На Анлуриин, конечно же, засматривались. Она выгодно отличалась от большинства своих сокурсниц, благодаря своей, доведенной до совершенства фигуре, прелестному, аристократичному личику и отработанному за этот год искусству обольщения. А потому, у нее теперь не было недостатка в объектах, на которых она уже даже не отрабатывала, а скорее шлифовала свои женские чары, постепенно доводя и их до совершенства.
Но прикасаться к себе, она никому не позволяла, а если ее любовные опыты заводили подопытных самцов слишком далеко и они теряли не только голову, но и даже контроль над своими руками или губами, то тогда в дело шло ее, доведенное до рефлексов, боевое искусство рукопашного боя. После этого, пыл юнцов моментально угасал, причем на достаточно долгое время, проведенное зачастую ими, уже на больничной койке, в госпитальной палате их родного интерната.
Понимая свою некоторую вину, за подобную несдержанность, итак наполненных до краев гормонами юношей, она ни разу не доложила учителям о таком не подобающем поведении, подобных лихих самцов. Для мужчин, устоями и традициями их народа, было запрещено не только проявлять, пусть даже не вербально, любую инициативу к сближению, но и тем более, им строжайше запрещалось первыми прикасаться к женщине дроу.
Этим она заслужила в мужском крыле интерната, славу недоступной, хищной, очень красивой и крайне желанной сучки, не продающей учителям, даже самых ярых своих поклонников. О ней теперь продолжали в тайне мечтать все поголовно, даже лично не видевшие ее юноши, с других, по году набора, потоков. Но одновременно, каждый из тех, кто уже получил силовой отпор, немного побаивались в этом признаться другим, даже просто на словах. Естественно, обо всем этом, юноши говорили только между собой, за накрепко закрытыми дверьми, но как говориться: слово не птица, а вылетевшие изо рта, свои слова уже не поймаешь.