Младенец на руках Мадонны
Выживший
Из нашей фаланги в живых не осталось никого. Враг смел все восемь шеренг ревущим валом боевых колесниц, засыпал смертоносным градом дротиков еще сопротивлявшихся и завершил свою страшную работу, с остервенением насаживая на длинные копья едва шевелящиеся тела. Без малого полторы тысячи здоровых мужчин превратились в кровавое месиво, раздавленное, рассеченное, обездвиженное. Кроме одного.
Он стоял меж поверженных товарищей без единой царапины на теле, без единой вмятины на латах, без единой капли чужой крови ни на руках, ни на лице.
Мы все, парящие сейчас над собственными изуродованными оболочками, удивленно взирали на счастливчика, сумевшего в этой кошмарной мясорубке не просто выжить, но даже не испачкаться. Сей удивительнейший факт занимал наши души более, чем осознание произошедшей вокруг метаморфозы.
Мой сосед по «небесной» шеренге таращил белесые глаза на одинокую фигуру внизу, будто тот, обряженный в плоть, был привидением, а не мы. Его удивление, вперемешку с возмущением, начало перевешивать «раздувшиеся» глаза, и он, словно плохо сделанный поплавок, стал медленно задирать ноги вверх, переворачиваясь прозрачной головой с разрубленным на ней прозрачным же шлемом вниз, к земле, но спохватившись, замахал руками, как мельница, и, стабилизировав свое положение, занял место в шеренге, выдохнув: «Как это может быть?»
Болтающийся за его спиной во втором ряду обладатель торчащего из горла дротика скептически прохрипел: «Долго не задержится, вот-вот присоединится к нам».
– А он из какой шеренги? – спросил кто-то.
– Здесь стоял, справа, – отозвались из шестого ряда.
– Может, от страха потерял чего, да нагнулся подобрать, пока по нашим головам копыта стучали, – отпустил реплику солдат из четвертого ряда с характерным отпечатком на лбу, и вся шеренга дружно загоготала.
– Эй, герои, потише, – возмутился верзила из нашей шеренги, – постояли бы впереди, рядом с нами и не того еще растеряли бы.
Языкатый из четвертого ряда не заставил себя ждать с ответом:
– Что, завидно? У вас там половина безголовых, им и поржать-то нечем.
После этих слов заколыхалась от смеха уже вся фаланга, безногие, безрукие, колотые, рубленые, рваные, не испытывающие физической боли в своих «новых» телах, с интересом и восторгом разглядывали изъяны и перемены, произошедшие в привычных образах.
Я не участвовал во всеобщем веселии, руки, ноги, голова – все было у меня на месте, кроме сердца, его вынес черноглазый мавр огромным копьем и даже не посмотрел на меня, стряхивая бездыханное тело в сторону. Что сказать, кто из нас в этот момент был более бессердечным, большой вопрос.
Пока фаланга «тыкала» пальцами (у кого они остались) друг в дружку, я рассматривал живого. Там, внизу, посреди усеянного нашими останками поля, солдат стоял на коленях и, закрыв глаза, шевелил губами.
Что он делает, подумал я и тут же услышал сверху:
– Молится.
Голос принадлежал прозрачному крылатому существу с моим лицом. Видимо, предугадав все мои вопросы, существо произнесло:
– Я твой Ангел, а молится он за всех погибших.
– Почему он… – начал было я. Ангел не дал мне закончить:
– Потому что он – Бог.
– И вправду Бог?
Мое крылатое отражение улыбнулось мне:
– Он и вправду Открывший-Бога-в-себе.
– Единственный из всей фаланги? – продолжал удивляться я.
– Это точная визуализация положения дел на Земле, – Ангел снова улыбнулся, но на этот раз опечаленно.
– Зачем он молится за нас?
Вместо ответа Ангел сложил крылья:
– Посмотри.
Над нашей «небесной» фалангой висел ангельский строй.
– Мы спустились к вам так быстро благодаря ему, его просьбе.
Я посмотрел на свое вещающее отражение:
– Ты не пришел бы ко мне сам?
