Хорошо, если кость светла, блестяща: признак высокой духовности усопшего.
Все это древность уже не девятнадцатого века. Ее истоки – нерусский восток. У нас так не хоронили.
* * *
Может быть, старец, от скорби заболевший, был именно тот, кто затопил печку… – во всяком случае, горе невольного поджигателя разделяешь всемерно – не дай Бог оказаться в его положении. Он моих строк не прочтет, все равно, говорю, как по радио, в пространство, но и для него. Он не причем, он орудие. Значит, надо было еще пострадать делу духовному в земном облике. Все это область высшего Плана. Афон же был и есть, он существует, пожары и несчастия могут его уязвлять; как и всем, ему сужде но страдание – тут выражено оно в форме резкой, отчасти и примитивной. Но Афон независим от пожаров, нашествий иноплеменных, иконоборцев и атомных бомб – мало ли что может придумать наш милый век…
Афон есть образ духовный, никаким бомбам неподсудный, а, как все живущее, бедам подверженный.
Беды проходят, вечное остается. Афон остается.
Афон. К тысячелетию его
Весной, 1927 г. я уехал на Афон. Провел девятнадцать незабываемых дней на этом узеньком полуострове Греции. Ничего нет на нем кроме лесов, монастырей, виноградников – некая монашеская республика православная на земле греческого государства. Жил преимущественно в русском монастыре св. Пантелеймона.
Благоговейно вспоминаю эти дни. И теперь, в год тысячелетия Афона, еще раз мысленно покло няюсь святым местам и памяти редкостных людей, виденных мной там – никого из них нет уже в живых, но в моей душе, они живы, будто я их вчера видел.
Выбираю отрывки из моей книжки об Афоне – может быть, это даст некое прикосновение к св. Горе и ее обитателям.
Монастырь св. Пантелеймона
На Афоне двадцать монастырей – греческих, русских, сербских, болгарских, ру мынских – всех православных стран Востока. Управляется он представителями этих монастырей – эпистатами.