– Они хотят, чтобы мы были идеальными. Чистыми. Как открытки. А знаешь, что играет на самом чистом, самом идеальном инструменте? – Он указал фляжкой на свой контрабас, стоявший в углу. – Грязь. Пыль. Пот пальцев. Жир от жареной курицы, съеденной на обед. Жизнь, черт возьми! А они хотят стерильности. – Он спрятал фляжку. – Я вчера пять баксов из кружки для пожертвований взял. На бутылку. Думаешь, Господу важнее эти пять баксов или то, что старый Элмер не сдохнет этой ночью от горячки? Он же все видит. Пусть выбирает.
Призрак.
Элмер сидел на стуле у ее койки, его парик съехал набок, а из дыры в виске сочилась темная, густая жидкость, капая на идеально чистый больничный пол. Пятно расползалось, как Техас на карте.
– Видишь? – сказал он, и его голос звучал как скрип струны. – Я был прав. Мне эти пять баксов и правда пригодились бы. Купил бы дешевое вино. Напился бы в стельку. Уснул бы в аллее. И меня бы не было там. В церкви. Это он, понимаешь? Он наказал меня за воровство. Забрал свои пять баксов с процентами. Справедливо. По-божески.
– Это несправедливо, – прошептала Эйми, не понимая, говорит ли она вслух или это мысль.
– Справедливо! – гаркнул призрак, и из дыры в голове брызнула струйка. – Ты думаешь, он стрелял за то, что мы грешили? Дурочка. Он стрелял за то, что мы делали это так… мелко. Так скучно! Воровать у церкви! Пить дешевый виски! Изменять жене с замужней женщиной! Боже, какая банальность! Он пришел стерилизовать нас, детка. Как тараканов. Мы были недостойны своих грехов.
Он рассмеялся, и смех его был похож на звук лопающейся струны. Потом он растаял, оставив после себя лишь запах дешевого алкоголя и медной монеты.
2. Роберта.
Вспышка.
Роберта, их первое сопрано, с лицом греческой богини и голосом ангела, щелкала кассовым аппаратом в церковной лавке. Была глубокая ночь, репетиция закончилась давно, но Эйми забыла ноты.
– Роберта? Что ты делаешь?
Женщина вздрогнула, чуть не уронив пачку купюр.
– А, Эйми… Проверяю выручку. Завтра с утра бухгалтер придет. – Но ее пальцы дрожали. Она быстро сунула несколько двадцаток в конверт, а конверт – в сумку. – Ты чего тут шляешься?