, но этот бриллиант из коллекции династии ханов, вроде, Ворпай-Гиреев, и уже в семнадцатом столетии имел название «Слеза Луны».

– Я понял, что вы осведомлены, – сказал ювелир. – От вас ничего не скроешь.

– Всю эту экспертную работу проделал наш… сотрудник Анатолий Петрович Розов, – пояснил Суханов. – Впрочем, вы ювелир. Кому, как ни вам, знать о ценности перстня. Это, получается, достояние России. Ведь, признайтесь, Александр Борисович, не очень хорошо получилось. Тем более, вы приобрели его в личное пользование, на свои, что называется, кровные…

– Плохо получилось, согласен, – опустил вниз голову Драбкин, – но когда я увидел настоящий золотой перстень филигранной ручной работы с огромным бриллиантом чистейшей воды, я… потерял разум.

– Вы, дорогой мой, потеряли не разум, а четыре-пять лет из собственной жизни, – не утерпел Василий Захарович Растороп, – которые вам придётся провести в местах не столь отдалённых. Лично я постараюсь, чтобы всё случилось именно так…

– Но не будем пока драматизировать события, – сказал Суханов, – тем более, прокурор здесь пока ещё я… Я надеюсь, что Александр Борисович охотно пойдёт на сотрудничество с вами, Василий Захарович. И это ему зачтётся. Кроме всего прочего, и у сотрудников ФСБ появится к нему немало самых неожиданных вопросов. Правда, дело мы своё почти сделали. Они теперь только… контролируют.

Всем видом своим Драбкин демонстрировал, что виноват, но, всё же, не в такой степени, как считают представители правоохранительных органов.

– Прошу прощения и возможного, хотя бы, фрагментального понимания, – продолжал ювелир. – Соблазнился! Ведь это же не перстень, а чудо! Я не буду давать ему оценок и характеристик. Вы, простите меня благодушно, всё едино, вы ничего в этом не поймёте. Я же признаю, что мне надо будет… присесть на несколько лет. Но бриллиант, да и сам перстень стоит этого… Есть предположение, что перстень этот находился в коллекции царицы самой Анны Иоанновны.

– Продолжайте свой рассказ, Александр Борисович, – поддержал ювелира Розов. – Если бы не ваше содействие, то…

– Вот именно! Ведь я ж, таки, не очень виноват… Но всё расскажу по-порядку, – взял себя в руки ювелир.– Ко мне три дня тому назад заявился, в мою мастерскую, не в магазин, а именно туда, где я работаю и принимаю заказы, такой клиент… с лохматой чёрной бородой и такими же усами. С диким взглядом. Дал мне в руки этот перстень со «Слезой Луны» и просто поинтересовался: «Тысячу баксов даёшь?». Явно, он не знал того, чем обладает. Я ему отсчитал наличными эту… небольшую сумму. Не торговался. Я же не крохобор.

– Не наговаривайте на себя, уважаемый, – резко и определённо заметил Растороп. – Вы крохобор, да ещё какой! Таких и в столице матушке не так густо… имеется. А у нас тут, считай, провинция.

– Если что, то с вами, уважаемый господин начальник буду дискуссировать не я, а мой личный адвокат, – ответил ювелир Расторопу и продолжил. – Только одно меня и поинтересовало, и я спросил клиента: «Конечно, вы сдаёте мне перстенёк вашей покойной бабушки?». Я бы, вполне, поверил, что его бабушка идёт корнями из царской или, в крайнем случае, княжеской семьи. Ведь иметь на руках… неслабый алмаз с названием «Слеза Луны»… Считалось, что он вывезен в период ещё той… революции за рубеж и осел в чьей-нибудь частной коллекции…

– И что же ответил ваш клиент? – строго спросил старого ювелира Павел Иванович.

– Он мне ответил: «Конечно, бабушкин. А вы что, думали, дедушкин?». Но потом, уже через два дня, всё же, я обратился к директору детективного агентства, к этому вот господину Анатолию Петровичу Розову. Страшно ведь такую вещь даже дома держать. Пусть уж лучше бородач вернёт мне тысячу долларов, а перстень оставит себе. Во мне честность победила, господин прокурор.

Розов достал из кармана носовой платок, развернул его и осторожно выкатил на стол начальника Суханова перстень. Даже не специалисту он, разумеется, пришёлся бы по душе.

– Цены ему нет, – повторил Драбкин. – Работа не здешних умельцев и даже не… питерских. Я предполагаю, что создатель этого чуда сам…

– Не надо больше ничего говорить… не по делу, – прокурор нервно рассёк правой рукой воздух. – Пока выпадает лежать этой самой драгоценности в моём бронированном сейфе

Суханов спрятал перстень в небольшой целлофановый пакетик. Потом встал и подошёл к сейфу. Открыл с помощью кода-преднабора тяжёлую дверцу. За ней имелась ещё одна, тоже с кнопками. Через некоторое время исторический реликт и будущий музейный экспонат был надёжно спрятан, за двумя тяжёлыми металлическим дверцами. После этого он сказал:

– Все из присутствующих здесь видели, как я положил перстень с бриллиантом под названием «Слеза Луны» в сейф. Теперь только я могу открыть его. Оба замка электронные… с сигнализацией. Надеюсь, желающих обогатиться нет?

Сел на своё место.

– Поймите меня целиком и правильно… в комплексе, я бы мог скрыть сам факт его существования, а не только приобретения, – оправдываясь, сказал Драбкин.– Но я честный человек, я ночами не спал, думал, как бы, побороться за справедливость. Вместе с вами. И сейчас думаю и… не сплю.

– Причина вашей честности, господин Драбкин, кроется в том, – убеждённо заметил Растороп, – что вы не смогли бы на такой ценности сделать навар, ибо, вряд ли, в нашем городе сразу нашёлся «молчаливый» покупатель. У нас и процветающие господа и дамы болтливы. На том и горят. А держать его у себя дома, на самом деле, такую штуковину опасно. Наверняка преступник, рано или поздно, врубился бы и ещё навестил бы вас с целью… шантажа.

– Или вас просто бы ограбили, Александр Борисович,– поддержал Василия Захаровича частный сыщик Розов,– но предварительно отправили бы на тот свет. Возможно, не только вас одного…

– Вы сможете, Александр Борисович, – не обращая внимания на философию и рассуждения ювелира и своих, в принципе, коллег, спросил прокурор,– узнать этого… бородача среди других? Потом, после очной ставки с ним, вы дадите показания!

– Но это же… опасно, – пролепетал ювелир.

– Посмотрите! Это он? – Суханов протянул Драбкину фото.

– Кто же ещё, кроме него? Вроде, он. Это же почти ясно даже тому, кто его ни разу в жизни не видел,– немного воспрянул духом Александр Борисович. – Но я то, как раз, имел возможность его наблюдать. Правда, теперь начинаю сомневаться в том, что это он.

– Вы сомневаетесь? Но и на кого он похож, по-вашему, конкретно, – спросил Растороп, – если убрать бороду?

– Если убрать бороду, то прошу прощения, – ответил Драбкин, – то он очень похож на вас, товарищ подполковник. А на фото может быть и совсем другой человек.

– Таких опознавателей, как вы, Александр Борисович, – с раздражением заметил начальник Следственного отдела, – таких друзей, надо брать за одно место и отправлять в музей или на тюремные нары.

– Но я же не сказал, что это вы, – обиделся ювелир. – Я только предположил. Всё моё внимание заняла его борода. Её забыть никак нельзя. Она, как у Карла Маркса, даже больше и шире. Передайте ему большой привет – и пусть вернёт мне мои потом и кровью заработанные деньги.

– Да, целых четыре поколения копили эти деньги, – ухмыльнулся Растороп, – и половину из них вы заняли у соседа…

– Скоро вы сами пожмёте ему руку, – успокоил ювелира Розов.– А насчёт ваших денег… Если он их ещё не пропил, то вернёт.

– Но пить же вредно, – нервозно заметил Драбкин. – Это знают даже юные скауты.

Старший советник юстиции Суханов, задав ювелиру ещё несколько незначительных вопросов, отпустил его с миром и предупредил, что показания в качестве свидетеля и не только на суде Александру Борисовичу давать придётся, причём, в самом ближайшем будущем. В противном случае – можно, при желании, завести и на него, уважаемого в городе ювелира, уголовное дело.

О долларах, потерянных Драбкиным уже во время его удачной покупки, возможно, безвозвратно, Суханов вести полемику с ювелиром отказался. А Василий Захарович только и сказал на этот счёт:

– Гражданину, которому вот-вот отрубят голову, должно быть не так важно, какая у него причёска.

Драбкину пришлось с этим веским аргументом согласиться.

Сразу же, после беседы с ювелиром в кабинете Суханова, Анатолий появился в офисе детективного агентства. Надо было привести в порядок всю собранную информацию по делу об убийстве Арефина и Крапивина и, главное, выстроить в логическую цепочку всё происходящее, вернее, уже происшедшее. После этого он намеревался созвониться с Нелли Батицкой, подругой Жуканова. Встречу с ней он откладывал в долгий ящик.

Но сейчас понял, что без беседы с ней, не обойтись. Впрочем, блеф. Если бы он пожелал, то, благодаря своим способностям и возможностям, разобрался бы с этим делам, в буквальном смысле слова, в одно мгновение. Но тогда не было бы и его «земной» работы, тогда бы под явное сомнение ставилось, им же самим, существование человека Розова. Остался бы только Великий Элементал. Но такое невозможно, ибо он ведь ещё и двуногий мыслящий.

Именно по этой причине он сейчас и расследует убийства, которых, по сути, в мирозданческом плане нет. Арефин продолжает существовать, как и существовал, в ином облике… Но его духовная субстанция знает о том, что это именно он, пусть не Пётр Фомич, а нечто другое… Что касается Крапивина, то его элеменатльная основа и духовная субстанция находилась сейчас в теле Брикова. А сам Шура, если считать условно, был очень и очень далеко отсюда…

Явный парадокс. Но с тем, что произошло, не поспоришь. А посвящать в такие «тайны» Розов никого не мог. Кому приятно, если тебя объявят безумцем, даже если ты… Эвтаназитёр? Да и любой школяр скажет, что эвтаназия на Земле имеет место быть, а вот Царь Успения – абсурд.

Им всем проще поверить в существование самого Дьявола или Сатаны и представить их, этакими, злыми, жестокими, кровожадными… Но в то, что явно находится «в шкуре» частного сыщика, в его теле, они не поверят никогда.

Утром следующего дня в коридоре, перед самым кабинетом Суханова, собирались свидетели, люди, которых вежливо повесткой пригласили сюда для того, чтобы дать необходимые для Следственного отдела, да и Окружной прокуратуры, показания. Проводился своеобразный следственный эксперимент, по предложению Розова. Растороп и Суханов в тайне надеялись, что он даст свои результаты и окончательно расставит все точки над «и».

Места хватало всем. Длинный ряд стульев с откидными сидениями, расположенных вдоль стены. Никто ни с кем не переговаривался, лишь звучали редкие слова, реплики… Может быть, их смущали двое охранников в форме полицейских, вооружённые автоматами Калашникова.

В кабинете, огромном, почти, как зал заседаний, уже сидел за столом прокурор Суханов, где наготове были два небольших цифровых магнитофона, точнее, записывающих устройства. Работали и две видеокамеры.

Рядом с начальником – ясноглазая и жидковолосая блондинка, совсем юная – Миля. Ей поручили вести протокол своеобразного прокурорского дознания, состоящего из показаний свидетелей и, разумеется, очных ставок… Одним махом – семерых побивахом. Результат будет, но в том случае, если никто из представителей разного рода правоохранительных органов, что называется, не проколется. Основная часть протокола, разумеется, в черновом варианте была уже готова.

За другими столами расположился самый главный следователь здесь Растороп, сотрудник Федеральной Службы Безопасности Самусенко и другие. Несколько человек в гражданском. Возможно, из угро и служб безопасности, из тех, какие не стараются быть на виду. Не в их интересах бросаться в глаза. Их задача – меньше говорить, а больше слушать, делая из всего объёма полученной информации определённые выводы.

На многих столах раскрытые папки с бумагами. В сторонке сидела стенографистка. Хрупкая серьёзная и совсем не улыбчивая девушка с очень короткой стрижкой, чёрноглазая, тёмноволосая, готовилась к работе.

Одета она была строго: белая блузка, чёрный пиджак и юбка, и все обращались к ней, ни больше – ни меньше, как – «Наталья Ивановна». Готовился к съёмкам происходящего, как бы, предварительного процесса пожилой «безымянный» сотрудник МВД с видеокамерой. Все слова и жесты каждого из присутствующих должны были фиксироваться. На стульях, сбоку, у одного из окон, расположились трое крепких парней.

Они, явно, были вооружены и находились наготове, готовые в любую секунду применить свои знания и умения на практике. Сидел, чуть дальше от них, почти у самой двери и сержант в милицейской форме с автоматом в руках. И ещё один, рядовой, полицейский, без оружия, которому выпала роль вызывать в зал-кабинет свидетелей, а, может быть, и охрану, если она понадобится.

– Георгий Свиридович, перстенёк с этим… алмазом «Слеза Луны» я вам вручу,– обратился Суханов к Самусенко, – когда на деле точку поставим. Всё, как полагается, по акту. Я в курсе.

– Конечно, Павел Иванович, – согласился Самусенко,– но сейчас пока это делать не следует. Я знаю, что он у вас хранится в надёжном месте.

Растороп нетерпеливо поглядывал на часы. С минуты на минуту должен был появиться Розов. Нет, он не опаздывал, но, поскольку все собрались раньше на «психологический спектакль», то, понятно, ждали и появления частного сыщика.

Робко постучавшись в дверь, извинившись, в кабинет вошли мужчина и женщина, по внешнему виду, близкие к так называемому солидному возрасту. Они нашли свободное место и, не привлекая к себе внимания, устроились в глубине кабинета. Да, следственное шоу обещало быть очень серьёзным. По крайней мере, Суханов, Растороп и Самусенко надеялись, что оно даст результаты, и время не пройдёт впустую.

Наконец-то, появился и Анатолий, но не один, а с улыбающимся и, на этот раз, прилично одетым Иннокентием Моховым. Розов сдержал слово и пригласил на разбирательство своего давнего знакомого. Они сдержанно поздоровались с присутствующими. Частный детектив снял плащ и шляпу и пристроил их на вешалке у входных дверей. Он, пожалуй, единственный, кто носил в середине лета верхнюю одежду. Кеша скромно переминался с ноги на ногу.

– Анатолий Петрович,– строго спросил прокурор, – почему вы привели сюда постороннего человека?

– Извините, Павел Иванович,– мягко возразил Розов.– Но я же вас предупреждал, что приду сюда с очень хорошим человеком, своим знакомым.

– Если нельзя, то, я могу уйти,– немного обиженно среагировал на замечание полковника юстиции.– Найду, чем заняться… другим.

– Господин Мохов – очень серьёзный человек и даже… кандидат наук. Он интересуется тонкостями следствия пока как любитель,– Анатолий подмигнул Кеше. – Кто знает, может быть, когда-нибудь из-под его пера выйдет сногсшибательный детективный роман.

– Надеюсь, вы не представитель прессы, – уже сговорчивей и доброжелательней произнёс Суханов. – Журналистам здесь находиться строго запрещено. Тут, как бы, под угрозой находится и честь моего мундира… Понимаете, из сегодняшнего нашего разбора… полётов и пролётов потянутся нити и к другим делам. А материала здесь предостаточно не для одного романа.

– Что вы, – заскромничал Иннокентий, – я работаю в НИИ. Да и насчёт романа Толик пошутил. Мне просто интересно… Могу быть понятым.

– Понятые у нас уже имеются. Впрочем, возможно, ваши услуги нам понадобятся. Что ж, оставайтесь, в качестве исключения… из правил, – милостиво согласился Суханов. – Садитесь вон туда, где общие места, поближе к молодым ребятам. С ними вам повеселее… А вы, Анатолий Петрович, если желаете, то идите к нам, поближе.

– Благодарю, Павел Иванович. Я тут, с Кешей, – Анатолий присел рядом с Моховым, что устроился неподалеку от симпатичных и крепких вооружённых парней в прилизанных однотонных гражданских костюмах. – Мы в последнее время с ним, как два попугая-неразлучника.

Очень коротко прокурор ввёл всех присутствующих в курс дела, поясняя, что следователь, старший лейтенант Игорь Васильевич Жуканов, по сути, завалил раскрытие дела по убийству Арефина, и что из этого получилось. Неприглядно! Некрасивая картина – следователь сам оказался преступником. «О том, что, в сущности, уже доказано, мы говорить здесь особенно не будем».

Идти же придётся Жуканову по нескольким статьям. Но тут уж дела суда, ибо у обвинения фактов предостаточно, и сегодня их будет ещё больше. Суханов убедительно попросил всех работать чётко и быстро, потому что «день не резиновый – его не растянешь». Но и спешка тут тоже не нужна. А переносить такую вот специфическую беседу на другое время нет смысла. Да и нелегко будет собрать вместе всех необходимых для дачи показаний свидетелей. Все люди занятые.

В кабинете появился Жуканов. Он был без охраны, в гражданском костюме, правда, изрядно помятом. И вообще, вид подозреваемого, уже подследственного, был не опрятным. Лицо бледное, на котором, словно отпечатались, не только великая депрессия и усталость, но и полное безразличие ко всему происходящему… к своей судьбе. Он никак не мог свыкнуться со смертью Нелли.

– Может быть, вы, Игорь Васильевич, что-нибудь хотите заявить перед собравшимися? – спросил у него прокурор. – Ваше право. Это пока не судебное заседание, а будем считать, что текущее прокурорское дознание, но все показания… записываются, снимаются на видеокамеру, документируются, фиксируются.

– Да, желаю, – глухо отозвался Игорь. – Я признаю, что… убил свою знакомую Нелли Германовну Батицкую. Уходя из её квартиры, я открыл все конфорки газовой плиты. Перед этим мы с ней распивали спиртные напитки. Поссорились. Я решил её убить. Я сказал по существу этого дела. Подробности готов изложить письменно. Готов ответить на все вопросы, касающихся других дел.

На Жуканова с интересом глянули десятки осуждающих, сочувствующих и любопытных глаз. Надо же! Вот это признание!

Прокурор встал из-за стола, извлёк из папки небольшой почтовый конверт и вынул оттуда маленький листок бумаги, мелко исписанный торопливым почерком.

