– Могёт, там целое семейство поселилось? – предположила Акулина. Уж больно разброд в деревенских большой: и парень, и девушка, и богатырь – кого только там не видели.
– Не ходи. Что-то мне ента странная семейка не нравится, – Микула присел на лавку. – Богдашка-то где?
– Торчит там денно и нощно! Уведёт его… старуха с косой… – ворчала себе под нос бабушка у печки, мать Акулины.
– Бабуль! Там же парень молодой. Сказываю… Таких красавцев я в нашей деревне и не видывала! Коли не женатый, сосватай меня, батенька! Сходи! – умоляла его Глаша, кидаясь с мольбой прямо под ноги. Но Микула сидел мрачен, как ноябрьская туча. Чуял он неладное. Особенно после слов старой бабушки. А то, что Богдашка, младшенький, его у той крали лапти протирает, ещё больше взволновало. Накинув плащ из крапивы, ступил Микула за порог, но на полпути остановился. Снял его, повесил на забор и лишь тогда уверенно дальше зашагал.
А уже вечерело… Ветер поднялся, вороны кричат, собаки всполошились, воют… Распахнул Микула дверь избы без стука, смотрит, а Богдан у ног красавицы сидит, голову на колени положил, а руками бёдра её удерживает.
– Поди вон! – прикрикнул Микула, глядя на сынка. Узнал он в девице старую знакомую – смepть. Богдан вышел из дома, а когда закрыл дверь, смерть заговорила:
– Что ж ты так кричишь? Мне твой парень шибко глянется. Долго ты припеваючи жил-поживал: отдай его мне теперь… Да ещё сто лет живи…
– Пожил я своё. Да и пора ответ держать…
– Пора, говоришь? Пожил? Тебе ли сроки указывать? Твой грех уже давно на детях лежит! Ешо до их рождения! – крикнула девица. – Думаешь, так просто – смерть обойти?
– Я тебе тогда дорогую цену заплатил!
Засмеялась Ве́щица.
– Так ли был дар твой дорог? Сперва, по праву старшего, невесту у брата отнял. А когда та себя порешила от горя, жизнь её на братову поменял! В итоге мне оба достались! – смеялась она. – Такой ценой выхлопотал себе долголетие? А-а-а… Ещё ты у меня нитку обереговую с запястья снял. Памятную. Вот разозлил ты меня! Она-то тебя и хранила все эти годы. Всё! – громовым голосом протрубила она. – Или всё ж теперь на сынка свою жизнь выменяешь?
– Нет, нет… Умоляю! Забери только меня! Меня одного!
– Не всё в моей власти. У каждого есть судьба. Она красной нитью вьется по жизни, пока не развяжется. А я пришла лишь напомнить да урожай собрать… – сказала смерть и села на лавку. За окном завыло, затрещало, Богдан в дом заскочил да и застыл.
Вышла смерть, а они не смогли с места сдвинуться: ни Микула, ни сын его. Сверкнула молния во всё небо, и где-то в деревне, там, куда ударил столб молнии, занялся огонь. Ветер выл, сгибая деревья до земли. Снопы поднимались в воздух и летали по деревне большими огненными драконами, несущими смерть. Где они падали – загорался новый дом. К утру почти вся деревня выгорела.
А домишко, в котором смерть поселилась, нашли разрушенным – сосна лежала аккурат поперёк горницы, а под ней – Микула.
Пожар охватил не только деревню, но и тайгу поблизости. Уйму бед причинил. Мало кто уцелел после той ночки. Из семьи Микулы один только Богдан живёхонек остался. Очнулся он под плащом из крапивы с вплетённой в ткань красной нитью и пошёл по горящей деревне бродить. Кого из огня вытащит, козу или коня из стайки выведет, пока к дому родному не вышел. А там уже и не дом – костровище…
Ушёл парень из деревни и стал вечным странником. Мало чего? Может, и правда он теперь на себе батькин грех несёт?