Яркий белый свет сверху. Размытый потолок с потрескавшейся плиткой. Тень, мелькнувшая за матовым стеклом. Зеленые и синие огоньки где-то сбоку, мерцающие ритмично, в такт этому назойливому гулу.
Она медленно, с титаническим усилием, отвела голову вбок.
Провода. Трубки. Прозрачный мешок с жидкостью, висящий на стальном крюке. Ее рука, бледная, с фиолетовыми пятнами синяков под кожей, прошитая иглами и закрепленная лейкопластырем.
И боль.
Она пришла не сразу, а накатила второй, страшной волной осознания. Тупая, разрывающая боль в груди. Глубокий, ноющий шрам, в котором пульсировал каждый удар сердца. Огненная полоса под ребрами, опоясывающая все тело. Боль была настолько всепоглощающей, что на секунду она снова провалилась в белую пустоту, ища в ней спасения.
Но нет. Теперь боль была ее постоянной спутницей. Она дышала ей.
Губы потрескались. Язык прилип к небу, шершавый и огромный. Она попыталась сглотнуть, и это вызвало новый спазм в горле – сухом, как пемза.
– Вода… – это не был голос. Это был скрип ржавых петель, шелест высохших листьев.
Тень за стеклом пошевелилась. Дверь открылась беззвучно, и в палату вошел человек в белом халате. Не врач. Медбрат. Молодой, с усталым лицом и слишком живыми глазами, которые видели здесь слишком многое.
– О, приветствую в мире живых, – сказал он. Голос у него был глуховатый, будто он говорил сквозь воду. Он подошел к койке, его пальцы, холодные в хирургических перчатках, прикоснулись к ее запястью, нащупывая пульс. – Не пытайся говорить. Ты сейчас как выжатый лимон. Дай железам поработать.
Он взял со столика пластиковую кружку с трубочкой, поднес к ее губам.
– Маленькими глотками. Только смачивай. Иначе все вернется обратно.
Прохладная вода стала лучшим ощущением в ее жизни. Она была вкусом, жизнью, спасением. Она хотела выпить все, заглотить кружку целиком, но он убрал ее после трех крошечных глотков.
– Хватит. Потом. – Он улыбнулся, и в его улыбке не было радости. Только профессиональная привычка. – Тебе невероятно повезло, девочка. Ты наша маленькая звездочка.