– Вот это письмо мы приобщим к делу. Я получил его лично, вернее, по почте от гражданки Батицкой, Нелли Германовны, – сообщил Суханов собравшимся.– Написала она его, как уже точно абсолютно установлено, до вашей встречи с ней, гражданин Жуканов. Я имею в виду последний ваш визит в её квартиру. Письмо я зачитаю, хотя в нём довольно много не лестных отзывов лично обо мне.

Он тут же ознакомил всех с содержанием с последним посланием Батицкой, адресованному лично ему:

«Привет, злой и жестокий прокурор Суханов! Это пишет тебе Батицкая. Ты вот сейчас читаешь это письмо, а меня уже нет в живых. К чёртовой матери! Я решила покончить с собой. Хорошенько напьюсь и отравлюсь бытовым газом. По-другому уйти из жизни не могу, потому что трусливая баба. Вот, что, Суханов, не вздумай, в числе других дел, и моё самоубийство повесить на Игорька! Вы, скоты, теперь готовы обвинить его во всём, до чего вам не удалось докопаться. За такие дела, старый педераст, я тебя и на том свете найду! Обещаю! Я свела со своей непутёвой жизнью счёты сама, понимаешь. Мне все осточертело! Я в курсе, что Игорю грозит долгая отсидка, а может быть, и пожизненный срок. Когда-нибудь мы встретимся с ним… на облаках. Я люблю его, люблю, люблю…».

Итого, восемнадцать раз написано «люблю».

– Продолжаю зачитывать документ! – Суханов поднял правую руку вверх: «И ещё не суди ты Игоря строго. Он хотел хорошо жить, как можно лучше… Просто, у него не получилось… Ему записки не оставляю и говорить с ним об этом не собираюсь. Он ни черта не поймёт! Живи долго, полкан, и людей не мучай! Привет тебе с того света, старая ты горилла! Передай частной ищёйке Розову, что он… последняя скотина!». Дальше идёт подбор матов, ничего не значащих. Поэтому я их не зачитываю. В конце её роспись. Как полагается, дата написания всего… этого.

Письмо Суханов зачитал с невозмутимостью, не обращая ни малейшего внимания на нелестные отзывы о нём автора последнего в свой жизни послания… в какой-то степени, пришедшее уже с того света. Зачастую самоубийцы в самый последний момент с помощью эпистолярного жанра заставляют окружающих обратить на себя внимание.

Без того, уже, словно выцветшее, за короткое время, лицо Жуканова стало ещё бледнее. Кто-то подал ему стакан с водой. Игорь выпил, слегка пошатываясь, но на ногах держался. Он сказал, глядя в пол:

– По сути, я её убил.

– Вы не являетесь прямым убийцей, да и похоже на то, что и косвенным… тоже. Тот, кто задумал покончить с собой, найдёт для этого тысячу причин, – спокойно опроверг этот довод Суханов. – А если очень уж косвенно, в определённой взаимосвязи трагических событий, то каждый человек – убийца, даже если он, как бы, причислен к лику святых или… блатных. Мы тут все, поголовно, на этой грешной Земле занимаемся… эвтаназией.

Прокурор старался говорить по-существу, но у него не совсем это получалось. Он начал волноваться, понимая, что от его слов сейчас зависит очень и очень многое в судьбе Жуканова.

Павел Иванович пытался быть объективным и беспристрастным.

– На вас, Игорь Васильевич, и других грехов висит немало. Кстати, можете даже присесть куда-нибудь и вести себя не так сковано. Довожу до вашего сведения, что вы уже, со вчерашнего дня, не служите в Следственном отделе при нашей прокуратуре и пока ещё не взяты под стражу. Но это дело техники и… скорого времени. Для того, чтобы окончательно был решён вопрос с вами, мы и собрались здесь, чтобы… при свидетелях, официально кое-что уточнить.

Дело обстояло так, что для возбуждения уголовного дела против Жуканова, вполне, достаточно даже было и того, что он скрыл сам факт существования ценного клада… ныне пропавшего.

– Не в вашу, Жуканов, пользу и то, – подчеркнул Суханов,– что вы держали под арестом невинного человека Емельянова. У нас есть предположение, что его пытались отравить в камере. Но, увы, доказательств этого нет и против вас по данному поводу тоже. А на предположениях обвинения не построишь.

– Мне просто хотелось побыстрей завершить это дело, – признался Жуканов.– Клад сюда никак не вписывался. Я был уверен, что Емельянов – убийца, а про клад… лжёт. Впрочем, нет. Мне не хотелось возиться… с кладом. Вину свою признаю.

Допрос и одновременно дача показаний многочисленных свидетелей проходили очень оперативно. Время от времени, уже внешне спокойный, Жуканов рукой хватался за левую сторону груди. Пошаливало сердце. А первый опрашиваемый свидетель был Вячеслав Герасимович Федькин.

Когда к нему именно так обратился начальник Следственного отдела подполковник юстиции Растороп, то Цапля стал суетливо рассматривать лица окружающих. До него не сразу дошло и доехало, что Вячеслав Герасимович – именно он. Правда, он уже был немного другим, ибо, благодаря стараниям Эвтаназитёра, выиграл по лотерейному билету двадцать миллионов рублей. «Не так много, но покатит».

С большим удовольствием Цапля поведал всем, как происходило с ним всё то, что интересует прокуратуру, пять или шесть лет тому назад. Точно он уже не помнил… Тогда-то он и Удав фордыбачили, попросту, шарахались по городу, как влюблённая пара. Собственно, так и было, по причине минувшей «голубизны» Цапли. В один из вечеров к ним подвалил Жуканов, когда они мирно под деревянным грибком-мухомором пили водку.

– У меня, знаете,– сказал тогда Игорь самому Удаву, – к вам дело есть… небольшое.

– Если замочить, то это дело – очень даже большое. Этого ведь ищешь, пацан, да? – осклабился Удав-Самсонов.– Не спрашиваю, как ты на меня вышел, до фонаря. Сам разберусь! Кого-нибудь накажу. А пока – пей! Надеюсь, ты не мент? Не провоцируешь? Впрочем, я всегда отверчусь… Не сделанное – ещё не дело.

Жуканов выпил и закусил луковицей, которую услужливо поднёс ему Цапля. Познакомились по именам и погонялам, у Игоря ни какой кликухи не водилось. «Значит, будешь Жук».

Игорь тут же рассказал им, что он студент, но только не из этого городка… Поведал, что учиться в местном университете, на юридическом, на четвёртом курсе уже.

– Если в скором времени юрист, то пригодишься,– сказал Удав. – Всегда подстрахуешь. Тебе такое выгодно будет. Ведь ты со мной завяжешься… плотно. Я тебя в любой дыре найду. Ха-ха-ха! Согласен?

– Да, я… всегда поддержу. Вот я и хочу без свидетелей… с вами поговорить. – Жуканов покосился на товарища Удава.

– Не бойсь! Цапля – свой человек. Хоть я и осторожен, как таракан, но ему доверяю.– Удав хлопнул Цаплю по плечу. – Только ему одному. Он не сдаст. А если сдаст – ему могила. Говори, кого надо – того…

– Студента одного из нашего университета, с биофака. По фамилии Чижов. Напал на меня, собака, на улице!.. Ни с того – ни с сего… Карманы мои обшманал, мобильный телефон присвоил. У этого скота кулаки мощные. Не прощу!

– Понимаю, чужими руками из огня каштаны таскать решил… А сам не можешь его сгнобить. Скромничаешь. Но тут ты прав. Я понимаю. Ага,– ухмыльнулся Удав, набивая себе цену. – Чижа я знаю. Пацан здоровый, при этом, беспредельщик. Но радуйся, что он мне – ни сват и ни брат. Но я… оторванных и непродуманных не уважаю. Тебе с ним, студентик, конечно, не справиться.

– Сколько?– поинтересовался Игорь, желая не продешевить.

– Вопрос ребром. Так я его тебе и задам. Сколько? – Удав поднял глаза вверх.– Я понимаю при этом, что студенты народ не шибко при «баксах». В положение всегда войду… с учётом нашего дальнейшего плодотворного сотрудничества.

– Сто зелёных сейчас,– робко прошептал Игорь,– и сто потом…

Самсонов ухмыльнулся и жестом показал Цапле, чтобы тот ему плеснул водочки. Федькин, хихикая, налил своему авторитетному товарищу спиртного. Удав выпил и с саркастической улыбкой сказал:

– Зуб даю, ты классный юморист. Вот-вот! Такую весёлую пургу гонишь, просто на душе… Первомай! Ты ведь и на самом деле Жук. Да ещё какой! Жучила!

– Почему? – искренне удивился Игорь. – Причём, здесь юмор?

– Не суетись под клиентом, Игорёша! Я здоровый смех уважаю, а не тот, который яростно звучит за кадром отечественных нудных, вроде бы, комедийных сериалов, – пояснил Удав. – Я тебе не табун лошадей Пржевальского. Это они будут ржать там, где им приказывают, но только не я. Я-то нормальный мужик. А вот ты… дерьмо косолапое.

– Двести «баксов» мало, что ли?– искренне удивился Игорь.– Так, у меня больше пока… нет. Но потом будут.

– Такие дела, Игорёк, – вставил своё слово Цапля,– стоят, как минимум, в три-четыре раза больше. Но это по малой ставке, по нищенской.

– Вся беда в том,– Удав сделал серьёзное лицо,– что Цапля прав. Но я… согласен. И за тобой, на потом, будет большой долг. Сто долларов сейчас, значит, и сто… потом. И после всего этого нас с Цаплей в кабак сводишь, в ресторацию. Это более будет, чем двести зелёных… с девочками. Хочешь на чужой морковке в рай ездить, подруби для меня «капустки» на стороне. Замётано?

– Согласен, – Игорь вытащил из кармана джинсовой куртки кошелёк, раскрыл его и вытащил оттуда, поочередно, десять десятидолларовых бумажек. Протянул их Самсонову.– Вот, пожалуйста.

– Верно, они, баксы. – Удав, не пересчитывая деньги, спрятал их в карман пиджака. – Надеюсь, Жук, что они в порядке. Самые настоящие, а не… прикольные.

– Не фальшивые, проверяй! – заверил Жуканов.– Зачем мне при таком деле…

– Учти, малыш,– грозно сказал Удав Жуканову,– если, где об этом обмолвишься, то «червонец» сам схлопочешь. А я лично тебе не угрожаю. Но ты врубись, что тихой сапой ты этот «червонец» не отсидишь… Там, на зоне, даже кирпичи крылатые.

– Что я – дурак, что ли. Понимаю, – Жуканов изрядно захмелел и достал из кейса пузатую бутылку с виски и большой пакет варёных сосисок. – Давайте наше согласие обмоем… Я за копейки на наше сотрудничество иду в надежде, как говорится, на наше дальнейшее сотрудничество.

Чем больше слушали присутствующие показания Цапли, тем меньше они сочувствовали Жуканову, который подтвердил поспешно: «Так всё и было. Хотел отомстить Чижу за то, что он меня избил и ограбил. Сам я не мог убить… человека».

Потом пошли показания других свидетелей, уличающих Жуканова во многих грехах, за которые тоже корячился срок: взятки, использование служебного положения, шантаж…

Прокурор нашёл в себе смелость коснуться и Жукановского рэкета, который прописался в России, как видно, на долгие времена. Он не исчез с лица земли, а, по мнению компетентных лиц, видоизменился, стал определённо неотъемлемой частью доморощенной чиновничьей «политики». Тут уж не рука руку моет, а мощный промывочно-отмывочный конгломерат. «Зачем это вам? – грустно спросил Жуканов у Суханова. – Вы ведь знаете, Павел Иванович, кто и что за этим стоит. Они… не простят».

– Ваше дело отвечать, – рявкнул полковник юстиции, – а наше – слушать!

Одни свидетели, входящие сюда из коридора, меняли других. В их показаниях звучали имена очень и очень авторитетных лиц. Некоторые из тех, кто осмелился что-то сказать, называли иные фамилии и должности с нескрываемым страхом.

Что касается свидетелей, дающих показания, то про них можно было сказать словами известного «пролетарского» писателя Максима Горького: «Безумству храбрых поём мы песню!». Кто-то, в гражданском одеянии, не удержался и с места вставил реплику, прозвучавшую, явно, в адрес Суханова и Расторопа: «Зачем, не понимаю, вы лишнюю работу делаете? Чего тут накручивать? Наметили преступника и – спасибо! Суд разберётся!».

Но вскоре и этот не очень довольный господин понял, что дал маху, ибо всё, что ни говорилось здесь, главным образом, касалось преступной деятельности Жуканова. А «беседа» эта лишний раз доказывала то, что в ближайшей перспективе работы и у сотрудников ФСБ непочатый край.

Для того, чтобы доказать вину Жуканова в том, что он укрывал беглого рецидивиста, опасного преступника, убийцу т оказывал ему всяческое содействие, шёл ради него на подлог и прочее, много труда не потребовалось. Ведь тут уже активно поработал и Розов, и сотрудники полиции, и Следственный отдел при Окружной прокуратуре. Все сказанное здесь записывалось на аудио и видеокамерой, фиксировалось стенографисткой и секретарём.

– Надо же, какой мерзавец,– прошептал с вечной улыбкой на лице Кеша на ухо частному детективу,– и такие следователями служат.

– По-разному бывает, – уклончиво ответил ему Анатолий.

Что тут скажешь В семье не без урода.

Самая счастливая пора для девушки или молодой женщины – замужество. Если иные из них, спустя пять-десять лет, пытаются отрицать это, то, значит, по какой-то причине, говорят неправду. Или просто забыли своё душевное состояние перед началом новой, совершенно для них неведомой жизни. Для женщины…

Впрочем, тех дам, которые начисто отрицают смысл своего истинного существования и предназначения на Земле, просто не берут замуж, а если и берут, то – по-ошибке. И такие, так сказать, ошибки имеют самые роковые последствия. Вот почему – и девушке, и юноше – перед выбором потенциального партнёра следует не просто смотреть на него и восторгаться, но, главным образом, видеть.

Помогая Ларисе готовиться к свадьбе, Вера Сергеевна, нет-нет, да вспоминала свою молодость, себя в простеньком белом платье и фате. Лично она держала всё это в памяти – своё милое прошлое, канувшее в глубокое озеро минувших лет. Вспоминала юность свою с грустью и нежностью.

Голос Жуканова звучал бесстрастно, без интонаций. Рассказывая о своих преступлениях, он словно вспоминал сюжеты давно прочитанной им и малоинтересной книги. Вот же случилось так, что его настоятельно попросили пересказать… кое-что, как на экзаменах. Подполковник Растороп нетерпеливо ёрзал на стуле. Он-то бестактно прерывал вопросы Суханова и Самусенко, повышал голос на Игоря, то подолгу молчал, впадая в уныние.

Как же он, старый следователь, не разглядел Жуканова раньше, не разгадал его сути? И это он, Растороп, который отдал оперативной и следственной работе всю свою жизнь! Может быть, не очень-то хотел вникать в то, чем живёт и дышит его подчинённый? Нет, просто, упустил, не заметил.

– Вызовите, пожалуйста, сюда свидетеля Валерия Фёдоровича Колосова! – коротко приказал полицейскому, стоящему у дверей, прокурор.

Распоряжение было выполнено, и в кабинет вошёл студент технологического института Вася. Жуканов с полным безразличием посмотрел на него, как будто видел впервые.

– Свидетель Колосов,– сказал Василий Захарович,– мы хотели, чтобы вы подробно рассказали о том, что произошло в районе развалин старых домов между вами и Жукановым. Он, как понимаю, со слов самого Жуканова, пытался склонить к сожительству вашу знакомую путём использования служебного положения шантажа, угроз. Так?

– Знаете, – просто ответил Колосов,– Лида ведь никаких жалоб в полицию не писала… Мало ли что наговаривает на себя Жуканов. Пустяк какой-то был, но мы сами разобрались. Так что, у меня и моей жены нет к Жуканову никаких претензий.

Возникла небольшая пауза. Что-то у свидетеля хотел спросить Суханов, но передумал, размышляя, как же среагировать на уклончивый ответ студента. Растороп, с раскрасневшимся от волнения лицом, тоже молчал. Он, казалось, отключился от происходящего, как говорится, утонул в своих мыслях. Самусенко ни чуть не интересовал вопрос на тему: «Кто и кого соблазнял и… принуждал».

Пауза начала затягиваться. Скорей, она возникла от накопившейся усталости – ведь тут все работали, исключая только нескольких человек, чьё присутствие на «разборке» было не очень обязательно. Но перерыва сейчас делать было нельзя. Могла бы нарушиться напряжённая динамика происходящего. Тут, хоть и спектакль, но не театральный.

– Разрешите мне сказать! – Розов встал со стула. – Я думаю, что, если не имеется заявления-жалобы от девушки, то нет и предмета разговора… А к делу можно приложить показания самого Жуканова, тем более, Колосов, по сути, подтвердил сам факт. Основное Жуканов доложил и во всём признался. Дело теперь за разбирательствами в суде.

Почти все одобрительно закивали головами. Розов сел. Колосов равнодушно пожал плечами:

– Значит, я могу идти?

– Нет! Не можете! – это раздался голос Василия Захаровича. – Я должен извиниться перед вами. Мы вызвали вас сюда, Василий Федорович, не как свидетеля, в качестве… потом всё поймёте сами. Оставайтесь здесь и слушайте! До вас очередь ещё дойдёт!

– Вы хотите сказать,– тихо заговорил студент, – что… но я…

– Да, молодой человек, – подтвердил Павел Иванович, – у нас есть полные основания предъявить вам… обвинения. Там уж пусть суд решает…

Студент прошёл к одному из свободных сидений и пристроился рядом с Моховым. Настроение Колосова, ранее близкое к благодушному, сменилось на уныние и грусть. Но Жуканов, в числе немногих, был, пусть и бледен, но почти спокоен.

Суханов уже собрался вызвать сюда прибывший конвой, из коридора, но Игорь сказал:

– У меня есть заявление!

– Говорите! – разрешил прокурор.

– Я убил их… всех! Всех до одного! Могу рассказать, как я это сделал.

У понятых, которые готовы были подписать необходимые бумаги, почти одновременно вырвалось: «Ох!».

– Нет, с тобой у нас – всё, – Суханов вытер платком лоб, влажный от пота. – Гражданин… Игорь Васильевич, у вас ещё будет время поговорить на эту тему во время допросов и… повалять дурака на суде. Вам и так… воздаться… по полной программе. А это пока репетиция. Но вы под арестом на законном основании.

– Ну, как же!– вдруг соскочил, приподнялся со своего места улыбающийся Кеша Мохов.– Ведь преступник хочет признаться!

