Крест

Письма

«Мой дорогой друг!

С сердцем, полным самых нежных чувств к вам, спешу сообщить, что хворь, не дававшая мне покоя последние несколько недель, наконец отступила, постельный режим, горячий чай и порошки, выписанные доктором, сделали свое дело, и теперь я могу с некоторой долей оптимизма назвать себя почти здоровой: на душе радость и покой, голова свободна от мучительных шумов, и я, набравшись сил, сразу же взялась за перо.

Поначалу разлука не казалась мне утомительной, я искренне верила в ее краткосрочность, полагаясь на милость фортуны и собственное терпение, хотя признаюсь, после нашего расставания редкие до того слезы стали появляться чаще на моих глазах, но неожиданное сообщение от вашего батюшки, да еще и в столь резкой, безапелляционной форме, повергло мои надежды, только-только окрепшие, в пучину отчаяния и меланхолии.

Итак, отныне вы – священник. Но не этот вполне пристойный факт удручает меня, а то, что вы дали обет безбрачия, и значит, единственный мост меж нами безжалостно разрушен, и мой удел – случайно встретив вас, всего лишь прикасаться губами даже не к руке, но к перстню, хладному и безучастному металлу, маленькой преграде, пересилить которую никак невозможно.

Вы помните наш последний вечер, там, в беседке у озера? Мне показалось, сердца наши на миг перестали биться вовсе, и свет, коего многие ждут всю жизнь, осветил нас; впрочем, теперь мое, и я в том убеждена, более походит на головешку из костра, дымящуюся остатками недавнего жара. И все же, дорогой друг, несмотря на разлетевшиеся осколки того дворца счастья, что выстроило мое воображение, через которые вынуждена отныне перешагивать в поисках нового пути, я желаю вам большой удачи на выбранном поприще и прошу, не стоя на коленях, не заламывая рук, но с определенной настойчивостью дамы, которую вы, как кавалер, держали в своих осторожных и нежных объятиях, не забывать меня и писать, пусть изредка и коротко.

P. S. Третьего дня мне был представлен господин N, вертлявый до невообразимости и какой-то скользкий – в общем, тип не из приятных. Я было хотела прогнать, но он назвал ваше имя среди своих знакомых добрых друзей, по его же представлению, и мне пришлось уделить несколько минут его обществу. Напишите мне, милый друг, ваше мнение, если не припомните внешности N, хотя она весьма примечательна: его выдающейся особенностью является манера говорить… шипением – ей-богу, как змей, да и немигающие желтые глаза – право слово, полное сходство с рептилией.

Ваша Ева. 3 января с. г.»

«Любовь моя!

Позвольте мне обращаться к вам именно так, ведь слова эти истинны и искренни, как и сама мысль о том, что обида, нанесенная мною вам, чудовищным пятном лежит на совести и не находит оправдания, даже будучи сотворенной в угоду чужой воле, хотя родного отца чужим называть грех, а воля его – всего лишь желание лучшей стези для сына.

Вы знаете, дорогая, что он уважаемый пастор, положивший на алтарь служения церкви всю свою жизнь, ладан заменил ему воздух, хоры – землю, купол храма – небо, а лики святых – семью, и для меня, единственного его чада, иного пути, нежели его, собственный отец и представить не мог. Возможно – нет, наверняка – я поступил малодушно и трусливо, не поведав ему о вас, о тех чувствах, что испытываю, едва произнесу милое сердцу имя, о том огне, что жжет внутри до сих пор, и безвольно даровал отцу свободу выбрать за меня, свободу умалить мою свободу, позволил растоптать цветок любви, и на его останках выросла гордыня родного батюшки.

Мне нет прощения ни от вас, ни от него, и я пишу теперь коленопреклоненный, поверженный собой же, собственным мечом, на смех врагам и на удивление сторонникам – не знаю, право, есть ли таковые. Я сан принять готов, когда вас рядом нет, когда дыханье ваше далеко, а свет прекрасных глаз доходит до меня исключительно во сне, но знаю точно, и нет сомнений в том: лишь стоит стать мне рядом с вами, и мир согласия с отцом разрушится и перестанет быть надежным и спокойным – того безумно я хочу. Но вы не здесь, а я не подле вас, и перстень хладный, безучастный уже отлит для пальца моего, мне ж остается сгорать от зависти к куску металла, коего будут касаться ваши губы.