Глаза Ангела сделались еще печальнее:
– Идущий на войну с ненавистью в сердце лишается связи с Хранителем. Его судьба передается в управление Антимиру. Нет Бога в сердце, нет Ангела подле. Ты (да и все вы) плутал бы в Тамбуре Перехода, пока не встретил бы меня.
На коленопреклоненного молящегося солдата с удивлением смотрел не только я. Враги окружили его плотным кольцом и что-то обсуждали меж собой, все время указывая на «выжившего».
– Что будет с ним, – хотел спросить я, но Ангел уже ответил:
– Он в руках Бога, я не знаю.
Здесь, наверху, наш диалог «слышали» все, происходило это неким неведомым, непостижимым образом, но таково устройство Тамбура, каждый знает о другом все, секретов нет. «Небесная» фаланга, как один, сомкнув полупрозрачные ряды, выстроилась в боевой порядок и с великим вниманием наблюдала за происходящим на поле боя. Ангельское воинство, повторив построение своих подопечных, присоединилось к созерцанию.
– А где Ангел «выжившего»? – вдруг подумал я.
– Его Хранитель сейчас сам Создатель, – прозвучал ответ, напоминавший звук сигнальной трубы.
– Мы можем ему помочь? – прокатилась по фаланге общая мысль.
– В Тамбуре Перехода можно помочь только себе, – подсказали из Ангельского воинства.
Да что же это за место такое, возмутился я, и видимо, не один, потому что ответ пришел мгновенно:
– Тамбур Перехода – сложное пространство, искривленное представлениями о жизни после жизни тех, кто сейчас находится в нем. По сути, это либо лабиринт, сформированный страхом смерти и умозаключениями об Аде, или пустыня, продуваемая ветрами неверия в загробную жизнь. Выбраться и оттуда, и отсюда невероятно сложно, душа не знает, куда направиться в обоих случаях, а Ангел лишен голоса, дабы не нарушать Баланс, призывая к себе.
Полторы тысячи душ вдруг ясно осознали тот Дар, что приносил в эту самую минуту единственный уцелевший в бою, стоя коленопреклоненным в молитве, окруженный неприятелем.
– Вы слышите наши голоса, – продолжал Ангел, – благодаря ему, он просит не за себя и делает это искренне, тем самым приносит жертву чистую и истинную.
– Поможем и мы ему, – «воскликнула» фаланга.
– Его судьбу определил Бог, – глас ангелов слился в единую ноту, – ваша задача – выйти из Тамбура, каждый со своей ношей.
Я поднял глаза на крылатого двойника:
– Я даже не знал его имени.
– Имя его, безвестное ныне, прозвучит в веках, – качнул головой мой собеседник.
– Каково же оно? – умолял я.
– Он будет носить имя Иисус, – улыбнулся Ангел.
Я посмотрел вниз. Тот, кто придет на землю в следующий раз Иисусом, поднялся с колен и широко развел руки в стороны. Один из солдат, окружавших его, сделал шаг вперед и пронзил копьем грудь нашего спасителя.
Тамбур Перехода
Я оказался неверующим. Нет, конечно, в миру я поклонялся богам, знал их имена и повадки, взывал к ним по надобности, поминал без оной, приносил жертвы, скромные, необязывающие и обязательно прилюдно. Все это оказалось пустым, ибо сам я очутился в пустом пространстве, едва услышав голос Ангела: «Теперь пойдем» – и мысленно дав ему согласие. Мое безверие потрясло меня окружающим видом – все белое, и небеса, и земля, не тронутый письменами пергамент духовного опыта.
– Выбирай направление, – уловил я подсказку от пернатого гида.
Я нервно хохотнул и, разведя едва заметными в белой пустоте прозрачными руками, выдавил:
– Любое?
– Любое – синоним безразличия, – дал мне еще одну подсказку Ангел, – пустота не изменится при отсутствии намерения.
– Но я не понимаю, где север, где юг, нужна точка отсчета, – с некоторым возмущением обратился я к своему спутнику.
– Продолжай, – спокойно ответил он.
