Воспоминания
1.
И вот он – опять страх перед новой главой. Да какой там новой – первой. Я думаю, с чего начать и вспоминаю вот эти вечные слова о том, что все мы родом из детства. Попробуйте поспорить. Ты видишь общую картинку того, что и как было. Но так непросто взять что-то одно и наконец приступить. Потому что важным кажется все.
Во время одной из медитативных практик я искала ответ на то, что со мной сейчас происходит. И увидела картину, которую не помню совершенно. Я была маленькой. Как будто сидела в манеже. И смотрела на то, как мама управляется с сестрой. Я видела мамин уставший взгляд, ее руки, которые измучились от бесконечной домашней работы, чувствовала ее душевную боль. И именно тогда подумала: нет, я не хочу быть взрослой, потому что взрослые страдают. Так вышло, что эта мысль неплохо легла программой в голове. И все мои последующие поступки выходили именно из этого состояния. Это нормально, когда ты ребенок. Но когда ты внешне взрослая женщина – это такое себе состояние.
Сепарация внешняя, когда ты встаешь и уезжаешь жить отдельно, куда проще, внутренней. Моя незакрытая потребность в любви и заботе тогда вылилась в итоге в постоянный поиск и простое желание, чтобы меня любили. Я искала эту любовь. И очень разочаровывалась, когда оказывалось, что мне показалось и на самом деле меня не любят. Я готова была принести к ногам весь мир человеку просто за то, чтобы он меня полюбил. Но люди вокруг показывали одно. Они делали больно, насмехались, унижали, чтобы я наконец обратила внимание на себя. Но как туда смотреть? Я и без того знала, что не уверена в себе, некрасива, что не заслужила.
Да, все мое детство и юность прошли с понимаем, что я весьма посредственной внешности. Папа никогда не говорил мне, что я красивая, об этом говорила мама, но при этом себя она красивой не считала. Комплименты – пустой звук и просто слова, скажете вы? Но только не для этой маленькой девочки. Она просто привыкла, что недостойна. Ничего. И ждала, что кто-то придет и спасет.
Папа очень много пил. В один из дней я открыла дверь туалета и увидела, как он там упал и уснул. Не помню, что я чувствовала тогда. Я не особо помню его даже в три пятилетки его кодирования от алкоголя, в которые мама тащила его с огромным трудом. Это были 90-ые. Родители работали на заводе. Денег не было совершенно. Зимой мы ели то, что заготовили в огороде бабушки и дедушки.
И для того, чтобы было что есть зимой, лето мы проводили у бабушки. И вторую его половину, а также осень мы с сестрой ездили с пересадками на общественном транспорте, чтобы привезти домой тяжеленные сумки с овощами. Есть у меня ощущение, что сейчас я даже с места их сдвинуть не смогу. Там было много чего: картошка, морковь, свекла, какие-нибудь ягоды и свежее варенье. Все это очень тяжело. Но мы тащили. Как будто так и надо было.
А еще я очень хорошо помню гуманитарную помощь, которую наша семья получала как многодетная. Понятия не имею, где были эти пункты выдачи, но временами мама приносила какую-то одежду и даже обувь. Помню мои любимые белые осенние ботинки, которые развалились почти сразу, но я старательно заклеивала подошву. Потом научилась пришивать у обуви то, что отклеилось. А чтобы все хорошо схватилось, надо было придавить чем-то тяжелым. Да, фляга, наполненная 50 литрами воды, самое оно.
В гуманитарной помощи была и одежда. Она часто была не по размеру: что-то короче, что-то длиннее. Я жутко завидовала сестре, которой по размеру достался зимний оранжевый комбинезон. Он до сих пор у меня перед глазами.
Почему-то из моего подросткового возраста я особо запомнила несколько вещей. Это было платье горчичного цвета, которое я то ли попросила у бабушки, то ли она сама мне его дала. Оно было ужасным. Но почему-то мне нравилось. Вязаная розовая кофточка, у которой почему-то не было пуговиц. Приходилось их пришить и заодно сделать петельки. А еще бордовая юбка, которая была мне велика – и по длине и по ширине. Пришлось ушивать, чтобы носить ее. Так я постепенно научилась что-то шить. И постепенно почему-то в моей голове зародилась мысль, что на меня вообще сложно найти одежду (хотя сейчас понимаю, что никто особо и не искал).
При всем этом обиды на родителей не было. И нет сейчас. Было понимание, что мы живем в трудное время и нечего тут плакать, играть, страдать. Надо терпеть. Я пишу сейчас эти строки и понимаю, насколько важным словом для меня было слово «терпеть». Я его пишу то тут, то там. Это общее настроение многих лет. Это общее ощущение детства, юности и даже огромной части моей взрослой жизни. Более того, у той меня даже не возникало мысли о том, что может быть иначе, что, а может, не надо терпеть? Все-таки вот этот момент, когда ты прописываешь свои мысли, чувства, чаяния он по-настоящему терапевтичен.
Навык терпения заложен во мне с рождения. Это я понимаю сейчас как астролог. И точно также, как астролог, вижу, что мое терпение – это некая квинтэссенция наработанного родового сценария. Когда ты находишься в определенном роду и у тебя даже не возникает мысли, что можно пойти по другому пути. Ты просто идешь по борозде, как по полю, и не можешь ступить в соседнюю.
Сам выбор рода, как и выбор родителей – очень не случайная история для каждой души. Через много лет после всех этих историй с одеждой из гуманитарной помощи, с сухим молоком в больших жестяных банках я услышала очень интересную версию, которая мне оказалась весьма созвучна. Мы выбираем тех родителей, которые раскроют то, что нам раскрыть необходимо. Соответственно, винить людей, через которых ты пришел сюда, чтобы раскрыть некий потенциал, по меньшей мере странно. Как бы это не звучало больно. Но даже эта позиция – из боли – она про жертву (когда человеку удобно думать, что в его проблемах в жизни виноват кто-то другой, что происходящее в его жизни – это сплошь и рядом – проблемы, что за его поступки и их последствия он всегда может сказать, что так вышло, потому что у него такие родители).
Поэтому когда я услышала эту фразу про родителей, многое в моей голове встало на место. И тогда – в детстве – и тем более теперь я не виню их ни в чем. Я благодарю их. Даже за те воспоминания, которые оставили в моей душе шрамы.