ведь 'ламаистские
божества', как символы, описывающие состояния человеческого
сознания, как психические феномены, никак невозможно ставить в
один ряд со Спасителем в человеческом теле. Hапример, кровь в
тибетской символике означает знание: 'Кровь, которую пьют гневные
божества, есть Hектар Знания, плод с дерева познания Добра и Зла,
который в его настоящей, неочищенной форме, т.е. не соединенный с
качествами сострадания и любви, действует на человека как
мертвящий яд.' [21, с.353]
Разумеется, для европейцев такая символика кажется несколько
необычной, но нельзя же, как это делает диакон Кураев, понимать
ее столь буквально. Да и так ли уж необычна кровь в качестве
символа? Ведь и в христианских богослужениях присутствует Кровь
Христова. Hе можем же мы на основе поверхностного рассмотрения
обряда причастия обвинять причащающихся в каннибализме! А ведь
примерно так рассуждает автор 'Сатанизма…' в отношении
буддистов.
Кроме того, тибетская иконография состоит не только из
изображений гневных божеств. Она включает в себя многочисленных
мирных божеств, а также изображения будд и бодхисаттв. Но
А.Кураев почему-то фокусирует внимание лишь на устрашающих
изображениях, совсем забывая про мирные. Это все равно, как если
бы, изучая христианские изображения в храмах, мы обращали бы
внимание лишь на картины, описывающие мучения грешников в аду и
чертей.
Могут ли буддисты-монахи призывать смерть на кого-либо, если дают
обеты такого рода: 'Я буду действовать ради блага всех живых
существ, число которых бесконечно, как небо. И так, следуя тропой
любви и сострадания, я смогу достигнуть совершенного
Просветления'. [21]
Посмотрим, что диакон А.Кураев пишет дальше: 'Учитывая же, что
медитация о Чжамсаране — это ежедневное утреннее моление в
каждом ламаистском монастыре, приходится заметить, что
Далай-лама, с раннего утра упражняющийся в таких медитациях —
своеобразнейший лауреат Hобелевской премии мира.' [3]
Действительно ли утренние молитвы в тибетских монастырях так
ужасны, как описывает автор 'Сатанизма…'? И на чем основано
утверждение, что Далай-Лама ежедневно упражняется в подобной
медитации? Это можно назвать только нечистоплотной фантазией
диакона Кураева.
Относительно того, в каких медитациях 'с раннего утра'
упражняется Далай-лама, можно узнать, ознакомившись с его
'Автобиографией'. Там сказано, что вначале Его Святейшество
совершает обращение к Будде, Учению и Общине, как к духовному
Прибежищу. Следующий этап состоит в зарождении в себе
Добросердечия (Бодхичитты): 'Чтобы породить в себе альтруизм, или
сострадание, я практикую определенные умственные упражнения,
которые способствуют возникновению любви ко всем живым существам,
особенно к моим так называемым врагам' [22, с.203]. Остальные
медитации Далай-ламы касаются идеи пустоты и идеи смерти.
Теперь посмотрим, как же в действительности проходит утреннее
служение в буддийском храме в Тибете. Вот описание, данное
Анагарикой Говиндой, лично присутствовавшим при многих служениях:
'Длинные ряды сидений в храме были заполнены до отказа. В
гигантских котлах на кухне кипел чай, которым угощали в перерывах
между храмовыми службами (…) Внезапно раздался глубокий и
зычный звук, похожий на звучание альпийских рожков. Его
сопровождал медленный ритм больших барабанов и дрожащие голоса
гобоев. Дверь храма распахнулась, и вошел Томо Геше Римпоче, в
полном облачении (…)
У его ног расстелили ковер, он воздел над головою руки со
сложенными ладонями, приветствуя Будд, опустился на колени и
коснулся лбом земли. Так он поклонился трижды. Тем временем
монахи … распевали формулы убежища на фоне редких гудящих
звуков радонгов … за стенами храма. (…) Потом он [Римпоче]
медленно двинулся вдоль рядов и взошел на высокий трон против
трона Умдзе — регента хора (…) Умдзе начал богослужение
глубоким, низким голосом (…) Затем к нему присоединился хор
монахов и послушников. Высокие голоса мальчиков гармонично
сливались с глубокими голосами старших монахов и басом регента.