– Сидите спокойно! – подал голос Растороп. – Не мешайте нам работать!

– Нет, я, пожалуй, господа и дамы, пойду, – пробормотал стоящий на ногах Мохов.– Не люблю, когда мерзавцев прикрывают… то есть покрывают…

– Сейчас уходить нельзя, Кеша. Только потом со всеми можно, – шёпотом пояснил приятелю Розов. – Только со всеми вместе. Приказ! Ты сам вызвался сюда прийти, теперь потерпи немного… Скоро, Кеша, начнётся самое интересное.

Терпеливо и угрюмо Жуканов подписывал целый ворох бумаг. Понятые наскоро познакомились с протоколами, которых имелось на столе у расторопной Милы, немало, тоже ставили свои автографы: на каждой странице.

Через несколько минут Жуканова увели под конвоем, чтобы на «УАЗике» со стеклянно-решётчатыми окнами доставить его в городскую тюрьму. До суда произойдут ещё допросы и просто беседы. Ведь кое-что потребуется уточнить.

Обязательно будет предъявлено и серьёзное обвинение, причём… не одно. Главное же – сделано. Но Игорь теперь уже не осознавал, что ему светит очень солидный срок «посадки» даже если адвокатом его будет сам воскресший Фёдор Кони.

В то самое время, когда в здании Окружной прокуратуры шло долгое и кропотливое разбирательство, но по-существу, в городе происходили и другие события. Возможно, они не коим боком не касались дела по убийству Арефина, но, определённо, некоторого внимания заслуживали.

Стропальщик Федя Кламов, занявший жилплощадь своего покойного наставника, крановщика Григория Матвеевича, как и многие другие его товарищи по работе, был вынужден отправиться в бессрочный и, фактически, неоплачиваемый, отпуск… Кое-какие финансовые проблемы возникли у владельца строительной компании. Понятно, что это временные трудности, ибо экономика в стране развивается со страшной силой.

По случаю начала внезапного отдыха случаю, Федя Кламов выпил совсем немного водки, причём, в гости к себе ни кого не пригласил – из представителей мужского и даже женского пола. Как-то опасался, что в разгар пирушки появится с того света Цепин и, таким образом, может испортить всем пьяно-радужное настроение. Не каждый такое поймёт и в глубокой хмельной… нирване. И так ведь Кламов сгоряча наговорил своим знакомым на похоронах Емельянова много лишнего, пламенно утверждая, что «Цепин жил, Цепин жив, Цепин будет жить».

Проснулся в собственной квартире, но уже к обеду. Но не по той причине, что, как бы, выспался. Нет! Всё было совсем не так. В его квартиру ворвались три вооруженных жлоба в масках, стащили его с постели на пол, крепко связали ему прочной верёвкой руки и ноги, положили лицом вниз. Как водится, запихали и кляп в рот. Без него не полная картина получается. При этом самый борзой и вооруженный десятизарядным карабином «Сайга» бандит коротко и без истерики сообщил:

– Не дёргайся, паренёк! Ограбление!

Они, самым наглым образом, целых полтора часа, вытаскивали мебель из квартиры, какие-то коробки и так далее. По причине глубокого ужаса Федя Кламов не вникал в суть процесса дерзкого ограбления. Он лежал ничком на полу с острым и ярким желанием выжить и получить по своим худосочным бокам, как можно меньше пинков.

Когда всё это закончилось, и около часа Кламов пролежал в неуютном одиночестве на полу, в его квартире появились… храбрые и отважные соседи. Кто-то даже заявился с дробовиком. Но совершать отмщение за содеянное не имело смысла, ибо стрелять решительному качку из соседней, на этой же лестничной клетке, квартиры можно было только в Федю, от которого шли не очень приятные запахи… Случилось расстройство желудка в самый неподходящий момент.

Квартирные налётчики, взятые полицейскими оперативниками пусть не по горячим, но следам, никак не могли объяснить дотошному следователю, почему они изменили свой план и резво бросились грабить квартиру не какого-то другого господина, а именно Кламова, в которой не предвиделось… густого навара.

Мебель, вещи и всё, что взяли из неё налётчики, они вынесли на помойку. Кроме того, они вымыли полы в квартире Кламова, потому и перетаскивали его обмякшее тело с места на место. Кроме того, они отчистили до блеска всю посуду, пропылесосили ковры, даже отшоркали унитаз… Одним словом, выбросили ненужный хлам и произвели в жилье Феди генеральную уборку. Конечно же, это, как бы, потусторонний Цепин позаботился о том, чтобы его юному другу жилось немного уютней.

Но для следствия и самих налётчиков, которых отлавливали уже более пяти лет, все произошедшее на веки вечные осталось глубокой тайной. Говорят, что потом, на суде, им зачлось то, что они, громилы, на практике решили доказать , что патриотическое Тимуровское движение, о котором бандиты и не ведали, никогда не канет в Лету. Тут можно смело провести параллель с субботниками и воскресниками, которые и ныне процветают. Какой же начальник и владелец предприятия откажется от дармового труда своих подчинённых?

Мать Анатолия Вера Сергеевна и его невеста решили навестить Арефиных. Поскольку Розов уже был владельцем особняка, который достался ему в наследство от Думбадзе, Лариса решила продать свою квартиру. Они через Интернет наши агентство, которое занималось куплей, продажей, обменом и…продуманным и, возможно, наглым лишением лохов их недвижимости. «Деньги сразу и наличными!».

Всё-таки, Константин и Михаил – крепкие мужики, с ними не так опасно получать на руки, если всё получиться организованно и быстро, в общем-то, солидную сумму. Мало ли что может случиться: и квартиры можно лишишься, и денег. Анатолия торопить не имеет смысла, да и время поджимает. Без денег готовиться к свадьбе смешно, а ему некогда даже в банк съездить и узнать, что там и как. Вроде бы, на имя Думбадзе оставил солидную сумму. Но кто знает, быть может, это совсем не так.

Приветливо их встретила Инна Парфёновна, предложила чаю. Не отказались. Расспросы пошли. Братья, к счастью, были дома. Они, больше для порядка, спросили у гостей, как продвигаются дела. Ведь они теперь знали гораздо больше, чем Лариса и Вера Сергеевна. Впрочем, кто основной преступник – убийца их отца и Крапивина, они пока не ведали. Знали одно, что дело, практически, подошло к своему логическому завершению.

Это уже несколько последних дней чувствовалось по приподнятому настроению Розова, по его чётким и убедительным заверениям. Константин и Михаил окончательно для себя решили, что когда распутается это хлопотливое и сложное дело, они окончательно и бесповоротно перейдут работать к нему – в его детективное агентство. «

Когда Лариса попросила братьев, чтобы те сопровождали её и Веру Сергеевну в фирму по продаже икупли недвижимости, помогли им, подстраховали прямо сейчас, так как дело придётся иметь с деловыми бумагами и деньгами, Константин отрицательно ответил:

– Не будем мы вас сопровождать и помогать вам!

– Почему? – Лариса от обиды и неожиданности чуть не заплакала. – Мы предполагали, что вы нам поможете…

А обе пожилые женщины непонимающе смотрели на братьев. Что это ещё за выкрутасы? Впрочем, вольному – воля, спасённому – рай. Но уж могли бы проводить в эту фирму своих добрых знакомых, башмаков бы не стоптали.

– Потому не пойдём к вам в провожатые и охранники, – хитро подмигнул старший из братьев Ларисе,– потому что…

– Ты садист,– прервал его Михаил и обратился к Ларисе. – Только потому мы сейчас не пойдём с вами никуда, что нам самим нужна квартира. Или ему, или мне. Какая разница! Деньги выдадим сразу… с доставкой на дом. Всё по-справедливости и документы оформим, как положено.

– Мы в курсе, что вы решили закатить шикарную свадьбу,– понимающе сказал Константин. – Честно говоря, я не стал бы этого делать. Лучше на эти деньги что-нибудь купить дельное или куда-нибудь съездить…

– Ты чего, Костя, людей поучаешь, как уездный священнослужитель? Они сами с усами,– поставил на место брата Михаил.– Наша задача с тобой купить квартиру. Чья будет, разберёмся. Один из нас с мамой останется. Мы ведь не дети – нам тоже хочется… жениться. Наверное, я и куплю эту квартиру… при твоей материальной поддержке. Ты, Костя уже был женат. Немного приди в себя и наберись сил перед следующей… попыткой. Теперь я попробую.

– Но мне не очень удобно предлагать её вам… соседям. Сумма, в общем-то, не такая и маленькая,– смутилась Лариса.– Правда, намного дешевле, чем другие продают…

– Сколько же, Лара? Не стесняйся – добивай! – неуклюже пошутил Константин.– Твой язык – наши уши.

Лариса решительно назвала сумму, уже сто раз оговорённую с Верой Сергеевной. Братья переглянулись, такой расклад их, вполне, устраивал. Но не обижать же соседку, поэтому Константин и Михаил предложили заплатить чуть побольше, но Лариса наотрез отказалась. Тут же старший брат пошёл в спальню и вернулся с дерматиновым чемоданом.

Расстегнув его замки, он извлёк большой целлофановый пакет, в котором теснились пачки денег, сложенные, в основном, из тысячных купюр. «Банков не грабил,– пояснил он серьёзно,– квартиру свою продал после развода, мебель, оргтехнику… да ещё заработанные имелись». Он отсчитал положенную сумму, немного добавил сверх того – за мебель и прочее. Переложил всё это в новенький кейс и подал его Ларисе. При этом отпустил шутку:

– Видишь, какой я богатый жених! Так что, Лариса, подумай… Правда, уже поздно.

– Брось ты девчонку в краску вводить,– сказал Михаил.– У неё одна вилла на улице Гороховой столько стоит, сколько ты за всю жизнь не заработаешь.

– Да, ну тебя! Взял – и всё настроение мне испортил. – засмеялся Константин, но потом уже серьёзно сказал, сжав правую руку в кулак.– Как я хочу, чтобы сегодня вывели убийцу на чистую воду. Уверен, что после суда его ждёт пожизненное заключение. Но это… не справедливо. Таких надо… убивать. Получается, что у нас, пострадавших, нет элементарного и законного права на возмездие.

– Да только ли этих прав у нас нет, – очень тихо сказала Инна Парфёновна. – Сколько людей обижено. Не тысячи, а миллионы.

Всё так. Как говорится, из песни слов не выкинешь.

Время близилось к обеду, но работа в кабинете Суханова продолжалась. Он любезно разрешил, кому уже невмоготу и если дамы не против, перекурить, и облака сизого сигаретного дыма потянулись к потолку и открытым форточкам. Разрешено было минут на десять-пятнадцать всем желающим выйти в коридор… но только не из здания Окружной прокуратуры. Этого бы никому не позволили сделать многочисленные охранники.

Дальнейшее ведение дела взял на себя начальник Следственного отдела Василий Захарович Растороп. Может быть, это было сделано из тактических соображений.

Когда хождения прекратились, Растороп, встав с места, пристально уставился на студента Колосова. Он сказал нарочито грубо, как не полагается, развязано, но громко:

– А с тобой, Колосов, всё ясно! Ты намотал себе… своими поступками и лживыми свидетельскими показаниями солидный срок. На суде убедишься! Вот такие-то дела, тёзка. Да я с таким Васей на одном поле,– он не договорил, не пояснил, чего бы он ни стал делать с Колосовым на большом и открытом пространстве, поросшем травой.– У всех прошу прощения за грубость!

Разумеется, большинство поняло, заметило, в каком душевном состоянии находиться подполковник юстиции, поэтому даже почти не среагировало на его «поле».

Ухмыльнулся только Мохов. Видимо его удивлял злой следовательский и прокурорский юмор и необычность самой ситуации.

– За что? – студент испуганно встал. – Я никого не убивал!

– Это ещё надо доказать! – Растороп ударил ребром ладони по спинке стула. – А ты… доказать не можешь. И нам, чтобы не мучить себя и других, остаётся пустить тебя… «паровозом». Пойми, тупая головушка, нет в природе такого адвоката, который бы смог поспорить в данном случае с прокурором. Но я – добрый человек… Пока добрый. И сделаю предположение. Хорошо. Допустим, ты не убивал. Но почему ты… покрываешь убийцу? Ты смелый, умный и здоровый парень, а боишься какого-то… ублюдка. Ты же всё видел! Какой тебе резон сейчас молчать?

Однако студент, всё же, запирался, а Растороп, что называется, брал его сейчас «на арапа». У него и у Розова имелась гениальная догадка, что странное поведение Колосова, его блуждания по городу после страшного совершённого преступления – убийства Арефина, можно истолковать одним фактом. Колосов – важный свидетель тяжкого и злодейского преступления. Он, пусть парень и храбрый, но… спасовал, испугался, может быть, не только за себя. Конечно, не он зарубил Арефина саблей.

Но именно это убийство стало точкой отсчёта последующих преступлений, в частности, сожжения на костре, за городом, журналиста Крапивина. Останки его были найдены, индефицированы… Студент сейчас не просто молчал, он растерялся. А тут ещё масла в огонь подлил и Розов, как бы, серьёзно и, как бы, шутя, сказал:

– Ничего, Вася, раньше сядешь – раньше выйдешь! Но скорей всего, вообще, по такому раскладу, никогда не выйдешь. Кто знает, может, тебе убийца – дядя родной. Вот ты о нём теперь и заботишься. А жаль. Мне сначала показалось, что ты парень смелый и честный.

– Я просто не хотел ввязываться ни во что, – признался студент. – Я почему-то уверен был в том, что вы мне не поверите, скажете, что всё это… выдумки. Лучше было молчать потому, что всё сводилось к тому, что убийца – я.

– По твоей милости, дорогой мой, был убит журналист Крапивин, уважаемый в городе человек… со странностями, но честный! – заметил Растороп. – Его негодяй сжёг на костре, возможно, заживо. Поэтому тебе сейчас надо вспомнить всё, чтобы получить срок… минимальный. А в том, что ты его уже намотал, не сомневайся.

– Не понимаю, – пролепетал студент, – за что.

– Скоро тебе всё объяснят умные дяди и тёти, – пообещал студенту Растороп. – За сокрытие такого преступление, которое можно будет классифицировать, как… соучастие. У нас не такие уж и тупые люди, и в угро, и в прокуратуре, чтобы тебя сразу посчитать убийцей. Допускаю, что, по-ошибке, сломали бы тебе пару рёбер. Но за правду, Вася, и пострадать можно и… нужно. Потом бы всё встало на свои места…

– Ведь именно я в руки и взял эту чёртову саблю. – тихо сказал Колосов.– Чуть попозже расскажу, как это произошло. Тогда я находился, словно в тумане, даже не соображал, что творил. Сами понимаете, я один – ни свидетелей. Больше никого. Мне не хотелось идти в тюрьму, напрасно терять там время. Я хочу закончить учёбу в технологическом университете, получить диплом. Да и с Лидой у нас очень серьёзно. Мы уже поженились. Мне было бы перед ней неудобно… Но я никого и никогда не убивал.

– Какие ваши годы,– вероятно, пошутил Самусенко. – Но мне кажется, что сейчас сказанное вами, уже довольно смягчающее обстоятельство для вас.

– Всё зависит от того, что дельного гражданин Колосов нам расскажет дальше на этом, можно сказать, и следственном эксперименте,– заметил прокурор, морщась от табачного дыма. – Если будет «залепуху» гнать, то тут уже явное укрывательство, выгораживание преступника, лжесвидетельство, и, может, на самом деле соучастие. А вы, я думаю, господин Колосов – человек по-настоящему грамотный: от одного до десяти считать умеете. Но считать одно, а вот отбухать семь годиков на зоне – другое. Пусть, допустим, по общему режиму.

– Я расскажу, – глаза Колосова расширились, – обо всём, что видел и слышал.

И он начал говорить.

В тот поздний, по-летнему светлый вечер, когда случилось это несчастье, Вася и Лида поссорились. И причина-то совсем была пустяковая. Василий не то, что бы приревновал свою невесту к их общему сокурснику, довольно невзрачному, щупленькому и, к тому же, хромому Харитону Клюшину, но всё-таки…

Его все звали по-простому – Харя. И надо сказать, что прозвище такое, образованное от имени, очень Клюшину подходило: глаза маленькие; не карие, а какие-то… рыжие, нос – пуговкой… от солдатской гимнастёрки, зато – толстые жирные щёки и огромные оттопыренные уши. Разве же он не Харя? Ну, так вот, Колосову показалось, что его Лида с нежностью иногда смотрит на Харю.

Василий, как бы, между прочим, не обидно, и сказал ей, что не очень-то прилично глазки строить, кому попало. Она сдержанно ответила, что просто жалеет Клюшина, потому что он – неудачник в жизни и страшненький. Тут уж Вася взбрындил по-настоящему и почти крикнул: «Тогда ты и спи со своим Харей!», и ещё добавил – «Прощай навсегда!».

Но этого было мало, поэтому он решил добавить масла в огонь: «Если твой мужик – Харя, то и дети Харями будут!». А вся эта беседа, как раз, в развалинах старых домов и происходила. Естественно, Лида в долгу не осталась, вот её слова: «Ну, и двуличный же ты… крокодил». Она сказала это шёпотом и убежала. Гоняться за Лидой среди развалин и оврагов, заросшей полынью и бурьяном, Василий в тот момент просчитал для себя унизительным и оскорбительным делом.

После их ссоры, Колосову показалось, что весь мир теперь разрушился, по крайне мере, для него и… всё такое. Влюблённые не только большие мастера создавать драматические ситуации, организовывать самые неприятные друг для друга события, но ещё и большие специалисты преувеличивать, гиперболизировать обычные, фактически, копеечные неприятности. Это касается, в основном, личных отношений с одушевлёнными предметами своего почитания и вожделения противоположного пола. Одним словом, умеем мы делать из мухи слона.

Потерянный и навсегда несчастный, Василий побрёл в ближайший овраг, чтобы немного побыть там в одиночестве и выкурить подряд две-три сигареты, чтобы хоть как-то успокоиться. Он сел на обломок старой бетонной плиты. А может быть, и огромного валуна в ложбине – ответвлении от оврага. Получается, что спрятался от мира сего за высокими и пышными стеблями высокой сорной травы, вроде бы, лопуха и, конечно же, полыни. Разумеется, его даже при большом желании с расстояния и трёх метров не смог бы тут разглядеть даже очень глазастый гражданин. И это было прекрасно, ибо Колосов не хотел ни с кем общаться.

