/>
Тому, кто сам таит пустыню в каждом взоре…
Той самой Бездны та Пустыня отраженье —
Звезды танцующей безумное круженье…
((()))
Все так торжественно! Совсем… по-африкански.
Достойно даже льва и хитрой обезьяны,
Что ревуном морали звали те, что пьяны…
Я здесь… совсем Ничто для вас, подруги царски…
И все же здесь, подруги милые. Сезам…
На долю счастие приплыло, как бальзам.
А, между тем, у ваших ножек бесподобных
Мне радость выпала сидеть, в подножье пальмы.
Мне, европейцу, восхитительные мальвы!
Почти в самой пустыне вижу вас, угодных…
Оазис крохотный меня вдруг поглотил,
Раскрыв навстречу ротик, пахнущие губки…
Я из Ничто своей пустыни в них, зовутки
Попал, ворвавшись и, внезапно, проскочил!
И вот я здесь, подруги милые. Сезам.
На долю счастие приплыло, как бальзам.
Да… Слава оному киту, в ком хорошо
Быть гостем званым! Вам понятен мой намек?
Когда б с китова чрева мчались наутек,
И я б бежал… Но здесь так мило и грешно…
Я прибыл к вам, в брюшко — оазис из Европы,
Что недоверчивей всех старых женок в мире.
Она, Европа, неподвластная сатире,
Меня поправит под устойчивые строфы…
Переслащенный, словно финик перезрелый,
Я вожделений золотистых полн, как он.
Томлюсь по девичьей мордашке, духом полн,
По белоснежным зубкам белым и умелым.
По ним — то именно сердца всегда тоскуют…
А я лежу, как этот южный плод, похожий
Сверх всякой меры на него горелой кожей,
А рой крылатый дуги вкруг меня рисует…
В игривой пляске рея также вкруг порхают
Причуды ваши и желаньица младые,
Слегка язвительные, нежные, немые…
Вы кошки — девочки, что мысли подрезают…
Осфинксовали вы меня, Дуду, Зулейка.
Чтоб эти чувства в Слово оное вместить,
(Великий Господи, прошу меня простить,
Не устоять ото греха… а сам сумей — ка)…
И я сижу, вдыхая райский воздух, право…
Наичистейший и прозрачно — золотистый.
Такого воздуха не знал поэт искристый,
Что в древнегреческой поре достигнул 'браво'.
Хотя… сомнительно, — я прибыл из Европы,
Что недоверчивей всех старых женок в мире,
Что не подвластна ни унынью, ни сатире,
Пусть сам Господь исправит кривенькие строфы…
А этот воздух! Словно в кубки разливая,
Вдыхая ноздрями, раскрытыми широко,
Как в безвременье средь подруг сижу глубоко,
Не вспоминая ничего, не ожидая…
Смотрю на пальму, что подобно танцовщице
Так изгибается и ластится, качаясь…
И долго, долго, в одиночестве играясь,
Совсем забыла про вторую ножку — Ницше…
По крайней мере, тщетно я совсем старался
Ту прелесть, скрывшуюся где — то, рассмотреть.
Тех близнецов единства прелесть не узреть…
Хоть я… второю ножкой быть в уме пытался.
И, если мне готовы верить вы, подруги,
То пальма эту прелесть вовсе утеряла.
Ее уж нет! Навек потеряна, страдала,
Но не смогла найти вторую ножку — друга…
Где, одинокая, грустит она в разлуке?
Быть может, в ужасе пред зверем златогривым?
Или изъедена до кости тем игривым
Голодным зверем и теперь страдает в муке…
О, да не плачьте же! Не смейте плакать вы,
Созданья нежные и сладкие сердца!
Ваш кошелек — мешочек пуст не до конца,
В нем корешочек сладкий редкой вкусноты…
Зулейка, бледная Дуду, не смейте плакать!
Иль, может быть, уместней здесь иное средство,
Что боль уймет? Вот — европейское соседство,
А вот — достоинство и честь, желанье 'Так-ать'…
Вот — добродетелью надутый старый мех.
Шипи, свисти и дуй еще морали ревом,