О Боже, я ревную, и к чему? – к шипящему сейчас в огне плавильной печи сплаву. Вы видите, любовь моя, как я схожу с ума, как, падая в глазах моей далекой Евы, я поднимаюсь по ступеням бытия, в очах отца блаженным возбужденьем отражаясь.

P. S. Среди моих знакомых шепелявых нет и не было, посему гоните, дорогая, этого проходимца господина N взашей, и да простит меня, заодно с вами и папашей, Господь Бог, ибо в моем нынешнем положении надобно печься о любви к ближнему.

Вечно ваш, Адам. 5 февраля с. г.»

«Мой дорогой друг!

Ваши объяснения, изложенные столь эмоционально и красноречиво, вполне меня удовлетворили, и я, пусть и не без грусти, прощаю вас, если сие все еще важно для вашего святейшества (простите, не удержалась), в надежде, что и досточтимый родитель ваш, коего вы, как послушное дитя, боитесь вперемешку с уважением, а возможно, и наоборот, последует моему примеру и будет великодушен к вам и вашим слабостям. Впрочем, теперь, когда, как мне кажется, меж нами все остыло – с вашей стороны усилиями принимаемого сана, с моей – остатками девичьей гордости, не стану топтаться на костях былого и перейду к насущному, то есть к сплетням. Незнакомый вам, хотя сам он утверждает обратное и даже настаивает на своей правоте, господин N проявляет последнее время недюжинную настойчивость, сравнимую с воздействием стенобитного орудия на главные ворота осажденной крепости. Его непрекращающееся шипение стало частым гостем в моих апартаментах, надо полагать, я была бы категорически против присутствия этого персонажа, будь вы рядом, но это не так, а вокруг скукота и незыблемость бытия, поелику любое общество, даже такого противного типа, лучше, нежели отсутствие оного.

Господин N проявляет чудеса обходительности, что компенсирует его омерзительную внешность, а манера болтать не умолкая веселит и не дает меланхолии, как вы помните, свойственной мне, властвовать над сознанием. Он в меру нагл, но невероятно изворотлив, мне часто приходится ставить его на место, однако как он «выскакивает» из неловких ситуаций, заслуживает восхищения. Знаете, милый Адам, этот господин N весьма и весьма талантлив, в некоторых вопросах он так силен, что мне трудно отказаться от продолжения знакомства с ним.

А не далее как вчера, вот умора, он, сменив свой обычный черный цилиндр, явился в фетровой шляпе крестьянина, украшенной яблоневыми листьями, и так ловко выудил из-под нее яблоко, что я хохотала, как маленькая девочка в цирке над трюком фокусника. Боюсь показаться вам надоедливой, пересказывая наши встречи, но прошу, дорогой друг, наберитесь терпения, это важно.

Господин N настойчиво пытался вручить мне принесенный им плод, сопроводив свое намерение следующими словами: «Нежный цветок (так он предпочитает обращаться ко мне), только женщине подвластно выбирать, какое содержание понесет в себе яблоко – раздора или познания».

Я, конечно же, напомнила ему, что в случае с Афродитой выбирал как раз-таки Парис, а он – и это не секрет – был мужеского пола, на что господин N, мастер переворачивать смыслы, парировал: дескать, взор свой по этому предмету надобно отвернуть от более поздней мифологии и направить к началу времен (ни много ни мало).

Хитрец с елейной улыбкой на змеиной физиономии начал объяснять мне значение райского яблока, выращенного Отцом Небесным ради познания мира, но в итоге обернувшегося раздором между Ним и Сыном с последующим изгнанием, и теперь он, господин N, потомок первого человека (поразительно, как он высоко о себе), желает самолично увидеть мой выбор, отведав предложенный им плод.