Но сам Василий отсюда машинально наблюдал за изрядно выпившим мужиком. Тот лежал на спине, согнув ноги в коленях, и блаженно улыбался. Понятное дело, спал. Слышно было отсюда, как похрапывал. У Колосова и слух, и зрение всегда были хорошими. Да и тут, из темноты, любой увидит – рядом, и это место отсвечивалось, пусть слабым, но светом дальнего дорожного фонаря. Впрочем, ещё и ночь-то не наступила. Под боком у пьяного мужика лежало что-то завёрнутое в полотенце. Саблю студент сначала не заметил, потому что её Арефин прижал к самому телу.

Даже в мыслях у Василия не было подходить к алкашу. Спит себе – ну и пусть спит. Очухается – домой пойдёт. Лето ведь, не замёрзнет. У каждого свои проблемы. Потом вдруг студент увидел, как в овраг спускается мужик – ни худой, ни толстый, обычной наружности с большой хозяйственной сумкой. Сюда многие спускаются – нужду справить, вот и он… как все. Догадка была верная у Колосова, так незнакомец и поступил. После чего, ради любопытства подошёл к лежащему. Полотенце приподнял, там то ли большой ларец был, то ли огромная шкатулка. Впрочем, считай, одно и то же.

Мужик с хозяйственной сумкой открыл этот сундучок и что-то принялся внимательно разглядывать, перебирать пальцами. Потом начал по сторонам озираться и моментом вместе с полотенцем спрятал находку в глубине своей хозяйственной сумки. Но ларец – не находка, а получается, что украденная вещь… с его очень ценным содержимым. Он, этот незнакомец, украл клад и тех, кто его нашёл, и у государства.

Тут-то хотел выйти из своего укрытия и возмутиться, в крайнем случае, вору по рогам дать, но… не успел. Откуда-то в руках у похитителя оказалась сабля. Видно, только что приметил и её и вытащил из-под спящего. Мужик с хозяйственной сумкой стал внимательно разглядывать клинок. Но продлилось это четыре-пять секунд потому, что зашевелился пьяный Арефин и, видимо, открыл глаза. Вор криво ухмыльнулся и рубанул саблей, с плеча, пытающегося подняться на корточки Петра Фомича. Со всей силы рубанул, не раздумывая.

Студент предполагал, что голова несчастного отлетела в сторону. Нет, шея со стороны горла, считай, наполовину, была пересечена. Но сабля оказалась острой… Никто, кроме Розова, даже не предполагал, что она к кладу отношения не имела и являлась собственностью Специального Комитета цивилизации Великих Элементалов. Конечно об этом згнал и Григорий Матвеевич. Все это было запланировано свыше, но Творцы пытались сделать так, чтобы погиб, перешёл в иной мир, Цепин. Но у них ничего не получилась. Просчитались.

Великие Элементалы произвели необходимую корректировку условного времени и явлений… Конечно же, Колосову, да и всем остальным, это было неизвестно. То, что увидел студент, привело его почти в состояние шока. Он тупо наблюдал за тем, как фонтанировала кровь, но убийцу она, вроде бы, даже не испачкала. Впрочем, точно этого Василий знать не мог.

Вот тут-то Колосов испугался не на шутку и, всё же, хоть ноги от волнения сделались ватными и в груди похолодело, он нашёл в себе силы для того, чтобы попытаться проявить смелость или отчаяние… Собрался встать с корточек на ноги и вступить с преступником в поединок. Так, по крайней мере, он сейчас утверждал. Но не успел потому, что быстро вниз, в овраг, сбежал молодой парень. Видно сверху увидел, что произошло что-то неладное. Колосов точно описал внешность журналиста Вениамина Крапивина.

– Что тут случилось? Убийство? – задыхаясь от волнения, спросил репортёр у преступника. – Вы кто? Стоять на месте!

– Как видите, произошло злодейское убийство. Не кричите, молодой человек,– преступник улыбался, как будто ничего не случилось. – Я следователь из Федеральной Службы Контрразведки. Вам лучше уйти. Тут замешана политика… Но я уже, для порядка, сообщил в полицию и… своим через нашего человека обо всём этом… безобразии. А вы идите! Я просто вам… по-человечески советую. Полиция есть полиция, они не то, что мы, разведчики.

Преступник, между делом, мельком даже показал корочку-документ. Вероятно, пропуск в какое-либо учреждение или карманное зеркальце, не больше.

– Всё понял, – прошептал Венька, – но я хотел бы с вами… на будущее договориться о встрече. Я журналист. Крапивин.

– Наслышан, разумеется, о вас, молодой человек…

Вот так, очень запросто, и за несколько минут убийца узнал у Крапивина всё, что хотел: место работы, домашний адрес, телефон и прочее. Он клятвенно обещал завтра же позвонить Крапивину для того, чтобы встретиться с ним в безлюдном месте. «Вполне, можно будет сделать сенсационный материал для газеты о внедрении разведки «Мосад»… Впрочем, молчу, – тихо сказал мнимый контрразведчик, – пока служебная тайна…». Ясно было, как божий день, что ненужного свидетеля ему придётся срочно ликвидировать. Чем раньше – тем лучше, пока тот не врубился… Но Крапивин уже попался на удочку и широко раскрытыми глазами смотрел в рот «особисту».

Весь этот бредовый разговор Колосов слышал и поражался наивности и доверчивости репортёра. Тут уж с двоими он, вряд ли бы, справился. Причём, убийца при поддержке патриотически-настроенного репортёра мог запросто «замочить» Колосова той же саблей и при этом преступнику достаточно было сказать какую-нибудь пустую фразу: «Так надо родине, Веня».

Да, щедра Россия на таланты, которые не тусуются у дверей в артклубы, кинокомпаний, телестудий, издательств, у ворот дворцов и теремов влиятельных воров от политики и дармовых кормушек… Скромны. Так и останутся, не при делах. Отчизна щедра на них, но более богата она… дураками, точнее, доверчивыми людьми, которые не верят в ложь и обман, но подсознательно очень желают быть… обманутыми.

Дело-то в том, что и Колосов теперь уже стал сомневаться в том, что тот, кто запросто убил человека саблей, не сотрудник спецслужбы, а уголовник. Тут при разборках, вполне, можно нарваться на собственную смерть , причём, наверняка от пистолетного выстрела.

– И ещё! Никому об этом ни слова! – преступник волновался.– Ваше дело стороннее. Не обижайтесь, дорогой друг. А моё дело – государственное, Как мне всё это надоело! Я вас найду, поверьте, и снабжу такой информацией, какой ещё не располагал ни один журналист… земного шара. Все ваши телефоны и координаты я записал, Вениамин. Спешите! Без промедления!

Несмотря на свою молодость, многоопытный и довольно не окончательно глупый репортёр, но, к сожалению, не всегда чуткий ко лжи и фальши, всё принял за чистую монету. Он тут же торопливо ретировался. Здесь, пожалуй, уместна пословица, что – и на старуху бывает поруха. Слишком уж не ординарная ситуация. Согласитесь, преступник, которого застали бы на месте совершённого им злодеяния, почти в ста процентах вёл бы себя иначе. Не так, как «особист». Он бы напал на свидетеля или попытался ретироваться.

Все, кто сейчас слушали показания Колосова, понимали их важность и то, в какое необычное положение попал свидетель. Ему тут оставалось выбрать одно из двух. Первое – это проследить за журналистом и попытаться объяснить ему, что, скорей всего, он попал в лапы преступника. Но тут, вряд ли, Василий смог бы переубедить Крапивина, тем более, и сам начал сомневаться… А ведь был свидетелем жестокого и коварного убийства. Оставалось второе – следовать за преступником, на свой страх и риск, даже если он… «при исполнении» и вооружён.

Многим из присутствующих в кабинете Суханова было ясно, что преступник обязательно, в самые кратчайшие сроки, должен был встретиться с Крапивиным, чтобы… убить его. Ведь, рано или поздно, до репортёра дошло бы, что тут дело не совсем чистое. Преступник, разумеется, не откладывал свою встречу с Крапивиным в долгий ящик, уже тщательно готовился к ликвидации журналиста.

Но когда убийца понял, что Вениамин наивен, как целая дюжина сибирских валенок, немного, для солидности, отложил их встречу, перенёс её на другое время. Разумеется, бандит рисковал. Но не зря. Знал, что игра стоит свеч. Тут уж у Крапивина исчезли даже самые мельчайшие сомнения по этому поводу. Впрочем, почти сразу никаких сомнений и колебаний у него не имелось.

Смерти он чужой не увидел, а только… сенсацию. Это его и убило. Точнее, переселило в тело Брикова, который был уже, что называется, далеко отсюда.

Перед этим в кабинете прокурора была так же прослушана и аудиозапись показаний Емельянова. И теперь все факты не трудно было сопоставить и сделать определённые выводы. Егор Нилович пришёл в овраг с очередным «зарядом» водки, когда преступника, журналиста и Колосова след простыл, то есть к разбитому корыту.

Полиции на месте преступления не наблюдалось. Клад исчез. Имелся только труп зарубленного саблей Арефина. Но исчезло и орудие убийства. Вот тут-то Егор Нилович бесповоротно решил, разумеется, перестраховался, поосторожничал, что коли дело касается ещё и несметных богатств, по его мнению, так и оказалось впоследствии, то ему самому светиться нет никакого смысла. Егора уже не вернёшь, а уж убийц-то, с божьей помощью, уголовный розыск, как-нибудь отыщет.

А он, Емельянов, останется в стороне. Не очень хорошо получилось, не дальновидно, даже преступно, но испугался… не за себя, а того, как бы, с дочерью его, Ларисой, чего-нибудь страшного не случилось. Естественно, быть в шкуре обывателя, значит, глубоко сомневаться в том, что народ и мафия едины. К счастью или нет, но единства тут наблюдаться не может, оно исключено.

Студент Колосов, озабоченный и взволнованный от всего им увиденного и услышанного им тогда, всё-таки, проследил за тем, как убийца зашёл в разрушенный дом, прихватив с собой и саблю. Потом он достал то же самое полотенце из своей сумки, тщательно обтёр им клинок холодного оружия, эфес тоже, но на рукоятке, всё же, остались отпечатки двух пальцев Емельянова. Руки стропальщика в солярке были, где-то случайно испачкался… Парадокс, насмешка судьбы, но факт, который, в конечном счёте, мог и должен был стоить Егору Ниловичу жизни. Вроде бы, мелочь, небольшая следовательская ошибка, недочёт, огрех.

Уже только по этой причине стоит освобождаться правоохранительным органам от многочисленных Жукановых, изолировать их от общества, а не тех, кому они шьют дела, что называется, белыми нитками. Видно, Шерлок Холмс – просто красивая сказка, мечта та самая… не пойманная.

Колосов видел, как преступник нашёл промасленную тряпку, которых здесь было в избытке. Причина проста: механизаторы и рабочие, которые ломали старые здания, заходили сюда перекурить, да и дурака повалять. Этой ветошью убийца заново обтёр клинок, завернул саблю в тряпку и запихал в пролом печной трубы, что выступала из стены. Не так давно она уже лежала вместе с кладом в десяти-пятнадцати метрах отсюда, в другой комнате. Вот почему показания Колосова и Емельянова никак не состыковались.

А сабля, как раз, встала на дно печи, близко к дверце. Может быть, это и не печь, а камин такой, своеобразный. У Колосова мелькнула мысль, всё-таки, попробовать, в буквальном смысле слова, сразиться здесь же с преступником. Но он отогнал её. На это имелось множество причин. Если перед Колосовым был не преступник, а сотрудник ФСБ, то его инициатива могла иметь не предвиденные последствия. А если это убийца, то он мог быть вооружён пистолетом.

Если этот господин запросто убил человека саблей, то нажать ему на спусковой крючок пистолета не составит никакого труда. Но даже если и не имелось у этого негодяя «пушки», то, вряд ли, Колосову удалось бы так просто одолеть этого… быка.

Когда же преступник ушёл, Василий без особого труда достал из потайного места саблю – орудие преступления. Колосов уже не собирался преследовать этого мерзкого типа, кем бы он ни был, и дальше следить за ним, понимая, что дело это дохлое, по его мнению, и как бы самому не вляпаться в историю. Он прочитал изрядное количество книг, документальной и художественной литературы, о следственных и судебных ошибках и не хотел «идти на эшафот за какого-то дядю».

Но вот саблю Василий с собой прихватил. С деньгами у студента было туговато. Почти не сомневался, что до неё руки ни у кого не дойдут, и будет она лежать себе спокойно под музейным стеклом и хранить страшную тайну. Но тут Колосов просчитался… Если не Розов, то сотрудники угро или Следственного отдела при Окружной прокуратуре обязательно нашли бы эту саблю в музее. Не составляло особого труда.

Всё же, Колосова мучила совесть, да так, что, рано или поздно, он наверняка бы открылся сотрудникам полиции или своей невесте. Но кто знает, как бы развернулись дальнейшие события. Во всяком случае, студент совершил серьёзное преступление, не осознавая степень его тяжести. Может быть, от «мокрой», сто второй, статьи он бы и отмазался, но явное и умышленное сокрытие преступления, лжесвидетельство… Жуканов, в принципе, был далёк от истины, когда подозревал в убийстве Арефина то Колосова, то Емельянова… Розов некоторое время тоже склонялся к этому.

Но версия причастия к злодейскому преступлению студента или работяги быстро отошла в сторону из-за бурно развивающихся событий. На горизонте появился Крапивин, кстати, тоже вначале подозреваемый Анатолием и ставший жертвой. Но Розов уже тогда был уверен, что Колосов далеко не всё рассказал Жуканову и ему.

Именно преступник грозил по телефону Инне Парфёновне Арефиной, чтобы та прекратила поиски настоящего убийцы её мужа, то есть, чтобы она не ходила и «не ныла над душой» у полиции, Следственного Комитета Окружной прокуратуры и, главное, детективного агентства «Ориентир» и не заставляла их бодро и активно искать преступника. Он, понятно, когда звонил Арефиной, изменил свой голос. Как говорится, убийца был горазд на выдумку и даже на… везение.

Сразу же, из утренних газет, он узнал, кого лишил жизни и, не откладывая дела в долгий ящик, перед тем, как попытаться напугать вдову, позвонил ей, представившись сотрудником Республиканской прокуратуры. Преступник, таким образом, узнал от неё всё, что хотел. А Инна Парфёновна, погружённая в свои печали, выложила этому… «представителю» всю правду-матку.

По доброте душевной и активной доверчивости она, самым натуральным образом, «вломила» Анатолия, сказала, что он уже близок к тому, чтобы…

Законопослушная Арефина дала номера телефонов Розова и адрес детективного агенства, да ещё поблагодарила большого начальника за «необходимый контроль» над местным угро, прокуратурой и работой частного сыщика. Понятно ведь, товарищ звонил из самой столицы. А Москва, она всё и везде… контролирует. И после этого контроля…

Впрочем, тут каждый знает, какие страшные и непредсказуемые результаты даёт такая опека. Вот так Анатолий и сделался открытой мишенью. До Жуканова преступнику было добраться тяжелей, чем до Розова. Но убийца Арефина и, скорей всего, Крапивина попытался выстрелить из пистолета и в него.

Долго и монотонно говорил студент, но все слушали его с большим интересом. Душа у Розова ликовала. Всё, что говорил Колосов, было сейчас и здесь на столько к месту, что… Одним словом, уже поставлена отправная точка, и скоро всё пойдёт, как по маслу. Убийце лишь останется сказать принародно: «Да, признаю, я совершил эти преступления». Отыскалось, наконец-то, именно то, недостающее в деле звено – правдивые, на сей раз, и откровенные показания Колосова. Всё встало на свои места. Механизм следствия заработал и уже не даст сбоя.

В этом уже сыщик не сомневался. Он с рассеянностью, но радостно наблюдал за тем, как работают секретарь и стенографистка, как сотрудник полиции снимает материал на видеокамеру… И два чувствительных диктофона записывают всё происходящее, видеокамеры работают.

Прокурор Суханов по-деловому погрузился в чтение каких-то бумаг.

Понятно, что сейчас Павлу Ивановичу до фонаря сейчас были эти… бумажки, ибо нервы его находились в напряжении, как и Расторопа, и Самусенко, и у некоторых других. Сейчас, обязательно, в конце исповеди Васи Колосова, возникнет неизбежная и опоаксная ситуация. Неизбежно!

– У вас всё, гражданин Колосов? – спросил Растороп у студента, уловив паузу в его показаниях, и тут же начальник Следственного отдела обратился ко всем присутствующим. – У кого-нибудь, товарищи, есть вопросы?

Но их у собравшихся не оказалось. Всё предельно ясно и понятно. Лицо Василия Захаровича стало пунцовым от волнения.

Возможно, он в мыслях корил себя за то, что, вначале следствия, не совсем и не во всём доверяя Розову, считал его слабоватым, не подготовленным для раскрытия такого не ординарного дела. А вот Игорю Васильевичу Жуканову, подонку и проходимцу, верил и даже опекал его, как собственного сына.

– Мог бы ты, свидетель Колосов, при встрече узнать преступника по внешности? – спросил у студента Растороп. Он переходил то на «ты», то на «вы». – Можете?

– Да,– твёрдо ответил студент,– я его и это убийство на всю жизнь запомнил.

– Ты абсолютно уверен, Василий, – ещё раз спросил Колосова подполковник юстиции,– что мог бы узнать убийцу?

– Его лицо стоит передо мной. Такой нос – огурцом, дьявольская улыбочка, маленькие глазки бегают по толстой морде. Он сидит здесь, среди ваших. Да мне на это плевать! Вот он этот негодяй!

Студент решительно указал пальцем в сторону преступника. Крепкие ребята-мужики в гражданской одежде, явно, были на стрёме. Кто-то тяжёлым и громким вздохом выразил удивление.

Новый перспективный и способный криминальный репортёр газеты «Свободный голос, открытый взгляд» Шура Бриков, вооружённый самой последней моделью японской фотокамеры «Никон» с мощным объективом-телевиком, с трансфокатором, собирался сейчас же, без всякого промедления, отправиться на железнодорожную пригородную станцию «Платформа Сорок седьмого километра».

– Далось вам всем это зловеще место! Что оно там мёдом намазано? – возмущался редактор периодического издания Адольф Генрихович Бройман. – Не поёдешь и точка!

– Мне надо,– взволнованно моргая единственным глазом, на своём наставил журналист. – Там меня будет ждать… на своей «Шкоде», возможно, убийца-маньяк, педофил… Он решил дать мне интервью. Может быть, мне удастся незаметно сделать снимок.

– Славно, – встал из-за стола Бройман. – А не проще ли сообщить об этом в полицию?

– Не проще. Я должен быть первым.

