Часов шесть вечера. Жарко, но уже можно идти. Днем пыль неслась полосами, теперь – же взлетает лишь изредка, облачком, успевает осесть неприятной шершавостью на глазах. Улица упирается в рыжий, сухо-выжженный холм Ликабета235 со жгуче-раскопанною землей, с монастырем на верхушке. Недалеко площадь Согласия – «Омониа». Средина ее круг засаженный пальмами. Трава вытоптана, валяются тряпки, бумажки, может быть, спит гражданин; может быть, кошка дремлет. Но не дремлют сидящие правильным кругом, опоясывая сквер, чистильщики обуви. То призывно, то умоляюще, то строго глядят они на проходящих. Положительно, это какая-то лейб-гвардия главной афинской площади. Около них ощущаешь вину свою и смущение, особенно, если ботинки хоть на каплю в пыли. Некоторые грозно стучат о свои ящики, точно бы говоря:
– Остановись, безумец! Дай смахнуть пыль, дай заложить картонки, я не испачкаю тебе брюк, твои жалкие башмаченки обращу в зеркало, где отразится великая наша Эллада! Ставь же левую ногу мне на подножку. И он мечтает уже о двух драхмах (а может быть – ведь иностранец, с голубым гидом в руке! – вдруг да даст три?).
Счастье неверно. Я прохожу беспощадно. Со стен домов, внешним кольцом оцепляющих площадь, глядят на меня вывески – одна за другой почти в том же порядке, как сидят чистильщики: фармакийон236, еще фармакийон, вновь фармакийон! Не удивляюсь. Твердо знаю, что наш город первый в мире по числу аптек и чистильщиков обуви.
Длинная прямая улица, упирающаяся в Акрополь, проводит чрез базар. Чего тут только нет! Можно купить лампу и брюки, сластей, салату, актопадов [sic!] и статуэтку. По бокам, в грязных кафе, сидят бесконечные греки, иногда важный турок курит кальян из бесконечной трубки, побулькивая водой. Взгляд его безучастен, беспристрастен… вот он, тоже, Восток! Рядом мальчишка, обвит, как пулеметною лентой, длиннейшею связкой чесночных головок. Чудный фрукт! Его ели в огромном количестве и Платон и Сократ, все Демосфены, прежде чем выходить ораторствовать, наедались его до искр в глазах – ибо чеснок возбуждает ум и очищает тело. Древние знали жизнь. У Аристофана рассказано много добрых вещей о чесноке.