Я в сердцах отправила его ко всем чертям, на что он, скривив гадкие губы в подобии улыбки, заверил меня, что без труда найдет дорогу, и с тем удалился.

P. S. Мой дорогой Адам, я заперлась у себя и никого не принимаю, лучше одиночество с мыслями о тебе, нежели невыносимое общество гнусного N.

Вечно твоя, Ева. 7 марта с. г.»

«Любовь моя!

Дела, в коих погряз по уши, не позволили ответить тебе так скоро, как этого хотелось, но вот наконец наметился просвет в бесконечной рутине встреч, экзаменов и приготовлений, и я могу со спокойной душой взяться за бумагу и перо. Не стану докучать тебе перечислением забот и треволнений, связанных со вступлением в сан, скажу лишь для примера, что, очутись ты сейчас в моей комнате, присесть тебе вряд ли найдется куда – везде стопки книг, выжившие меня даже с кровати. Подробным описанием холостяцкого быта рискую навлечь твое неудовольствие и поэтому сразу перехожу к событию неожиданному и, можно сказать, судьбоносному.

Пару недель назад, возможно, чуть больше, заявляется ко мне – ну-ка, дорогая, угадай, кто? Правильно, твой вертлявый «кавалер», господин N, и ты знаешь, мне он показался мил, учтив (ну, ты предупреждала) и непостижимо умен. Конечно, во внешности имеются некоторые недостатки и странности, но как собеседник N безусловно хорош. Мы стали проводить много времени вместе, наши беседы разнообразны, часто мы говорили и о тебе, теперь уже нашей общей знакомой, Ева. Любимая, в это трудно поверить, но когда он рассказывал мне о ваших встречах, я будто присутствовал при них – все так свежо, жизненно, и ты рядом.

Лишь одно настораживает меня в этом человеке: будучи совершенно очарован им, я как-то предложил ему познакомиться с отцом. Познания N в теологии выше всяких похвал, и они могли составить друг другу великолепное общество, но он отказался напрочь и причем как-то резко, почти грубо, чем нанес мне обиду, глубоко задев. Вот и сейчас N должен скоро прийти и притащить свое знаменитое яблоко – интересно, какими словами он будет снабжать свой дар, я с нетерпением жду его уговоров, хочу проявить такую же стойкость, как и ты, любимая.

P. S. Дописываю следующим днем. Он был красноречив, Ева, ох как он был красноречив, одно это «Сможет ли мир возлюбить свое наполнение, не возлюбив самое себя, сможешь ли ты (это он ко мне) наполнить любовью ближнего, если ее нет в тебе самом?»

А, красиво? Он вскрывал мою голову час, он разрывал мое сердце и будоражил душу, да, любимая, господин N определенно талантливый оратор, я преклоняюсь перед тобой и восхищаюсь твоей стойкостью, ты устояла, я – нет.

Искренне твой, Адам. 20 апреля с. г.»

«Дорогой друг!

Признаюсь, наш неторопливый век с его удручающе медленной почтовой службой сводит меня с ума, ибо вести от вас запаздывают фатально, и я, запертая в стенах папенькиного имения, вынуждена гадать, как вы там, и строить воображаемые траектории вашего бытия. Быть может, когда-нибудь настанут благословенные времена для всех влюбленных, и разделенные расстояниями смогут сообщаться моментально (звучит смело, не правда ли?), но сейчас минуло уже более месяца, когда я узнала о вспыхнувшей между вами и господином N дружбе, и фактом сиим весьма удручена, простите меня за резкость, милый друг, и несказанно возмущена.

Мне искренне жаль вас, дорогой, видит Бог, вы поддались на уловки, поверили глазам и ушам, но не сердцу и разуму. Господин N – хитрый фокусник, умелый жонглер смыслами, ментальный шулер, найдите, если пожелаете, сами ему определение, но заклинаю вас, Адам, не соглашайтесь на его авантюры.