– Там уже бросил… свои кости Крапивин. Такой же упёртый и наивный баран. Хорошо, если тебе выбьют последний глаз… Но ведь всё произойдёт, коренным образом, не совсем так! Тебя поджарят на костре, как маленькую… индюшку. Моя покойная мама Марионелла Моисеевна под Рождество для всех детей запекала в духовке двух больших индюков. Приходили и соседи. Им тоже доставалось по крылышку. Ведь моё детство прошло в городе Биробиджан, и я такой же немец, как вы, Саша, испанский лётчик.

– Не отвлекайте меня от дела, Адольф Генрихович, своими тёплыми воспоминаниями,– Бриков встал с кресла. – Мне пора ехать! Жареные индюшки, ваше тяжёлое детство и город Биробиджан к делу отношения не имеют даже… в гносеологическом аспекте.

– Не пущу! – закричал Бройман и бросился на неуправляемого репортёра. – Мерзавец!

В силу полного отсутствия навыков ведения рукопашного боя, у обоих, интересной и продуктивной драки не состоялось.

Но барахтались они на полу долго, усиленно изображая из себя любителей греко-римской борьбы. Потом резко встали, помятые и заметной одышкой.

– Чего вы от меня хотите, Адольф Генрихович? – сказал, тяжело дыша, Бриков. – Если я не устраиваю вас, как журналист, то у меня уже есть несколько интересных предложений.

– Заткнись! Кому ты нужен? Разве что газетёнке «Настоящая, истинная правда»? – по голосу чувствовалось, что Бройман тоже изрядно подустал. – Я поеду с тобой, понял! У меня, хоть и не классная тачка, а всё-таки, «Фольксваген».

– Чёрт с вами! Я не протестую. Правда, встретиться… бандит хотел только со мной с глазу на глаз.

– Что этот педофил тоже… одноглазый? – выходя из кабинета и запирая за собой и Бриковым дверь на ключ, сказал Бройман. – Ведь если с глазу на глаз, то получается…

– Я бы сказал, Адольф Генрихович, что вы – круглый дурак, но природная скромность и почти дворянское воспитание не даёт мне это сделать.

– Иди вперёд, не тяни время, граф с… помойки, – беззлобно сказал редактор газеты.– Надо всё быстро провернуть. Мне ещё сегодня с налоговыми инспекторами встречаться…

Сотрудники популярной газеты «Свободный голос, открытый взгляд» быстрым шагом вышли из подъезда, и через несколько минут уже ехали на место встречи с возможным преступником. Говорили совершенно не по теме, о делах, как бы, не значащих, явлениях и событиях время от времени крутящихся на языках городских обывателей. Деревенским жителям не до того, у них забот полон рот, они методично… спиваются. Эвтаназия действует. У неё великие возможности.

Вспомнили за время поездки всё. Даже Вторую Мировую войну, где пострадали многие миллионы ни в чём не повинных людей. С особенной грустью и печалью Бройман говорил о концлагере под названием «Холокост», где погибли многие тысячи мирных граждан. Бриков поддержал разговор, он был довольно начитан. И то, что сказал Шура, для Адольфа Генриховича во не было новостью. Он не мог знать всего, но это для него не явлось тайной и открытием.

В фашистской Германии уже перед началом её нападения на Советский Союз существовало шесть центров Эвтаназии. Там шло уничтожение людей, тех, кто считался отбросами нации. Десятки тысяч людей до этого подверглись оскоплению, проделаны были простейшие медицинские хирургические операции, чтобы, так сказать, не самые лучшие представители нации, мужчины и женщины, не могли дать потомство.

Таким образом, немцы уничтожали… немцев. Ни для кого не секрет, что фашисты планировали уничтожить, как таковую, польскую нацию. Чего стоит только их вероломное нападение на Польшу в 1939 году, минирование городов, таких, как Краков…

К русским гитлеровцы тоже не питали особой любви. Так что, дело не только в одном Холокосте и в запланированном уничтожении людей одной, определённой нации. Тут геноцид широкомасштабный… Но почти по утверждениям Германского Рейха, он во благо тех, кто умирает. Фашисты помогли отправиться на то свет десяткам миллионов ни в чём неповинных людей, включая и немцев.

Но, по большому счёту, не какая-то определённая нация уничтожается, а её генофонд. Этого достаточно для того, чтобы в данной земной обители появились и самоутвердились «избранные» народы и кланы. Даже те, которые по доверчивости своей и открытости душ стали бичами и бомжами, гораздо чище в помыслах своих тех полуандроидов, которые, как бы, от их же имени, подвергают народы свои и соседних стран жесточайшей эвтаназии.

– У тебя сумбур в голове, Саша,– определённо заметил Бройман, выезжая на своём «Фольксвагене» на загородную магистраль. – Ты не знаешь, что такое хорошо или плохо. Ты всё перемешал. Конечно, Холокост – это проявление геноцида, а…

– … а уничтожение под бомбовыми ударами многих тысяч мирных жителей Белграда, это, по-вашему, не геноцид. Поражаюсь тому, как вот вы, Адольф Генрихович, и такие, как вы, неумело и нагло пытаетесь выдать чёрное за белое. Чушь собачья! Вы тот самый волк, который находит законную причину сожрать ягнёнка, при этом обвинив его в том, что он переступил черту ему дозволенного.

– Да мне-то, всё равно, – ухмыльнулся Бройман. – А вам… тебе, Шура, жить и с такими мыслями, получается, всегда оставаться на свалке этой жизни. Не забывайте о том, что все мы существуем в очень интересный исторический период времени. Всё меняется на глазах такое понятие, как «справедливость», стало довольно условным и призрачным.

Не прошло и получаса, как они оказались на месте и остановили свою машину на обочине дороги, рядом не с таким уже и старой на вид «Шкодой».

Удивительно, но невероятно, но студент Колосов указал пальцем на сотрудника НИИ Иннокентия Мохова.

– Не знаю, господа, плакать мне или смеяться, – правая рука Кеши полезла во внутренний карман пиджака, – но уверяю, что вы за это ответите.

Но Анатолий успел перехватить его руку и вытащить на свет божий, старый, но знаменитой отечественной марки пистолет «ТТ». Парень, уже стоявший рядом с Моховым, успел защёлкнуть на запястьях преступника наручники. Розов встал и положил на стол, перед прокурором, изъятый пистолет. Суханов только покачал головой.

– Снимите с гражданина Мохова, Иннокентия Савельевича, «браслеты», – нейтрально сказал он.– Я думаю, этот мерзавец не будет больше дёргаться. Надеюсь, он теперь догадывается, что не случайно находится здесь. В здании прокуратуры столько вооружённой охраны… Впрочем, всё ясно.

С Мохова сняли наручники. Парни-качки в гражданском, взяли практически, преступника за шиворот и пересадили на стул, в центре большого кабинета, подальше от всех остальных. Двое из них сели рядом с ним, с левой и правой стороны.

– Так что, Мохов, – голос Расторопа звучал глухо, как из бочки, – вы признаёте, что совершили убийство Арефина?

– Да… то есть, нет. Это надо будет вам доказать. Мало ли что померещилось этому юному оболтусу. – Кеша встал на ноги, его рожа нахально смеялась. Он повернул голову в сторону Розова. – Ну, ты, Толя и… задница! Ай-я-яй! Так меня подставил!

– Хорошо, – приподнялся со стула Анатолий,– если позволите, то скажу я. Всё это очень важно. Я знаю, где ты, Мохов, спрятал клад. Скоро поедешь туда с товарищами из спецслужбы и с… понятыми. Чем не доказательство? Или ты нашёл сокровища, Кеша, возле капустного ларька? Я ведь не случайно в последнее время стал встречаться с тобой. Знал, что ты…

– А я ведь о тебе, задница, был хорошего мнения? – просто сказал Мохов.– Не оправдал ты моих надежд, не оправдал. Я Цезарь, а ты, получается, предатель… Брут.

– Я попросил бы тебя, Мохов, не называть меня задницей, иначе… В общем, ты меня понял, предупредил его Розов. – Слушай дальше! Одним словом, поверь мне, против тебя доказательств множество, то есть, я хотел сказать, улик прямых и косвенных. Так вот, размер твоей обуви, следы… Ты говорил мне, что сжёг свои старые башмаки. Извини, Кеша, где ты умён, а где – и не очень. Тебя сильно подвела твоя хроническая… бережливость. Эксперты всё доказали. Твоё запирательство лишь вредит тебе. Этот следственный эксперимент, как и следующие, и твой допрос будет проводиться, как положено. Свидетелей достаточно.

– Я не советую тебе зарываться, Мохов, – возбуждённый Растороп приподнялся с места, развернул тёмную ткань, достал саблю.– Узнаёшь орудие убийства, кавалерист хренов?

– Узнаю. Вы меня чуток… припёрли. Хе-хе! Да, я убил этого… Арефина, именно этой саблей или точно такой же. Потом бросил её в дыру, в печной трубе. Сами знаете, где бросил, – улыбка не сходила с лица Мохова, но она теперь казалась зловещей, не настоящей, а, как бы, приклеенной к его физиономии. – Он… на меня напал, оскорблял всячески. Тут я и… рубанул. Но клада я никакого не видел. Не знаю…

– Это ложь, Мохов, – сказал Суханов. – Не стоило бы в вашем положении плести околесицу. Судебно-медицинская экспертиза, да и показания свидетеля Колосова, доказывают, что Арефин был убит, когда находился в лежачем положении.

– На счёт похищенного клада, Мохов, – вставил Самусенко своё слово, – всё доказано. Можете говорить теперь на эту тему, что вздумается. Перстень с алмазом «Слеза Луны» находится у нас, и ювелир уже дал показания по этому поводу.

– Да, мне хоть «Сопля весны», – огрызнулся Мохов. – Никакого клада я не видел…

– Неужели вы, Мохов, надеетесь после вынесения вам приговора, когда-нибудь, выйти на свободу? Блеф. Идея фикс. Не думаю, что бы вы успели подкупить, кого надо. – убеждённо сказал Василий Захарович.– Вижу, что признаёте свою вину. Это похвально. Подойдите к секретарю и поставьте на необходимых документах свою подпись.

Охранники взяли Мохова под руки и подвели его к столику с документами. Секретарь очень коротко сказала, пододвинув к Иннокентию Савельевичу стопку бумаг:

– Здесь распишитесь, здесь и здесь, и ещё… в конце каждой страницы!

Тяжело дыша и ухмыляясь, Мохов ставил автографы налево и направо. Он с жадностью смотрел на свой пистолет, лежащий у Суханова на столе. Но глупо и наивно было бы попытаться им воспользоваться, пойти на отчаянный шаг. Понятые тоже подошли, проставили свои подписи. Им тоже пришлось потрудиться. Они кое-что прочитали очень внимательно, передавая друг другу листки из рук в руки. В принципе, в показаниях свидетеля Колосова, выраженных на бумаге языком протокола, всё было верно и в признаниях убийцы – тоже.

Понятые сели на свои места. Тут, наконец-то, Павел Иванович Суханов и все остальные вспомнили о стоящей в стороне одинокой фигуре студента Колосова. Он тоже, где полагается, расписался. Всё внешне, хоть и шло, как бы, через пень-колоду, но, по сути, правильно и чётко.

– Свидетель Колосов, – серьёзно сказал Суханов. – Выпороть бы вас, как следует, широким кожаным ремнём! Извините, конечно. Но учтите, что по вашей милости – да-да, по вашей – погибло много невинных людей. Ваше молчание дало возможность этому извергу не только убивать, но и изгаляться над своими жертвами. В частности, над Крапивиным. Когда-нибудь пришлём вам на память фото многочисленных… убитых Моховым. Их не двое, а больше.

– Я свободен? – удивился студент.

– Не сосем так. Не приказываю, но рекомендую из города в течение полугода никуда не выезжать,– сказал Павел Иванович.– Не стану скрывать, что всё это время вы будете под наблюдением и не только полиции. Мне с большим трудом удалось убедить своих коллег и начальство пока не заводить на вас дело. Но если у меня вдруг испортится настроение, то публично обещаю, что «семёрку» вы свою отхватите.

– Благодарю вас, товарищ прокурор, – тихо произнёс Колосов. – Я больше не буду…

– Дело на вас завести стоило, – сказал Суханов. – Но учитывая… Впрочем, идите! Вас выпустят. Охрана, в принципе, уже заранее… в курсе. Все в курсе всего. Хлеб не зря «царский» едим. На суд вас вызовут повесткой. И всё-таки, спасибо за поздние, но очень нужные нам показания. Вы, на наше счастье, оказались той самой… стеной, которая имеет уши. Идите!

Некоторые были, явно, против того, что студента отпускают. Ответственность брал на себя Окружной прокурор, а не хрен с водокачки. Долго ждать Колосов себя не заставил. Он протянул Суханову повестку для отметки, подождал, сопя носом, пока тот её подпишет и поставит время выхода Колосова из здания Окружной прокуратуры.

Студент торопливо вышел в коридор, и голоса противников такого решения замолкли. Студент чувствовал себя виноватым, а, вместе с тем, и счастливым оттого, что вырвался… на свободу.

А могло бы получиться иначе в том случае, если бы Суханов оказался, что называется, буквоедом и законником, и если бы ни пользовался заслуженным авторитетом у вышестоящего начальства.

Срок, понятное дело, у Колосова мог быть бы минимальным, но, вряд ли, условным. Таким образом, прокурором была использована возможность, причём, на законном основании, сделать Колосову снисхождение. Было за что. Впрочем, все разборки с Колосовым были ещё впереди, и Суханов это понимал.

– Извините, Павел Иванович,– Розов подошёл к столу Суханова и положил перед ним какой-то не большой предмет, завёрнутый в носовой платок.– Здесь пуля, та самая, скорей всего, выпущенная из этого пистолета «ТТ».

– Да, приобщим к делу, – кивнул головой прокурор, – баллисты в вашем кабинете, в офисе детективного агентства поработали. Извините, Анатолий Петрович, пришлось это сделать во время вашего отсутствия. Так получилось. Не обижайтесь, всё аккуратно…

– Ничего страшного, – ответил Розов и обратился к Мохову.– Ты стрелял в меня, когда я находился в своём офисе с братьями Арефиными. Доказать это не сложно. Есть пуля, есть и пистолет, и отпечатки пальцев на его рукоятке. Ты опасался, что я доберусь до тебя.

– Тут скромничать нечего, – с дерзкой и саркастичной ухмылкой ответил преступник.– Да стрелял в тебя, гада! И жалею, что промахнулся, задница!

Один из охранников в гражданской одежде не смог сдержаться и влепил Мохову крепкий подзатыльник, от чего Иннокентий застонал.

Прокурор сделал справедливое замечание парню-качку, подчеркнув, что не стоит давать повод для нежелательных разговоров. Потом пояснил:

– Иннокентия Савельевича, с его таким странным характером, ждёт впереди очень много испытаний. Вряд ли такие его шутки и простецкое обращение с людьми поймут даже… сокамерники. Впрочем, это пожизненный срок. В любом случае.

– Итак,– слово опять взял подполковник юстиции Растороп, – первое совершённое вами убийство, Мохов, абсолютно доказано. Теперь уже следует сюда добавить и три покушения на убийство частного детектива Анатолия Петровича Розова. Что ты выпучил на меня свои мелкие и наглые буркалы? Ты трижды покушался на него! У нас есть доказательства, что именно ты пробрался к нему в дом, по улице Гороховой, и с помощью шприца ввёл в бутылку с коньяком яд. Но Розов вовремя обнаружил в пробке бутылки прокол. Она тоже хранится у нас.

Конечно, сейчас начальник следственного отдела при прокуратуре вёл себя грубовато и не адекватно. Но был прав, как человек, как гражданин, прежде всего, как представитель правоохранительных органов.

Ведь во время преступных и весьма, подлых действий Мохова могла погибнуть и совсем не причастная к ведению дела женщина, не просто знакомая Розова, а его невеста.. Да ведь были убиты двое ни в чём неповинных людей.

– Но имело место и самая первая попытка,– продолжал Растороп,– когда ты заставил под стволом пистолета одного очень уважаемого бизнесмена на его личном транспорте совершить наезд на Розова. Свидетель находится в коридоре, Мохов, и готов дать необходимые показания. Кроме того, хранение, приобретение, применение огнестрельного оружия… Уже только за это лет пятнадцать-двадцать тому назад тебя поставили бы к стенке. Не сомневайся! Да ещё и хищение клада, и его сокрытие… А в совокупности – мы ещё до конца не дошли – тебя следует, по моим скромным подсчётам, пристрелить четыре раза.

– Товарищ Растороп, кто вам давал право выносить приговор от своего имени? Ведите себя сдержанно! – бросил реплику кто-то из сидящих в кабинете, возможно, попавший сюда невесть как, представитель многочисленного отряда борзых правозащитников. – Я понимаю ваше состояние, но, всё же… старайтесь сдерживаться.

– Хорошо, буду стараться, Серёжа! – просто ответил Растороп. – Многое получается… кошмарно.

– Я смотрю, ты, Растороп, хочешь навешать на меня всех собак, – оскалился Мохов. – Не получится!

– Всё уже получилось,– устало махнул рукой подполковник.– Первое убийство, совершённое вами, гражданин Мохов, доказано. Я имею в виду смерть Арефина. А дальнейшие ваши поступки, действия и шаги, после этого совершённого злодеяния, выверены нами до мелочей.

Многое перечислил начальник Следственного отдела Мохову буквально, через запятую. Если сейчас на рожу убийце приклеят большую чёрную бороду, то ювелир, которому негодяй сдал перстень «Слеза Луны», запросто узнает его.

Не успели Бриков и Бройман выйти из «Фольксвагена», как, выбравшись из своей «Шкоды», навстречу им направился щуплый мужичок лет сорока-сорока пяти. Он с неудовольствием посмотрел на обоих журналистов и сказал:

– Я понял, что один из вас, тот, что помоложе, Александр Бриков, и я назначал встречу только с ним. А вы кто?

– Я его самый непосредственный начальник, редактор газеты «Свободный голос, открытый взгляд», Адольф Бройман,– растерянно сказал попутчик Брикова.– Не вижу ничего плохого в том, что мы здесь… двое. У нас свободное от всякой цензуры издание…

– Кто вам сказал такую чушь? Вы… свободны? – сказал щуплый мужичок. – Видать, вы, уважаемый Адольф Бройман, совершенно не в курсе того, что зачастую даже самая ярая оппозиция, организована теми, кто… «заруливает».

– Возможно, это и так, но, во всяком случае, мы не занимаемся растлением, изнасилованием и убийством малолетних,– это уже подал голос Бриков.