– Продолжать чего? – недоумевал я.
– Думать, – Ангел легонько коснулся пером крыла моего лба.
Я усердно пялил глаза в белоснежное ничто, ища хоть какое-то присутствие в слепящей бесконечности. Где же пантеон богов, превозносимых жрецами и воспеваемых поэтами, где эти Исполины, метатели громовых стрел, Властители огня и Укротители молний? Должны же Великаны Моего Поклонения оставить хоть какие-то следы, раздумывал я, беспомощно озираясь вокруг.
– Они и оставили, – отозвался Ангел.
– Где? – с надеждой выпалил (или просто подумал) я.
– Их следы под твоими ногами, вот эти лужи белой жидкости, почти незаметные на белом основании.
– Это боги?
– Это твои боги, аморфные оттого, что возложил на их плечи то, за что в ответе был сам, невидимые оттого, что видел их изображения, но не видел за ними суть, и желеобразные, как и вера твоя, вспыхивающая по надобности и затухающая по удобству.
Я возмутился:
– Какие бы ни были, но они есть, их надо найти.
Ангел покачал головой:
– Они так и не определились сами, кстати, с твоей помощью, кто они и какие есть, а хождение по кругу привело к расплескиванию формы и рассеиванию смысла. Все, что осталось от них, – лужи-отпечатки. Можешь попрыгать в них, это не настоящее веселье, но какое-то развлечение.
Плясать на «костях» богов я не собирался, сама мысль показалась мне кощунственной, а прозвучав из уст ангела, еще и крамольной.
«Крылатый двойник» расхохотался, видимо, уловив мои доводы.
– Ты слишком серьезно относишься к себе и навязанным догмам, – прокаркал он сквозь смех, а успокоившись, продолжил: – Кажется, ты что-то жертвовал. Поищи это.
Я начал вспоминать. Подобных актов в моей жизни было немного, совсем немного.
– Заднюю ногу арабского скакуна, – заорал я в ухо Ангелу, – самому старшему богу.
Она досталась мне при дележе добычи в маленькой горной деревне, отбитой у неприятеля. Мы не были первыми вошедшими в селение, поэтому на вещи, женщин и нормальную еду рассчитывать не приходилось. Мои товарищи случайно наткнулись на убитую лошадь, свалившуюся в овраг, ее мы и поделили меж собой.
– Ты отнес ее на жертвенник потому, что двое из вас отравились мясом убиенного третьего дня животного, оно было с червями и непотребно в еду, – Ангел ухмыльнулся, – это не считается, думай.
Я перебирал в памяти мельчайшие подробности земной жизни, а они, на удивление, были столь точны и многочисленны, что колесо времени вращалось в обратную сторону невероятно медленно.
Тик-так, тик-так, щелк… «Вино, целый кувшин, среднему богу. Это было очень хорошее вино, из царских подвалов Большой военачальник перед всей нашей фалангой вручил мне кувшин…»
– За подвиг, которого ты не совершал, а лишь присвоил себе, взяв лавры погибшего героя, твоего товарища. Это не считается, думай.
Он был прав. Двое солдат бросились закрывать ворота, но тот, кто был чуть впереди, выскочил наружу и бросился на нападавших, давая время второму опустить на створки тяжелый запор. Когда подоспели остальные, я стоял у ворот один.
С жертвоприношениями у меня что-то не получалось, колесо событий скрипя и неторопливо совершало свое вращение, секунда за секундой, но подходящего сюжета не появлялось, хотя стоп, я закричал во весь голос:
– Яблоко маленькому палисандровому богу, что стоял возле моей кроватки. Сколько же мне было тогда – пять, шесть лет? Мама принесла яблоко, спелое, ярко-красное, такое красивое, что даже не хотелось кусать его. Я вертел прекрасный плод в руках, разглядывая его, прижимая нос к благоухающей кожице, касаясь своей щекой его гладких, почки бархатных боков. Мне было так хорошо и радостно обладать этим чудом, что я зажмурился от своего детского счастья, а когда открыл глаза, на меня смотрел палисандровый божок, без укора, без требований, без негодования, просто таращил свои деревянные глазища и, как мне показалось, не на меня, а на мое богатство.