Если вам покажется, что я чересчур смела и настойчива в своем мнении, то прошу учесть некоторый вес моей жертвы в вашу сторону. Мой друг, вы удивлены? Но ведь я, памятуя о библейском изгнании из Рая, дабы не нарушать связь отца и сына, не удержала вас там, в беседке у озера, хотя, пользуясь властью женщины над мужчиной, могла провернуть сие с легкостью, которая позволила бы вам считать всю оставшуюся жизнь, что демарш против воли отца был исключительно вашим решением.

Я продолжаю испытывать к вам чувство, о коем не принято кричать, и перо мое не выведет слова, описывающие все то, чем наполнено сердце, но умоляю, хотя бы в знак уважения к тому, в чем я вам невольно уже открылась, не совершать деяний, к коим склоняет вас господин N.

P. S. Не спала всю ночь, размышляла о том, что, возможно, вы уже «надкусили яблоко». Мой друг, если уста ваши коснулись наживки, я прокляну себя за то, что не сделал этого сама и подвергла страшному испытанию вас.

Ваша Ева. 25 мая с. г.»

«Дорогая моя Ева,

Ваша тревожность, равно как и возмущение моей связью с N, – всего лишь плод цветения некоторых пород деревьев и кустарников, при вдыхании вызывающего покраснение щек и носа, слезотечение и нервную неустойчивость. Заверяю вас со всей ответственностью и соответствующим пиететом к вашим и, без сомнения, моим чувствам, что влияние на меня вышеупомянутого господина ничтожно, едва заметно, гомеопатично – в общем, я такой, каким вы меня запомнили, и будет об этом. Дабы успокоить вас окончательно, замечу, что после известных событий наши встречи сократились в количестве, стали редки, а нынче я не видел N уже две недели, о чем ничуть не жалею.

Того яда, по вашему, заметьте, мнению, что предлагал наш «лукавый ангел», хватило мне с лихвой, чтобы взглянуть на мир и своего отца в нем по-новому. Отныне я берусь утверждать, как послушный своему родителю сын, что я «выше» него, ибо имею в своем распоряжении полную Свободу Выбора, а он, как повелевающий своим сыном отец, от таковой избавлен, поелику следует неукоснительно собственному плану, ограничивающему весьма его же самого в поступках и помыслах.

Если прибегнуть к предложенной вами, моя дорогая, библейской аллегории, то Змий, отвергнутый Евой (реверанс в вашу сторону, любимая), напрямую обратился к Адаму, Сыну Божьему, и раскрыл ему глаза, не прибегая к изгнанию из Сада, а просто, на месте.

Прозрение без познания – читай без страдания – не этот ли путь скрывает отец от сына, когда выбирает для него дорогу, удобную, прежде всего, для себя, задуманную заранее, запланированную и, в конечном счете, контролируемую им?

Вы видите, дорогая Ева, я стал мудрее, яд в малых дозах – лекарство, не так ли говаривали древние? А посему прощаюсь с вами уже не слепцом, но зрячим.

P. S. Совсем забыл, господин N передавал вам пламенный и, как водится у него, шипящий привет.

Ваш Адам. 13 июня с. г.»

«Дорогой друг!

Надежда, с которой раньше я ждала ваших писем, нынче смешалась со страхом. То, что вышло из-под вашего пера в последнем опусе, не просто настораживает, оно пугает. Ваш слог высох, ваш стиль огрубел, а «истина», которую вы водрузили на свой герб, звучит для меня противоестественно. Милый Адам, дурные сны, последовавшие за вашим письмом, истязают теперь меня беспрестанно, а на смену им под давлением солнечного света приходят мысли одна черней другой. Летние краски не радуют, как прежде, и даже в полдень я дрожу, словно лист осины на осеннем ветру, и все от того, что с вами происходят метаморфозы, удаляющие нас друг от друга сильнее, чем монастырская стена и обет безбрачия. А намедни, гуляя по парку (в думах о вас, мой несчастный друг), я забрела в липовую аллею, ту, если помните, что граничит с церковным кладбищем. Так вот, мужики чинили фасад колокольни, и один, встав на карниз, тянулся своим инструментом к месту, которое предстояло чинить. Что уж там произошло, точно не знаю, но вдруг он замахал руками, словно птица, собирающаяся взлететь, а потом рухнул вниз, молча, беззвучно, страшно.