– Я тоже, – сказал незнакомец, – но мне показалось, что вам нужна информация свидетеля преступления, человека, который… Одним словом, я многое видел и немало знаю об одном таком субъекте. Мне деньги не нужны. Я просто хочу отомстить… гаду. Есть, за что. Пойдёмте от машин куда-нибудь… в лес. Этот человек опасен и везде может меня выследить.

Бриков вспомнил, что у них до сих пор нет снимка того самого костра, где сгорел журналист Крапивин, и ведь ни в одной газете не публиковалось это фото. А ведь он, покойник, работал именно в их газете «Свободный голос, открытый взгляд». И они, согласившись с ним, отправились в глубь леса.

Ведь пора бы уже вспомнить товарища по журналистскому цеху добрым словом, написать, каким он был смелым, умным, проницательным и… человечным. Дать его фотографию и того места, где он погиб. Незнакомый худосочный мужичок заявил, что хорошо знает это место. Несколько раз там бывал… ради интереса.

Он очень быстро привёл их к костру. Но оказалось, что снимать здесь абсолютно нечего… Чёрные головёшки. Невыразительный получится снимок. Опытный и богатый на выдумки Бройман утвердительно сказал, что надо не полениться и быстро собрать такой же большой костёр, разжечь его и сфотографировать. Благо, валежника кругом море. Будет классный цветной снимок… с огнём, на фоне которого можно «присобачить глупую и наивную рожу Веньки Крапивина».

Эта идея понравилась и мужику, который обещал поделиться ценной информацией с Бриковым. Он решил сходить за канистрой с бензином, а они пусть строят из сухостоя домик. Чем больше, тем лучше. А уж потом он расскажет всё, что необходимо.

Бриков стоял у костра, и его не трясло, а буквально лихорадило от вида чёрных головёшек. Он не знал, что с ним происходит. Впрочем, подсознание, константная часть духовной субстанции, его было в курсе всего. Но оно не стало проникать в земное сознание Шуры и объяснять ему, что по меркам даже местной данной обители, новоявленный журналист, стоит на месте собственного сожжения. Если говорить точно, то здесь сгорело его предыдущее тело, да и душа не то что бы поджарилась, но, факт, окунулась в огненный вихрь костра.

Бриков машинально помогал Бройману носить валежник для будущего костра. Стоило, ради хорошего снимка. Ведь даже теперь, когда страсти немного поутихли вокруг этого события, и сейчас из смерти товарища можно сделать мощный сенсационный репортаж и дать ему при этом броский заголовок, типа, «Кто следующий?».

Костёр получился огромный. Они так увлеклись, что даже не заметили, как вернулся мужик-информатор с тяжёлой канистрой, сделанной из пластической и диэлектрической массы. Ясно было, что владелец «Шкоды» тоже увлёкся идеей и горючего не пожалел. Бройман, увидев это, удовлетворительно кивнул головой и зашёл в кусты с примитивной целью – справить малую нужду.

– А зачем вы с собой монтажку прихватили? – поинтересовался Бриков. Его по-прежнему трясло, и он ощущал необъяснимоё и мерзкое чувство ужаса. – На кой чёрт…

– Я вот сейчас всё и скажу, зачем и почему, – шёпотом сказал мужичок. – Вот этот ваш… начальник, с которым ты сюда явился, и убивает в городе малолетних детей, издевается над ними.

– Что за бред? – возмутился Бриков. – Что ты несёшь?

– Какой такой бред? Я лично три раза видел, как этот… мужик детей насиловал и убивал. В Южном микрорайоне, на морской и речной набережной и вот здесь, на Семьдесят четвёртом километре. Я боялся… вмешаться. Ведь он такой громила. Мамой клянусь, это правда!

– Но я не знал, что он такой, – задумчиво произнёс Бриков. – Да последнее время он странный какой-то. Подлец! А ещё… редактор.

– Вот именно! Поэтому я монтажку и принёс. Вы поздоровее будете меня, по кумполу его и… в костёр. И снимок хороший получиться. Гадов надо уничтожать. А на суде его отмажут… У него же национальность такая. У них всё… повязано.

От безудержного гнева у Брикова налился кровью его единственный глаз, наплывающие слёзы пеленой закрыли зрачок. Шура представил десятки, тысячи, нет, сразу миллионы детей, который мучает, истязает он, супостат и жестокий злодей рода человеческого, Бройман.

К ним подошёл, застёгивая ширинку, Адольф Генрихович и с юмором сказал:

– Вижу, Шура, у тебя глаз кровью налился. Видать, крепко приспичило и потянуло… по большой нужде. Ты сходи, а мы пока костёр разведём. Снимок будет классный.

– Ты, вот что, Адольф Генрихович… Я, как бы, это тебе сказать, – начал тихо говорить Шура, крепко сжимая в руках монтажку в правой руке, которая, непонятно каким образом, оказалась в ладони Брикова. – Я хочу проститься с тобой…

– Ты, что, всё-таки, переходишь в другую газету? – слегка обиделся Бройман.

– Нет! Это ты, Генрихович, переходишь в другой мир, – Шура со всей мощи ударил своего начальника монтировкой по голове. – Вот теперь нормально.

Фотокамера «Никон» упала с плеча Брикова на землю. Даже не успев издать крика и удивиться, редактор газеты «Свободный голос, открытый взгляд» завалился на траву. Он так и не смог сообразить и понять, за что же это его так… Ему ведь и даже слова не дали сказать, возразить, объяснить присутствующим, что он – нормальный и законопослушный гражданин России.

Бриков, от ярости сверкая своим единственным глазом, ещё не соображал, что его явно надул неизвестный и для него безымянный мужичок. Если бы всё это происходило при многочисленных свидетелях, то восемьдесят семь и три десятых процента из них утвердительно сказали бы, что злодейский поступок Александра Брикова ни чем не мотивирован, что это… помешательство, сдвиг по фазе. И они бы… ошиблись.

Нет тут никакого сумасшествия. Беда наша заключается в том, что каждый не второй, а первый из нас, надёжно зомбирован массой явных и скрытых проходимцев. Нам сказали «вперёд», и мы идём… с мотыгой, монтировкой, автоматом в руках на того, кто не понравился, не приглянулся кому-то из «доброжелателей».

Если и это не геноцид, тогда что же?

Но, конечно же, во многих бедах и смертях людских данной земной обители виновны разного рода и вида эвтаназитёры… их народа. Но сейчас причиной уничтожения человечества был именно он, скромный и не заметный в толпе, Анатолий Петрович Розов. Он отвечал за гибель даже не каждого человека, но и букашки, лесного духа, утреннего миража… Но он ведь не убивал, а перераспределял мирозданческую энергию.

Если бы, хоть на секунду, именно об этом подумал Бриков, невозмутимо фотографирующий своим «Никоном» сгорающее тело Броймана, то, возможно, не произошло бы страшной трагедии.

Но вдруг его осенило, и он нарушил нелепое торжественное молчание:

– Слышишь, мужик, а точно ли ты видел именно этого человека, когда он издевался над малыми детьми?

– Кто его знает, – ухмыльнулся мужичок-недомерок. – Тот, вроде бы, покрупнее телом был и почернявее… Может быть, я и ошибся. Ну, мне пора. Надо на дачу съездить, огурцы собрать… А то ведь уже и желтеть стали.

Мужичишка, на всякий случай, отошёл от Брикова на несколько шагов в сторону. Мало ли что.

Но Шура, прекратив щёлкать, фотоаппаратом, просто и бесстрастно спросил:

– Так это ты, педофил, которого уже несколько лет ищет вся полиция?

– Ну, я, – гнусный мужичок держался от Шуры на почтительном расстоянии. – Но ты-то теперь повязан со мной на веки вечные. Тебе за сожжение человека премию не выдадут… А я психический ненормальный. Меня лечить… будут. Так что… Обманули дурака на четыре кулака!

И он радостно запрыгал на одной ноге, как малый ребёнок, вокруг горящего костра со смердящим чёрным дымом.

Мужичок не сомневался, что теперь приобрёл не только подельника, но и репортёра, который будет прославлять его подвиги, этакого очень своеобразного российского Зорро.

– Как я тебя люблю, незнакомец,– сквозь зубы, с величайшим трудом преодолевая волнение, сказал Бриков. – Я ведь тоже… такой. Подойди ко мне, брат. Я тебя обниму.

– Правда? Я так и знал! Я так и думал! – мужичок в припрыжку подбежал к Шуре и обнял его. – Мы теперь братья… по крови.

Разумеется, и Бриков обнял его, очень крепко, так, чтобы эта тщедушная тварь не смогла вырваться из его объятий. Шура резко вцепился своими гнилыми зубами в холёное злодейское горло и, превозмогая боль в дёснах, с большим трудом перегрыз его.

Он, не обращая никакого внимания на жаркое опаляющее пламя гигантского костра, втащил в его жерло бездыханное тело незнакомого негодяя. Отошёл в сторону, машинально ладонями гася пламя на своей одежде. Потом Шура приставил к костру ещё пять или шесть сухих древесных стволов, коих здесь, в гнилом перелеске, имелось предостаточно. Поразмыслив немного, снял с себя тлеющие брюки и куртку, остался в одних трусах, любовно заштопанных и отстиранных сердобольной Анисимовной.

Бриков взял канистру с бензином, открыл ее, и облил себя холодной и вонючей жидкостью с ног до головы. С задорным криком: «Посторонитесь, мужики!» Шура с разбегу бросился в пылающий костёр.

Но Окружной прокурор и все остальные ошибались. Убийство Арефина у Мохова было не первым на счету. А вступил он на «мокрый» путь, когда ему было всего тринадцать лет. История банальная, но поучительная.

Итак, первый труп на свой счёт Мохов, короче говоря, записал ещё в босоногом детстве. Что ж, это жизнь. Одни ребятишки пускают бумажные и деревянные кораблики в ручейках, другие – «мочат» мирных граждан. А рос он в небольшом подмосковном городке в семье рабочих и малость бесшабашных людей.

Нет, ни его мать, ни отец не увлекались в часы досуга мордобоями, пьянством, бытовым развратом и прочими занятиями… Кеша был единственным ребёнком в семье, поэтому родители были безудержно щедры. Мальчуган знал, что такое добрые карманные деньги и щедрые подарки. Не обходилось и без любви к сынку, и ласки, и заботе, и гордости за его достижения. На мандолине бренькает да тренькает, как заправский музыкант; алгебраические задачки махом решает, как сто докторов математических наук, вместе взятых; шахматист такой, что куда там всем легендарным гроссмейстерам…

Но эгоистом, скорее всего, эгоцентристом, Кеша рос не потому, что был единственным ребёнком в семье. Можно ведь и семерых «козлят» так разбаловать, что потом хоть волком вой. Часто ведь бывает, что и единственный ребёнок растёт послушным, понимающим, трудолюбивым, добрым, умным… одним словом, человеком. Вот именно бесшабашность Моховых и заключалась в том, что из сына они делали, разумеется, не умышленно, потребителя, этакого монарха с неограниченной властью.

Пожелает Кеша барабан – ему купят три; компьютер захотел мощный – изволь, сынок, мы тебе уж в интернете и сайт открыли; понравился велосипед гоночный – что ж, для начала, дарим простенький автомобильчик «Пежо»… У него, как говорится, всё было. По этой причине некоторые одноклассники впадали в зависть и частенько поколачивали толстячка. Что ж, поделаешь, детская непосредственность. Своего рода так возникал их протест против… жизненной несправедливости.

Ничего не скажешь, старательным он рос мальчиком, почти не унывающим и даже внешне скромным, и очень любил мечтать. Но мечты у него в голове гнездились страшные и, пожалуй, жуткие. Может быть, вечная обида на всех, кроме мамы с папой, слишком ожесточили его юное сердце. Но в мыслях своих детских представлял он не то, как, к примеру, отправляется в кругосветное путешествие или, допустим, в космический полёт, на Марс.

Ему это было не дано. Он всегда видел себя у огромного сундука с сокровищами, постоянно перебирающим их трясущимися руками. Как тот самый, Царь Кощей, который «над златом чахнет».

Кеша рано усвоил, что деньги, именно, они дают человеку полную возможность выделиться среди других, стать влиятельным, сильным, властным, авторитетным, объявить себя великим учёным, артистом, художником… кем угодно. Самым и пресамым! Кроме ведь всего прочего, он не забывал о мудром народном изречении, что «деньги липнут к деньгам». Мальчик считал, что несметные богатства дают счастье, радость и спокойствие. И ведь не нашлось рядом ни одного доброго и разумного человека, чтобы объяснить юнцу, что это не так.

Кстати, его мама с папой заколачивали деньги на всяких разных приработках и подработках, добывали их кровью и потом, даже во время положенных отгулов и календарных отпусков.

Они всегда говорили своему мальчику: «Деньги, Кенчик, это – всё! Кто без денег, тот – не человек!». Они-то сами, может быть, и не совсем так думали, ибо, хоть и зарабатывали неплохо, ничего для себя особенного не приобрели. Но факт остаётся фактом – они желали сыну добра, ведь единственный, улыбающийся, одарённый, замечательный, тихий и улыбающийся… Ну, прямо вылитый преуспевающий американец!

О чём же ещё мечтал Кеша? О том, к примеру, как медленно и с наслаждением убивает своего одноклассника и обидчика Мотыля, длинного и сутулого троечника, сидящего за первой партой… под опекой классной руководительницы. Юный Мохов представлял с наслаждением, как отрезает Мотылю нос, уши, выкалывает глаза… В общем, проявляет своё могущество и демонстрирует свою неординарность.

Или рисовал в воображении такую картинку, как маленькую косолапую соседскую девчонку прикручивает колючей проволокой к телеграфному столбу и тычет, в самые и разные места, шилом. Она кричит, истекает кровью, а ему… хорошо. А за что же такое наказание? Хотя бы за то, что она отказалась идти с ним в кино. Всё равно, за что.

Собак, кошек, мышей – всё живое и беззащитное – он обожал, но ни как добрый ребёнок. К своим тринадцати годам он был заправским препаратором, мальчуган делал им всевозможные операции, разумеется, без наркоза, и с целью, как он внушил себе, научно-исследовательских поползновений.

Было у него местечко в роще, за городом, в сухом карьере, где он в полном одиночестве издевался над своими, крепко связанными верёвками, жертвами… и, видя их кровь, мучения и смерть, пьянел от восторга и счастья.

Иной педиатр или даже психиатр посчитал бы мальчика не вполне здоровым и нормальным. Но как же такого записывать в психи, если он мыслит логически не хуже, чем Фром или даже Эйнштейн? Да и не видел его никто и никогда за таким странным занятием. Кроме того, ведь никому ещё не набило оскомину расхожее утверждение, что в природе нет нормальных людей. Они есть, причём, их немало. А вот идиоты и параноики объявили их ненормальными.

Разумеется, окружающий мир, в какой-то степени, абстракция, которую каждый «специалист» трактует, как ему вздумается. Он делает это, не иначе, «исходя из своих морально-нравственных убеждений», опыта, концепции, школы и т. д. А как же быть с такими господами, которые не обладают даже и близко относительно высокой моралью и нравственностью? Ни они ли радеют, заботятся о судьбе и здоровье преступников, место которым на виселице? Почему они так поступают?

Причин множество и все они меркантильного характера. Самая главная из них заключается в спасении от праведного суда подобного себе… зачастую, близкого, знакомого, родного, очень уважаемого и богатого «человека» или его отпрыска.

У Кеши не было ни одного друга и даже приятеля, и этот факт ничуть не настораживал его родителей. Вот и получается, что при своей «нормальности» они воспитали абсолютно ненормального члена общества. Не внешне, а по сути своей, по своему духовному… заряду. Ведь Моховы наивно полагали, что они воспитывали своё чадо, но на самом деле они его веселили, развлекали, а заодно тешились и сами.

Вот и настал такой момент, когда Кеше надоело отрывать ноги живым воробьям и лягушкам, ему очень хотелось… самоутвердиться, пусть даже в собственных глазах. И такой случай представился.

Однажды шагал он, весёлый оголец, с удочкой и рюкзаком вместе с незлобивым человеком, с родным дядей Толей, с тридцатилетним родным братом своей матери. В этом родиче было всего понемногу – немножко пьяница, немножко неудачник немножко холостяк, немножко женатый… Кеша таких не понимал потому, что в душе был Наполеоном и, в действительности, Родионом Раскольниковым.

Шли они вдоль железнодорожного пути, спешили, чтобы, как раз, подойти на речку к утреннему клёву. Они предусмотрительно уступали дорогу многочисленным поездам, отходя вежливо в сторону. А мальчик при каждой встречей с пробегающим мимо грузовым поездом, с думпкарами и полувагонами, пассажирским или электричкой дрожал, как осиновый лист. Ни от холода, ни от страха… он решался. И решился!

Выбрав удачный момент, он с наслаждением и волнительным трепетом толкнул зазевавшегося доброго дядю Толю под колёса мимо проходящего нефтеналивного состава. Ни о чём не подозревающий родственник по материнской линии оказался между колёсными парами цистерны.

Кеша даже имел счастье наблюдать, как дядю Толю сразу же перерезало пополам и потащило, по частям, между рельсами. Разумеется, локомотивная бригада ничего не могла видеть. Электровоз был впереди, да и весь поезд в это время шёл не по прямой, а по, так называемой, дуге.

Разборки были недолгими. Мальчика ни в чём не заподозрили. Правда, следователь недоумевал, каким же образом этот крепкий парень «соскользнул» под колёса железнодорожного состава. Кеша плакал, переживал, давал сбивчивые показания дядям… больше для порядка. Чаще всего, ссылался на то, что в это время ничего не видел, не в курсе того, как всё случилось. Был бы следак помудрей и поопытней, он бы, разумеется, смекнул, в чём дело. Но в его голову не могло и прийти такое предположение.

Ведь, кроме того, племянник и дядя друг в друге души не чаяли. Оставалось только одно: молодой мужик, по какой-то причине, сам бросился под колёса поезда. Покончил с собой. Кеша даже заболел и пролежал с неделю дома с холодным компрессом на голове. Матери его тогда, конечно же, было не до покойного брата. «Надумал при ребёнке сводить счёты с жизнью».

Одним словом, дядю Толю списали и с почётом и любовью зарыли. Многих в их городке не устраивала версия его самоубийства. С чего бы? Потеря ориентировки, памяти, рассудка, неосторожность, сердечный приступ, в конце концов, но только не суицид. Ведь Анатолий был весёлым и жизнелюбивым парнем, справно работал шофёром на автомашине-миксере на бетонном заводе и не так уж и плохо зарабатывал.