Я подумал тогда, что, возможно, ему одиноко пребывать недвижимым, на одном месте, слышать жизнь за окном, но не видеть ее, встречать и провожать меня, ни разу не заговорившего с ним ни образом, видимым во сне, ни словом молитвы наяву, и ждать, ждать, ждать…
Все, что я мог сделать для него тогда, я сделал – отдал свое бесценное яблоко.
Оно успело сморщиться, иссохнуть, скукожиться и превратиться в бесформенную скульптуру неиспользованного дара, но мы оба не притронулись к нему из уважения друг к другу.
– Это подойдет, – произнес Ангел, – энергия такой жертвы чиста, используй ее.
– Но как? – я не понимал, чего хочет крылатый друг.
– Думай, мысли в этом месте материализуются мгновенно.
«Думай, – пробурчал я про себя, – как высохшее яблоко, больше напоминающее остатки жизнедеятельности молодой ослицы, с торчащим сверху хвостиком, может указать мне Путь, это же не Александрийский Маяк».
Слева от себя, в бело-молочном тумане, я увидел огонек, висевший на тонкой шее, венчавшей пирамидальное строение с обмякшими, неровными гранями. «Маяк, маяк из высохшего яблока», – возликовала моя душа.
– Наконец-то, – скептически, но благосклонно отозвался Ангел.
– Что теперь? – довольный собой, обратился я к спутнику.
– Направление у тебя есть, осталось освободиться от якоря.
«Желание мое отправиться в путь столь сильно, вряд ли что-то удержит меня на месте», – решил я и рванулся на свет маяка… Маяк остался при этом там же.
– Похвальное рвение, – спокойно заметил Ангел, – но мысль, хоть и материальна, но не всесильна, когда ей противостоит другая, более мощная.
– Меня держит какая-то мысль?
Ангел утвердительно кивнул.
– И что же делать? – я снова был в недоумении и разочаровании.
– Избавься от нее, – мой всезнающий двойник был не многословен.
– Каким образом?
– Думай.
Я погрузился в увлекательный процесс обдумывания того, о чем не имел ни малейшего представления, схожий с переправой в незнакомом месте, где каждый новый шаг сулит неожиданности и неприятности, будь то яма, залепленный тиной острый сук или зубы неведомого паразита, кромсающие телесную ткань с невероятным упорством.
Скромное по всем меркам, но чистое в помысле жертвоприношение осветило мне Путь, правильнее сказать, указало его, что же может удерживать меня от прохождения по нему? Может, грехи?
– Твои прегрешения Здесь – всего лишь ухабы, колдобины, да ямы, – не давал мне остаться наедине с собой Ангел.
– Что же тогда? – ломал я голову. – Возможно, страх?
– В точку, – ухмыльнулся пернатый комментатор, – а вот какой?
Я посмотрел на далекий Маяк, как смотрим мы в детстве на звезды или на парус, исчезающий туда, где сливается небо с морем, смотрим с восхищением и… страхом.
– Страх перед Дорогой, перед Неизведанным, – выпалил я.
– Снова в точку, – подтвердил Ангел, – это страх Младенца, знающего, что он – Бог, и сидящего на руках Мадонны, перед Миром, в который ему нужно сойти и в котором он будет не-Богом, лишенный знания, знающий все.
– Я понял, – сказал я, – я не боюсь.
Тут же картина Тамбура перехода изменилась. Окружающие цвета остались белыми, но менее пронзительными, мое тело подсвечивалось Маяком прямо под моими ногами, Ангела рядом не было, только его голос внутри меня ласково и с любовью прошептал:
– Ты сделал первый шаг, Младенец спустился с рук Мадонны, теперь делай следующий.
– Но как, без тебя? – мне снова стало страшно.
– Жертвуя собой и без страха в сердце, до скорой встречи.
Я задумался на мгновение, и вдалеке, чуть правее линии взгляда, вспыхнул далекой точкой новый огонек.