Я убежала в дом, не смея даже оглянуться, ужас обуял меня, и пришла в себя только ближе к ночи. Мой друг, не стоите ли вы сейчас на краю, как тот несчастный, не машете ли руками, пытаясь ухватиться за… пустоту? Быть может, еще не поздно?

P. S. Бедняга скончался в больнице следующим днем.

Ваша скорбящая Ева. 9 июля с. г.»

«Милый мой друг,

Вы с легкостью назначили девиз на мой герб и столь же непринужденно сковырнули его с моих ворот, а это, дорогая, верный признак мужского характера, и я грешным делом подумал: а не под чью-то диктовку вы так страстно изливали свои чувства на бумагу?

Мы с вами не венчаны и даже не помолвлены, откуда тогда в вашей интонации нотки властности и превосходства? Да, я все еще в плену ваших чар, я помню запах русых волос и магию прикосновения ваших рук, мне нередко снятся нежные губы, и волны непозволительной страсти накатывают на меня, когда произношу ваше имя, воображаю ваш образ, но судьба развела наши дороги, как ни прискорбно мне об этом говорить, и я прошу, настоятельно прошу с уважением относиться к моему выбору.

Вы имели неосторожность проявить некоторое волнение на предмет моего пребывания на краю (чего, помнится, вы не уточнили), так вот, душа моя, довожу до вашего сведения, что в данный момент нахожусь в полете и, ради всего святого, не мучайтесь за меня, быть может статься, что это путешествие не вниз (как вам кажется), а вверх.

P. S. Мужик, что полез на колокольню замазывать дыры, был пьян, скорее всего, потому как такие же простые работяги здесь, у батюшки в храме, работая на высоте, привязывают себя веревками за крюки, рамы или строительные леса.

Искренне ваш Адам. 6 августа с. г.»

«Дорогой Адам!

Я с напряжением ждала вашего ответа, и вот он передо мной. Признаюсь, воображение рисовало мне всякое, но то, что я прочла, заставило меня еще раз обратиться к Библии и заново переосмыслить некоторые ветхозаветные события. Мнение о том, что с вами происходит, мною уже составлено, но прежде, чем озвучить его, позволю себе изложить домыслы женщины, которой вы, милый друг, все еще небезразличны.

Господь Бог задумал тот мир, в коем мы с вами имеем честь пребывать, как систему балансиров, его внутренняя устойчивость обеспечивается наличием противоположностей, вы же не будете спорить, что для воспроизводства оболочки души требуется единение двух других (заранее прошу прощения за столь грубое толкование земных межполовых отношений), смена светил на небе, оборачивающих день в ночь и обратно, остужает нагретое, дает силу ветрам и порождает излияние вод с небес, гибель одной субстанции продлевает жизнь другой, служа пищей, и так далее. Дихотомия¹⁵ правит миром, точнее, заложена в него как механизм существования, и запускается он Создателем с помощью наложения креста.

Представляю, дорогой друг, ваше удивленное лицо: уж не подвинулась ли рассудком бедная Ева? Конечно же, я не имею в виду пассы руками верующих в молитве. Бог явил Змия в качестве своего антипода, Сыну же, Адаму, противопоставил Еву (так здорово, что наши имена совпадают с библейскими), и Змий искусил именно ее. Вы понимаете, мой далекий друг, что взаимодействие меж собой антиподов задумано Создателем, так запускается процесс самопознания – оригинал, Искра Божья; Абсолютная Чистота не марается, трогается исключительно ее «копия», вы же, поддавшись на уговоры господина N, развернули «крест», скомкали его, по сути, сломали и теперь вышли на путь самолюбования.

P. S. Извините меня, Адам, за, возможно, излишнюю жестокость, но вы – на дне, и так глубоко, что слезы мои успевают высохнуть, пока летят к вам.

Скорбящая по вас Ева. 14 сентября с. г.»