Его любили и уважали и мужики, и бабы. Не вяжется всё как-то… всё это с его самоубийством. Потому очень многие взрослые, да и дети, настороженно смотрели на Кешу и вздыхали.

Зато он, Мохов младший, получил от всего случившегося истинное удовольствие. Он, наконец-то, самоутвердился, стал, почти что, вершителем человеческих судеб в этом мире, где все остальные – муравьи, кузнечики, лягушки, которых он частенько живьём жарил на костре. Подумать только! А ведь ему, герою, всего тринадцать лет! Как хотелось Кеше рассказать кому-нибудь об истинной причине гибели дяди Толи, чтобы прочитать в чьих-нибудь восторженных глазах и страх, и смятение, и великое уважение к нему, переплетённое с раболепием.

Юный смельчак лишил дизни не какого-нибудь фашиста, а родного дядю. Оказывается, есть в жизни место «подвигу».

В общем-то, довольный собой Кеша Мохов в кабинете Окружного прокурора находился, как на исповеди. Он выложил эту страшную историю из своего далёкого детства… с большим удовольствием. Но присутствовали здесь люди, которых, в основном, ничем не удивишь и не напугаешь. Правда, и они тоскливо молчали, удивляясь тому, с каким восторгом и простотой Мохов делится с окружающими впечатлениями о своих давних кровавых историях. Их было несколько.

А он уже страстно желал выглядеть этаким… Наполеоном. Ни больше – ни меньше. Наверное, был не в курсе того, что хвалёные войска «великого» полководца были наголову разбиты в России, на реке Березина. А сам он едва унёс оттуда ноги. «Это твои выкрутасы, Цепин,– с грустью думал Розов.– Исполнители, конечно, тоже виноваты. Но они, эти мерзкие выродки, лишь марионетки в руках кукловода… в руках Эвтаназитёра. А теперь вот я… наследник крановщика».

Потом в самой матушке Москве, в одном из её технических вузов, Кеша успешно осваивал специальность архитектора. Тут надо сказать, что учился он хорошо и начал, наконец-то, приобретать кое-каких друзей. Но часто мучился, и даже впадал в меланхолию оттого, что ему так и не предоставляется случая кого-нибудь… убить. Но он был теперь взрослым юношей, почти интеллигентным человеком, и без веской (хотя бы, относительно) причины «мочить» человека ему не позволяла совесть.

Видимо, что-то похожее на неё, всё же, у него имелось. Так считал он, но явно… заблуждался. Ему обязательно самому себе ещё раз хотелось доказать, что он не только супермен, мужчина, но и безжалостный судья, и, так же, исполнитель приговора.

Вот тогда-то, на четвёртом курсе, он купил себе по-дешёвке пистолет марки «ТТ» и солидное количество патронов к нему. Жил в общежитии, но не безбедно. Родители Иннокентия, уже заметно постаревшие, пахали на самых разных производствах, что вьетнамские буйволы на раскорчёвке непроходимых джунглей. Так что, деньги у студента Мохова водились.

Пистолет не давал ему спокойно спать, да и солидный боезапас. Его, вполне, хватило бы для того, чтобы перестрелять пару факультетов с пятого по первый курс… включительно. Да ведь и «пушку» приобрёл запросто, на «барахолке» у какого-то то ли цыгана, то ли… В общем, какая разница. Имелась бы волына. Но вот жертв не намечалось.

Никто перед ним особо не провинился и острых причин для применения огнестрельного оружия не возникало. Так вот, в печали, в грусти, в смятении, закончил он учёбу и уехал в этот город, в один из его филиалов НИИ.

Он, можно сказать, почти успокоился. Обзавёлся семьёй и даже умудрился получить квартиру. Но и родители, оставшиеся пахать и доживать свой век в Подмосковье, и денежки ему переводили, и ценные посылки. Поздновато на свет они воспроизвели своё чадо, а то ведь, если бы жили на этом свете, до сих пор бы дружно тянули лямку…

Понял тогда новоиспечённый сотрудник местного НИИ, что времена очень резко меняются, что теперь промышленное и гражданское строительство в подавляющем числе российских городов не на убыль пошло, а, по-существу, накрылось одним… мохнатым местом. Их институт был, как бы, не пришей к майке рукав. Заработная плата Иннокентия Савельевича, которую неоднократно и надолго задерживали, никак, образно говоря, не «рифмовалась» даже пресловутым прожиточным минимумом.

А он ведь очень хотел быть богатым и… свободным. И в нём, где-то, внутри начала шевелиться озлобленность на весь мир. Но он умел скрывать своё, так сказать, душевное состояние от окружающих. Кеша закрывался от них вечной улыбкой, то чарующей, то саркастической, то какой-то, дьявольской… можно сказать, потусторонней.

Даже тогда, когда он порой побивал свою супругу, сотрудницу этого же НИИ, что происходило частенько, Кеша был спокоен, даже весел. Со стороны могло показаться, что занимается не экзекуцией и садизмом, а смотрит по телеящику киноленту прошлых лет «Весёлые ребята», с активным участием самого Леонида Утёсова. А что жена? Кикимора! Вот, задница, навязалось…

Но тогда Кеша был уже очень взрослым и почти что переболел садизмом. Мелочь… Ему теперь хотелось не просто убивать, а с определённой и чёткой целью. Но она-то, цель и задача, одна-единственная – быть богатым, по-настоящему, а не как «челнок» который ездит за выгодным товаром в Китай. Всё шло прахом, даже автомобильчик «Пежо», подаренный ему ещё почти в детстве родителями, рассыпался и стал… прахом.

Сейчас на допросе, в кабинете прокурора Суханова, ему хотелось выложить перед собравшимися свою душу, сделать так, чтобы его поняли, пожалели, приласкали, погладили по голове и с миром отпустили. Но ему казалось, что его никто не слушает. Все торопятся… как можно быстрей подвести его, Иннокентия Савельевич Мохова, под пожизненный срок, под полную, что называется подписку о не выезде из клетки.

Какого же чёрта он сюда пришёл? Зачем? Впрочем, он знал, зачем и почему. Ему хотелось, очень хотелось, насладится тем, как кто-то другой будет держать отчёт за его, Моховские, «мокрые» дела. Он ни на миг не сомневался, что произойдёт именно так. Но Розов оказался хитрее, чем он думал. Ничего. Он, Иннокентий Савельевич Мохов, сможет притвориться настоящим психом.

Потом подлечится немного и снова – в жизнь! Но зато, какие впечатления останутся от всего этого и… клад, несметные сокровища! «То, что на видном месте, то и спрятано». Но тут-то Мохов был абсолютно не прав. Его сгубила самоуверенность. Он не был готов к такому повороту дела…

Но, всё-таки, Мохов ощутил радость Жизни через чужую Смерть. Тут тебе не тараканам головы отрывать и даже не кошкам, а людишек уму-разуму учить, смотреть, как они… подыхают во время агонии. Даже не смотреть, а знать, что ты, именно, ты, а не кто-то другой совершил это. Ты смог, потому что тебе дано. Может быть, он, Мохов, и на самом деле болен? Значит, не виновен, и надо лечиться. А чем? Чужой кровью. Глупый, похожий на кучера, Растороп, считает, что такое «заболевание» следует лечить только пулей.

Всё-таки, Кеша паниковал. Вдруг ему не удастся потом прикрыться своим несуществующим психическим заболеванием. Ведь врачи, если и глупы, то не в такой же степени. Горчичник от фонендоскопа с трудом, но отличают. А если ещё и менты найдут клад, так неудачно и тупо перепрятанный им. Да он ведь ничего особо и не прятал, потому что был почти уверен… до обыска его апартаментов дело никогда не дойдёт. Не обошлось.

Ведь, получалось, что именно, в завершении всего, к обыску, с понятыми, всё и движется. Под занавес. Жаль, что ему не удалось ликвидировать Розова. Без него они ни за какие коврижки не докопались бы до сути. Впрочем, кто знает. «Толик – задница, настоящая задница».

Хотя Мохов испытал блаженство оттого, что здесь ищейки всех мастей и ведомств, вместе с Розовым, очень многое знают о его преступлениях, и, конечно же, в тайне восхищался собой, своим умом, смелостью и находчивостью, но, всё же, он утомился и немного перенервничал. Но при этом улыбка, словно намертво приклеенная к его физиономии, «радовала» всех присутствующих в кабинете Суханова.

Она, эта гримаса-ухмылка, очень раздражала и выбивала из колеи Расторопа. Иннокентий слушал, как Розов коротко поясняет ему и всем остальным, что дало ему возможность выйти на убийцу. Кеша прокололся, когда звонил по телефону старухе Арефиной, когда угрожал ей. Это произошло на втором его звонке. Именно тогда, когда Мохов набрался смелости, точнее, наглости, объясняться с Инной Парфёновной от имени Республиканского прокурора.

Вот и ввернул в свою пышную речь не очень уместное слово «задница». Сквернословить он не любил, поэтому, как-то, машинально и навечно приклеилась к его лексике «задница». Розов и зацепился за это слово. Редко, кто пользуется им.

А у тех, кто имеет на него кое-какие «авторские права» и кто мог бы попасть под подозрение, размер обуви гораздо меньше, не сорок четвёртый, как у Мохова. Да ещё и личный старенький «Москвич-412», пришедший на замену «Пежо»… Можно долго перечислять то, на чём Кеша основательно прокололся.

Вскоре, не взирая на протесты Иннокентия, принародно в кабинете Суханова, ему надели на голову, считай, напялили парик с длинными чёрными густыми прядями волос, наклеили под нижнюю губу и на щёки бороду, под нос – усы. Мохов с пышной чёрной «растительностью» на лице и голове, стал походить на цыганского барона. Лицо, как бы, сделалось смуглее и крупнее. Преобразился. Его было бы трудно теперь узнать, но внутри себя он оставался всё тем же – Кешей Моховым.

Преображённый Иннокентий внимательно слушал показания следующего свидетеля, толстого бизнесмена с загипсованной рукой Валерия Анфисова. Тот рассказывал, как под угрозой пистолета был вынужден совершить наезд на Розова, ведь своя шкура дороже. Впрочем, Анфисов заверял, что делал всё, чтобы слишком-то не зацепить машиной сыщика. Но Растороп скривился и дал понять нуворишу, что за такие штучки его тоже следовало бы отправить за решётку.

Но Розов к бизнесмену претензий не имел и, более того, подчеркнул, что понимает его – ситуация была довольно сложная. Одним словом, Анфисов показал рукой на преображённого Мохова:

– Подтверждаю, что этот человек заставил меня под стволом пистолета совершить наезд на гражданина Розова.

– Вам, как раз, я не обещаю,– сказал Суханов предпринимателю,– что против вас мы не будем заводить уголовного дела. Посмотрим. Никому и ничего не обещаю! Нагадили – несите за свои поступки полную ответственность!

– А думаете, кто сломал мне руку. Я не скрываю, что это Розов, – огрызнулся бизнесмен.

– Надо было вам голову сломать за такое дело. Вы ведь даже о случившимся в полицию не сообщили, – урезонил его Растороп. – Или после этого Анатолий Петрович должен был вас угощать шоколадными конфетами?

Свидетели проходили быстро. Их основной задачей являлось опознать Мохова… при бороде и усах и очень коротко обрисовать ситуацию. Кеша, улыбаясь, повторял только одно слово «да», как попугай. Даже, когда Самусенко нейтрально спросил его: «На что же вы рассчитываете?», Мохов, не вникая в суть вопроса, ответил «да». Конечно же, его узнал тюремный надзиратель, с помощью которого Мохов передал в камеру для Емельянова отравленную водку и колбасу.

Но, к счастью, яд, по странным причинам, не подействовал. Но экспертиза показала, что он имелся в продуктах питания и был сильнодействующим. Ни охранник, ни Мохов, да и никто, кроме Цепина и Розова, не мог знать, что, в сущности, смертельный удар приняли на себя не сидящие в злополучной камере заключенный, а их двойники… андроиды. Одним словом, попытка отравления имела место, но не увенчалась успехом. «Хорошо, что есть возможность вычёркивать из памяти людей всё, что не обязательно им помнить, – подумал Розов. – А яд был… мощный, Кеша. Даже андроиды отдали концы».

Надзиратель, дающий показания, здесь же, на очень серьёзной «разборке», пытался даже зацепить кулачищем Мохова по его «наглой ухмыляющейся роже». Но тюремного охранника вовремя урезонили. Даже дали понять, что главные беседы с ним, бывшим надзирателем ещё впереди. Как говорится, вертухаю – вертухаево.

Потом высказался любитель-энтомолог, страстный обожатель и почитателей тараканов всех стран мира, Протасов, который даже сфотографировал Мохова при бороде и усах совсем не далеко от железнодорожной станции «Платформа Сорок седьмого километра». Затем свои показания дал и продуманный ювелир, любитель «дешёвых» алмазов Александр Борисович и многие другие.

Свою ложку дёгтя в бочку мёда добавила и бывшая жена Кеши – Мирра. Она чистосердечно поведала о том, что Мохов был (как будто, его уже нет) отвратительным человеком и дома, почему-то, чаще всего, в спальне, производил странные и жестокие опыты над собаками и кошками, отловленными им на улице. Проверял на них действия каких-то ядов, а потом по ночам выносил их трупы на помойку. А когда отравитель приводил или приносил их домой, то говорил им ласковые слова и даже гладил.

Странная противоречивость натуры. Даст какому-нибудь Мурзику кусочек сосиски, тот, мурлыкая, съест и лапы кверху, если отрава действует моментально. «Бойтесь данайцев, дары приносящих!». Вот именно такие же «данайцы» в конце кошмарных девяностых годов минувшего века одарили нас «процветанием» и «добрыми» переменами. Они моментально построили земной рай на трупах лохов, кости которых уже сгнили. Но это «сериал» долгий и «добрые» дяди и тёти смеют утверждать, что… продолжение следует.

В том случае, когда Мохов хотел насладиться зрелищем, то есть созерцанием долгих мук животного, то он давал ему яд не столь моментального эффекта. Кеша с большим удовольствием наблюдал, как в предсмертных судорогах корчится доверчивое четвероногое существо, отходя в потусторонний мир.

В такие моменты Мохов становился благодушным на столько, что жене своей из спальни в большую комнату ласково кричал: «Миррочка, беги сюда! Быстрей! Смотри, а-а! Какая благодать. По-ды-ха-ет…». Попробуй только не пойди на этот блаженный зов, чего доброго, – или побьёт, или отравит… как собаку. Слово «подыхает» Кеша произносил нежно и по слогам, растянуто, елейно, как будто отпетый сектант-маразматик перед, очень условным, образом божьим. «По-ды-ха-ет» – для него, как благостная молитва. Что ж, скажите вы, есть два мира: один – от Всевышнего, другой – от Лукавого.

Сказав это, вы впадёте в заблуждение, ибо Лукавый или ещё, как угодно, – Эвтаназитёр – Царь Успения. конкретный человек, простой незлобивый парень. Теперь это Анатолий Петрович Розов, по мгновенному желанию которого мгновенно гибнут сотни тысяч только людей, не считая многие миллионы живых существ и тех явлений и предметов, которые мы, по-недалёкости, своей считаем мёртвыми. Так что, мир един и бесконечен, и глобальная Эвтаназия, перераспределение мирозданческой энергии, проходит по плану того, кто везде, всюду и всегда.

Но и суд над «старательными» палачами данной обители должен состояться. Этот страшный выбор сделан кармически, да и дхармически, несовершенными, греховными духовными субстанциями.

Мохов не осуждал себя за содеянное даже сейчас, когда его припёрли к стенке и доказали, и показали, кто он такой. Продемонстрировали ему и монтировку, какой он убил Крапивина, и фотографии с его загримированной рожей и очень много всякого документального, но жуткого и не понятного для… нормального Человека. Вещественных улик имелось более чем достаточно. Иннокентий очень долго расписывался на множествах листов протоколов, где просто и чётко излагались его оказания, вернее, суть основная их.

Понятым тоже нелегко пришлось. Обалдеть! За полдня такое огромное количество автографов выдать! Пальцы у них онемели. Но они понимали, что всё это необходимо для важного и нужного дела.

Всё это чётко поставленное Розовым, Следственным отделом и, фактически, Окружной прокуратурой было разыграно, как по нотам. Но Анатолию уже до чёртиков надоело смотреть на кривляющегося Мохова. «Уж, не дурак ли он от природы?». Нет, не дурак. Он просто построил свой духовный, точнее, бездуховный, мир, сотворил в нём собственные законы и жил только по ним. Его никакой суд и никогда бы не убедил бы в том, что он… не прав, заблуждался и заблуждается.

А ведь в мечтах Мохов полагал, что при не удачном раскладе, его будут не столько судить, сколько стыдить, как провинившегося мальчугана: «Как не хорошо, ай-я-яй!». И ему останется только ответить: «Да что вы, задницы! Подумаешь, все мы смертные… Мелочь, какая». Что это в нём такое? Мысли матёрого закоренелого преступника; рассуждения, доведённые до парадокса? Может быть. Да ещё усталость и накопившееся раздражение, но и… улыбочка. За ней прячется гнилое и таинственное нутро злодея.

Но и Розов, как человек, считал, что таких перевоспитывать бесполезно. Они созданы для того, чтобы земная жизнь для людей не казалась малиной. Кстати, для подавляющего большинства оно почти с рождения, вернее, с момента появления здесь, таковой не кажется. Основные слуги Царя Успения стараются из последних сил, чтобы всё белое превратить в чёрное.

Но таких, как Кеша, может излечить в данной обители только свинцовая таблетка – пуля. Может быть, Бог даст, в ином мире и состоянии они, принимая участие в «составлении» плана, не возьмут на себя столь ответственной и тяжёлой ноши. Как знать.

Конечно же, Розову не пристало кого-то и что-то жалеть, кому-то сочувствовать. Он – Царь Успения, и этим всё сказано. У него свой важный и ответственный промысел, уже и не Цепинский, а его, Розовский. Но он не в силах быть только Царём царей. Ведь воля данного бытия – тоже, воля Всевышнего. Как человек, Розов немного огрубел. Пусть молод, но кое-что повидал-посмотрел. Даже успел, что называется, испачкать руки об Удава. Век бы не видеть человеческой крови, а только нажимать на незримые кнопки, отправляя на тот свет и «святых», и «грешных».

Раньше, в детстве, Анатолий и случайно раздавленного муравья жалел. А теперь, когда он тайный владыка владык? И теперь муравья пожалеет, даже отправляя его за границу данной земной субстанции, но только не Моховых, самоуверенных, самовлюблённых, для которых убийство стало жизненной потребностью. Дело даже не в том, что у них такая… программа.

