Захар Буров
Милосердие
«…где-то перегружено, где-то недотянуто. Резать надо, кромсать без жалости.» После этого сообщения от своего любимого бета-ридера – я не поменял не единой строчки.
Пролог
Сладкая пыльца запаха ладана. Воск, плавящийся на золотых канделябрах. Притихшие дыхания в прохладной полутьме нефа. Горло сжато воротником робы, бархат давит на горло. Мои пальцы, влажные от нервного пота, сжимают папку с нотами. «Hallelujah». Старая, потрепанная, в пятнах от кофе. Старик Элмер всегда ставил на нее свой стакан, несмотря на все окрики пастора. «Музыка должна дышать жизнью, а не храниться в стерильном боксе».
Жизнь. Вот она.
Первая нота. Глубокий вдох. Дирижер, миссис Хиггинс, ее взмах рукой – не просто жест, это высекание искры из воздуха. И мы запели. Небо распахнулось. Своды церкви дрогнули от мощи нашего голоса. Я чувствовала, как вибрация идет от пяток к макушке, сливаясь в один прекрасный, очищающий гром.
А потом этот гром сменился другим.
Не таким чистым.
Резкий, сухой, как лопнувшая струна гитары, но громче. Набат. Или хлопок дверью.
(Марта)
Я думала, лопнула одна из этих дурацких лампочек, которые пастор купил по скидке. Господи, даже на освещении приходиться экономить. Я повернула голову на звук, все еще пропевая «for the Lord God omnipotent reigneth», и увидела, как с Элмера слетает его парик. Слетает странно, не так, как обычно, когда он его поправлял. Он полетел в сторону, эти его жалкие библейские кудри развеялись на ветру, которого в церкви не было. И под париком оказалась не лысина, а что-то красное, мокрое, с белыми осколками. И его больше не было. Он просто перестал быть. Перестал петь. И его нота оборвалась.
(Томми)
Тишина после первого хлопка была оглушительнее любого звука. На секунду. Ровно на ту секунду, за которую мозг отказывается верить. Это фейерверк? Шутка? Часть какого-то нового, современного представления? А потом второй хлопок. И третий. Уже не хлопок. Уже не лопнувшая лампочка. Уже выстрел. Определенно, окончательно, железно. Выстрел.