«Моя неуступчивая Ева!

Коли вы настаиваете на дихотомии мирового порядка, позвольте мне в пику вашему посланию начать сразу с мнения, а уж потом кинуться в объяснения.

Вы полагаете, я на дне, и слезы ваши посему не достигают меня, на самом деле все обстоит наоборот: я – на вершине, вот вам и весь фокус. Господин N, предложение коего вы отвергли, пусть и в самой учтивой форме, за что я, ваш покорный слуга и искренний друг, благодарен безмерно, иначе мою вершину занимала бы сейчас ваша персона, моя дорогая Ева, всего лишь приоткрыл дверь, намекнул, едва заметно кивнул в нужную сторону, а какие просторы для сознания открылись, какие истины подняли забрала, какими красками заиграл серый до того мир!

Я вдруг отыскал в себе себя – мелкого, ничтоже сумняшеся, мечущегося между родителем и женщиной, а, как оказалось, всего-то сделай шаг не в сторону того или другого, а в сторону себя. Сан, который я вот-вот обрету, достоин меня, а не я достоин его, отцу гордиться сыном, а не наоборот, и вы, моя дорогая Ева, покинуты ради высокой цели, о чем должны знать и сим гордиться.

То яблоко, что преподнес N, было золотым – вы понимаете, дорогая, в иносказательном смысле; сей плод позволяет сделать выбор, не заложенный в программу мира, и я выбрал: выбрал вас, моя Афродита, уж позвольте отныне обращаться к вам именно так, ибо я – Парис.

P. S. Не обижайтесь, милый друг, имя другой не подразумевает никаких сравнений, ни в чем.

Ваш Парис. 10 октября с. г.»

«Парис так Парис.

Мой странный Адам, раз так приглянулось имя, забирайте, но тогда уж, следуя вашей логике, назовем господина N, неизменно присутствующего в нашей переписке, Эридой, и я думаю, в этом случае все станет на свои места.

Я пишу вам в последний раз, с намерением прекратить возникшие давно меж нами отношения, поскольку Парис – не Адам, сын своего отца, а плод ментальной ловкости господина N – простите, Эриды – а это уже два разных человека, живущих в противоположных реальностях, противоречивых и непримиримых. За сим можно и закончить, остается лишь сказать вам, Парис-Адам: я не ваша Афродита-Ева, я не желаю быть вашим выбором, иначе становлюсь то ли спутницей, то ли соучастницей на том пути, где кроме вашей гордыни, нет никого, а должен быть Бог на небесах, женщина одесную вас и Змий под ногами, искушающий, но всегда побиваемый.

P. S. Как жаль.

Ева (не Афродита). 19 ноября с. г.»

«Здравствуйте, Ева.

Как видите, я не настаиваю на Афродите: не то чтобы мне сильно хотелось написать вам, но все же ответить – быть вежливым.

Я получил сан, как того хотел мой отец (к слову, нынче оный с утра до ночи проводит время на паперти с протянутой рукой, при том, что я предлагал ему должность церковного садовника), и теперь читаю прихожанам проповеди, пустые в моем исполнении не оттого, что я безразличен к истине, а по причине безразличия к ней самих людей, входящих в стены храма вообще непонятно зачем.

Я было взялся порассуждать (мысленно) на предмет мироустройства, предложенного вами, в виде креста, уравновешивающего противоположности ради обозрения Богом своей светящейся сути, погруженной в болото земного бытия, но, признаться, быстро заскучал. Мне кажется, женщина, рассуждающая о роли женского же начала в процессе самопознания как триггера, оставляющая мужчине участь грубой массы, требующей обязательного управления, лукавит, пусть даже и неосознанно.

Та наша встреча в беседке у озера была ошибкой, невинной иллюзией, и если этот маленький обман огорчил вас, прошу, забудьте его скорее, как забыл его я. Прощайте, Ева, да хранит вас Бог.

P. S. Вчера неожиданно объявился господин N, забежал на минутку, как он выразился, передать вам свое восхищение еще раз.

Адам. 25 декабря с. г.»