Если чужая кровь и беда стали твоей потребностью, берегись самого себя даже там, где пока тебя… нет!

Глаза Анатолия пристально разглядывали Кешу, с которого уже сняли парик, отклеили усы и бороду. А ведь и не скажешь, что Мохов внешне похож на убийцу. Вот сейчас у него довольно-таки, милое, добродушное, чуть бледное лицо и смешной нос – в виде среднего по размерам маринованного болгарского огурца. Как обманчива внешность!

– А может быть, ребята,– ухмыльнулся Мохов,– я небесный апостол и послан сюда самим… чтобы вершить суд над людишками.

– Заткнись, скотина! – шёпотом, но довольно громко сказал Растороп. – Я тебя сюда не посылал…

Присутствующие тяжело вздохнули, понимая, что начальник Следственного отдела уже, практически, не в себе. Он даже не думает, что говорит…

Но Кеша ничего не понял, и по-приятельски спросил у Василия Захаровича:

– Ну, что, доволен, задница? А вот сейчас возьму – и от всего откажусь… Скажу, что под давлением меня заставили на себя всякую дрянь наговорить.

– Замолчите, вы! – не выдержал Самусенко и подал голос. – От чего тут можно отказаться? Вас так подпёрли, что жизнь ваша в клёточку будет до самого последнего дня. Да и ведь и это – ещё далеко не всё!

Сотрудник ФСБ недвусмысленно всем дал понять, что его интересует судьба клада, о существовании которого, впрочем, все присутствующие здесь знают… по долгу службы. Лицо Расторопа уже не было бледным, оно пылало от гнева. Кеша доставал его, в своей исповеди, время от времени, гнусными и загадочными улыбочками, подколами и панибратским отношением.

Нельзя следователю, тем более, начальнику быть слишком эмоциональным и впечатлительным. Но через некоторое мгновение выражение лица стало более умиротворённым. Он встал, держа в руках саблю, подошёл к Мохову, своим видом, как бы, говоря, присутствующим: «У меня имеется самый последний и самый коварный вопрос».

– Так вы, Мохов, Иннокентий Савельевич, всё-таки, узнаёте орудие убийства, – почему-то начальник Следственного отдела вернулся к давно решённому вопросу. Но он теперь обращался к преступнику на «вы» и был – сама любезность. – Посмотрите, какая отличная сталь, как сохранился клинок… сабля ещё острая… относительно.

– Что ж ты нервничаешь, задница? – Мохов очень настороженно улыбнулся. – Я же давно тебе сказал – узнаю!

Но тут произошло самое неожиданное и непредвиденное и так быстро, что никто не смог отреагировать на случившееся ни действием, ни словом. Василий Захарович, подняв над головой саблю, со всего маху рубанул ей по шее Мохова. Из огромной резанной раны фонтаном хлынула кровь, падая обильными каплями на лица, одежду присутствующих в кабинете. Голова, уже мёртвого Мохова, как-то, неестественно согнулась, и тяжёлое тело Кеши упало на пол, лицом кверху. Улыбающимся.

Расторопа разоружили мгновенно и даже, на всякий случай, завернули ему руки за спину. Запоздалая реакция особистов и полицейских. Но Василий Захарович, как будто, и не чувствовал боли и угрызения совести.

– Надо же, – ухмыльнулся Растороп, – подох – и, всё равно, улыбается. Весельчак…

– Василий, – прокурор вскочил с места, – что ты, брат, сотворил? Натворил ты, друг мой, дел-то! Зачем ты?.. Почему?

– Почему? – засмеялся Растороп, но на мгновение задумался и многозначительно произнёс. – Почему? Потому, что я – Чапаев! Я – герой гражданской войны!

Потом он закричал, как ему самому, возможно, казалось, зычным командирским голосом:

– Не сметь крутить мне руки! Все смирно!!! Как стоите перед командиром дивизии?!

– Теперь человека судить будут, – печально сказала женщина-понятой, машинально вытирая окровавленные руки о подол платья, – из-за такого подлеца… душегуба.

– Никто его судить не будет, – нейтрально изрёк Самусенко. – Всё! Разве вы не видите, что Растороп сошёл с ума?

– Что ты говоришь, белогвардеец?! – закричал начальник Следственного отдела, стараясь освободить завёрнутые за спину руки. – Я сошёл с ума? Я – легендарный комдив, Василий Иванович Чапаев!

Прокурор вяло махнул рукой, дав знать своему помощнику, чтобы тот действовал согласно инструкции и создавшейся ситуации. На глаза Павла Ивановича навернулись слёзы. Он ничего не говорил, наблюдая за тем, как куда-то конвой уводит Расторопа.

Потом, почти при полном молчании собравшихся, Окружной прокурор, без всяких эмоций, наблюдал за тем, как, вдруг внезапно появившейся здесь эксперт Федя Крылов фотографирует труп Мохова. Потом «нарисовались» и санитары с носилками, которые быстро и споро вынесли из кабинета окружного прокурора безжизненное тело Иннокентия Савельевича Мохова.

Кому-то стало плохо, кто-то саркастически произнёс: «Интересно мы живём, господа». Секретарша и стенографистка, перенося на стол Суханова, залитые кровью документы, что-то говорили окружному прокурору. Они, своими дрожащими голосами, пытались успокоить его, вывести из транса. Но он никак не мог вникнуть в суть сказанного ими.

«Вот это, действительно спектакль,– печально подумал Розов,– какого здесь ещё никогда не было. И самоё страшное, что я не имею права изменить ситуацию. Я знаю, что мне нельзя этого делать».

Он понимал, что пусть не прямо, но косвенно и эта трагедия – его рук дело. Но сотворил, Анатолий это чисто интуитивно, не вникая в очередную «мелочь», коих сотни тысяч… сотни миллионов. Только ему одному было ведомо, что это не случайность, ибо таковых и не происходит. Жаль, что не успел, без всякого «волшебства», докопаться до того, где Мохов брал яды.

– Всё так не… своевременно,– сказал ему с досадой Самусенко,– мы же планировали, после всего этого, сразу же взять Мохова и отвезти на его квартиру.

– Клад у него лежит дома, в туалете, – пояснил Анатолий, – на второй полке, в настенном шкафу… Шкатулка большая… очень тяжёлая. Надо думать, что всё на месте. Кеша был очень бережлив и… осторожен. Правда, не всегда.

– Всё верно. Он там. Мы уже проверили. Наш человек проверил… Хотелось… с поличным,– признался Самусенко и вкрадчиво полюбопытствовал. – Надеюсь, Анатолий Петрович, всё там осталось, как есть?

– Нет, чёрт возьми! – повысил голос Розов.– Добрую половину драгоценностей я прикарманил! Вы это хотели узнать, Георгий Свиридович?

– Не обижайтесь. Я обязан был задать этот вопрос, и ещё задам, и не только я. Вы с нами не едите, Анатолий Петрович? Понятно. Нет. Ну, ладно. Тут свидетелей и без вас хватает, – он кивнул своим мужиковатым парням в штатском, которые носовыми платочками стирали со своих пиджаков кровь. – Поедем! Бырин пусть пока останется здесь. А вы, Анатолий Петрович, умойтесь! На вашем лице… кровь.

– Что? Кровь? Да, конечно, умоюсь, – сказал Розов рассеянно, потом добавил. – Там, у Мохова, рядом со шкатулкой, ящиком этим, хранятся и смертельные яды. Самые разные. Я не знаю, где он их добыл.

– Скажу по секрету. Ограбил дачу биолога, профессора Ракитского. Обычный случай. Проник к нему в подполье, в кессон – и ограбил. Взял только яды. Это было полтора года тому назад. Ракистский нашу службу ставил в известность. Мы сопоставили все факты и проверили… Да, это совершил именно Мохов. Всё! Нам пора ехать.

Посмотрев вслед Самусенко и его невозмутим сопровождающим, Розов подошёл к прокурору. Павел Иванович, уже более или менее, успокоился. Он понимал, что за подобные, смелые следственные эксперименты, за этот… неожиданный и трагический результат его вышестоящее начальство по голове не погладит. Впрочем, убийца и вор получил по заслугам, без всяких дальнейших прокурорских и судебных разбирательств.

Но ничего, авось, всё обойдётся. Да и без работы он, Суханов, не останется. Жаль только Василия Расторопа, что тюрьма, что «психушка» – неладное дело. Переполнилась чаша терпения старого следователя, постоянно в «священный сосуд» его Судьбы капала всякая… гадость, изо дня в день. Капля по капле. А капля, она ведь и камень долбит. А Растороп не был, как говорится, каменным, чёрствым человеком. И Душа сорвалась, восстала, воспротивилась… выплеснула свою боль наружу, обратила её в гнев. В праведный или нет, кто знает. Никто не ведает, даже Царь Успения.

А разум Расторопа… Что разум? Подполковник юстиции потерял его. Выплеснул наружу вместе с гневом. А ведь Василий Захарович умел владеть собой больше, чем многие другие.

– Я ему говорил, – печально сказал Суханов, – да перейди ты, куда-нибудь, в канцелярию… перед пенсией или… Душа, Толя, понимаешь, у него тонкая была. Не огрубела. Не смогла грубеть. А по внешности и поведению его никогда такого не скажешь.

– Он не хотел отсиживаться, искать лёгкой жизни, – выразил своё мнение Анатолий,– хотел до конца отработать в Следственном отделе. Со всяким мог произойти этот срыв.

– Да. Но произошёл именно с ним, с Васькой. Но, что правда, то правда,– кивнул головой Суханов, – кто спивается, кто кончает с собой…

Почему-то сейчас, уходя из кабинета прокурора, Анатолий почувствовал, что ему очень хочется есть. Сидя за рулём своего «Ситроена», он не думал, а мечтал о простом куске ржаного хлеба с чесноком и гранённом стакане, наполненном водкой. Да, он вышел из страшного и запутанного дела победителем. Но какой ценой! Высокая плата за успех. Не одна человеческая жизнь. Но то, что беда для человека, для Эвтаназитёра обычные будни… Для Розова – это особый и каждодневный промысел. Работа без выходных и перерывов на обед. Одно ведь другому не мешает.

Последующие дни не дали ни каких особенных событий, разве что несколько локальных войн на земном шаре, ряд падений пассажирских самолётов в районе южной части Атлантического океана; вспышка, так называемого, птичьего гриппа («испанки») на Индокитае… Впрочем, одно событие произошло, важное и даже знаменательное для Анатолия и Ларисы: состоялась их свадьба. Людей на ней было немало. Как водиться, жениху и невесте преподносили подарки, дарили цветы, поздравляли…

Они выбрали момент и вышли в фойе ресторана, чтобы хоть несколько минут побыть вдвоём… в столь радостный для них день.

– Я безумно тебя люблю, мой самый добрый и прекрасный человек,– она обвила его шею руками. – Я не верю, что кто-нибудь есть на Земле счастливей меня.

–Ты у меня, Лариса, королева над всеми королевами,– Анатолий поцеловал её. – Я уже это говорил тебе, но готов повторять каждый день и ночь.

– И я повторю всё то же самое, мой славный. Ты, конечно, Толя, рассказываешь мне приятные сказки. Но я рада тому, что ты говоришь мне этот вздор…

– Если бы ты только смогла постичь, хоть на мгновение, что я говорю Истину. Но ведь человек бывает счастливым не оттого, что он царь или падишах… Для этого самого Счастья человеку не очень-то и много надо – быть лишь… немного понятым.

– Я постараюсь тебя понять, Толя. Но даже если бы ты был самим Дьяволом, я любила бы тебя… Это точно.

«Как же ты близка к истине, моя дорогая, – с нежностью подумал он.– Я ведь и есть – он самый… а в принципе, простой российский парень или молодой мужик».

Розов, величайший монарх с неограниченной тайной и явной властью над всем живым и «мёртвым», знал, что истинный, если образно выражаться, служитель Высших Сил должен быть скромным в своих желаниях и обязан не подниматься высоко над народом. Если он возомнит себя самым мудрым, великим, могущественным и богатым, то, считай, сунёт свою голову под нож невидимой гильотины. Грош ему цена, если он хоть на йоту возвыситься над самым последним нищим или глубоко несчастным человеком.

Анатолий достал из бокового кармана шикарного чёрного пиджака перстень и протянул своей невесте. Она с восторгом надела его на палец. В пору и прекрасно смотрится.

– Спасибо, Толя, – сказала она. – Это очень дорогой подарок?

– Да, что ты, дорогая моя! Гораздо дешевле наших обручальных колец. Обычный страз, возможно, цирконий, да и металл не самой высокой пробы. Безделушка… на счастье. Я знаю, что ты её никогда не потеряешь.

Не мог же он сказать своей невесте, что это и есть «Слеза Луны», бриллиант с многовековой историей династии ханов, скорей всего, Ворпай-Гиреев. Абсолютная и точная, до микронов, её копия скоро, возможно, попадёт в один из музеев страны или окажется на пальчике одной из самых крутых дам России. Она будет знать и верить, что тайно обладает чем-то очень дорогим и необычным. И в чём-то будет права, ибо мастера Мироздания – истинные творцы.

После свадебного пира потянулись обычные, но, всё же, радостные будни. Братья Арефины окончательно перешли работать сыщиками в частное детективное агентство разумеется, под началом Розова. Деньги за купленную у Ларисы квартиру он им вернул. Зачем мелочиться? Ведь Тимураз Георгиевич оставил ему большое состояние. Только на кой чёрт оно ему?

По вечерам он с Арефиными ходил на специальные тренировки по стрельбе и по основам рукопашного боя. Его подчинённые серьёзно изучали правовые науки и даже подумывали о получении второго высшего образования, юридического. Нашёл себе Розов и секретаря, пожилую, аккуратную и педантичную солидную женщину, с дипломом правоведа, Рогдену Измайловну Баталову.

Она, до ухода на заслуженный, пенсионный отдых, долгое время проработала помощником Бассейнового прокурора в их крае. Опыта ей было не занимать. Делопроизводство Рогдена Измайловна знала прекрасно. Но клиентов и посетителей у их детективного агентства пока имелось не так много. Всё-таки, фирма ещё была не очень известна в городе. Впрочем, после успешного расследования убийств Арефина, Крапивина и других прошло ещё не так много времени.

Что касается Окружного прокурора Суханова, то от высшего начальства особенно страшных взысканий по службе он после трагического случая не получил. Вероятно, стоимость найденных сокровищ была настолько велика, что про «мелочи» можно было бы и не вспоминать. Да и не всегда ведь у нас всё решается формально. Есть и среди больших руководителей люди, способные мыслить, понимать и трезво оценивать порой самые загадочные, неординарные и форс-мажорные ситуации.

Если бы у всех самых больших чиновников высшего уровня вместо головного мозга в черепной коробке покоилась навозная жижа, то мы бы и пареную репу считали деликатесом. Слава богу, до этого мы ещё не докатились.

Но вот с Василем Захаровичем Расторопом дела обстояли плохо. Розов уже не один раз навещал его в специальной лечебнице. Но бывший начальник Следственного отдела не узнавал его, упрямо утверждая, что является… Чапаевым. Он постоянно закручивал пальцами воображаемые усы, скакал по палате вприпрыжку, воображая, что сидит на добром коне. Трагедия? Больше, чем трагедия.

Его жестоко, как бы, остановило условное земное время, не убив, по понятиям нашей обители, физически, а лишила разума в назидание тем, кто идёт не по своей стезе и слишком, что называется, приземлён. Но зачем-то это было необходимо, чтобы под финал своего пребывания здесь, Растороп стал именно таким.

Впрочем, кто знает о себе, так ли он живёт, то ли думает и делает. Ведь всем мы пока лишены истинного космического разума, по крайней мере, на этой стезе.

– Случай печальный, – откровенно сказал Розову лечащий врач Расторопа, – сдвигов в лучшую сторону никаких… Может быть, когда-нибудь, но вряд ли… Чуда не произойдёт.

Розов соглашался с тем, что оно не произойдёт потому, что ему не позволено Свыше совершать это… «чудо». На лучшее надеяться было нельзя, ибо даже он, Эвтаназитёр, по сути, Сатана или Вельзевул, не обладал такими полномочиями. Здесь, явно не предвиделось изменение Мирозданческого Плана. Благо, у Расторопа дети были уже взрослыми, почти самостоятельными. Но осталась жена, ещё крепкая женщина… одна. Она почти каждый день приходила навещать своего подполковника, уже в вечной отставке, старалась казаться перед ним весёлой, когда ей разрешали свидания.

Признаться, медперсоналу её частые визиты стали надоедать. Зачем беспокоить больных и тех, кто рядом с ними?.. Василий Захарович не узнавал свою жену, часто не так уж громко, но довольно трогательно и сокровенно говорил ей:

– Слышишь, Анна, белые наступают? Быстро… к пулемёту!

– Да-да, Вася, я сейчас пойду… к пулемёту, – она доставала из объёмистой сумки разные сладости и жареное мясо. – А после этого, как отобьём атаку… я всегда буду ждать тебя. Ты всё, что у меня есть. Вот закончится гражданская война – и ты вернёшься домой.

– Нет. Ты говоришь не совсем правду, – Растороп с хрустом грыз карамельку, – война… никогда не закончится…

В один из вечеров в своём уютном особняке на улице Гороховой Анатолий, Лариса и Вера Сергеевна сидели перед телевизионным экраном, с которого диктор с каким-то диким восторгом говорил о том, что Мексике и США свирепствует «свиной грипп», есть ощутимые жертвы, и эта болезнь является угрозой для всего мира.

Как бы, прочитав мысли матери и жены, Розов заверил их:

– «Свиной грипп» до нас с вами не дойдёт. Кому дано сгореть, тот не утонет.

– Страшно, когда умирают люди, – сказала Вера Сергеевна.

– Никто не умирает и не рождается, – произнёс Розов. – Не дано.

– Смешная мечта, Толя, о бессмертии, – улыбнулась Лариса.

Розов не стал спорить с женой, ибо она могла она знать и понимать то, что дано ему, Эвтаназитёру. А чего ведь только ни произойдёт. К примеру, через семь лет… Впрочем, блажен сегодня тот, кто не ведает о том, что с ним произойдёт завтра.

Напрасно кажется большинству жителей планеты Земля, что некоторые, сомнительные промыслы отдельных господ и дам нереальные и даже мистические. Скептикам и нигилистам неплохо было бы понять и осознать одну простую истину: всё то, что возможно представить, не только имеет право на существование, но и существует.