Золотов. — Мы не
расписывались, но все равно живем, не убегаем друг от друга,
скоро она явится, и вы познакомитесь, только, пожалуйста, —
перешел на шепот Золотов, — вы с ней поаккуратнее.
— А что? — тоже прошептал я, недоумевая.
— Ведьма, — сказал Золотов и добавил, — страшная.
— В каком смысле ведьма?
— В самом прямом.
— Да ну?
— Я вам говорю!.. С мертвецами, — негромко сказал
стихотворец и огляделся по сторонам, — общается.
— Да уж, у вас не только стихи необычные, но и окружение
тоже, — хвалебно сказал я, и Золотову это понравилось.
— А вы как думали, иначе я бы никогда не написал эти
шесть стихотворений, правда,в последнее время мне что-то не
пишется, — погрустневши, определился он и протянул мне чай в
замусоленной чашке без блюдца. — Сахара нет, — добавил
газетчик, — вчера кончился. Может, сейчас Ветистова притащит.
— А Ветистова это кто? — переспросил я, гадливо
пригубливая чай, но делая это незаметно, чтобы не насторожить
хозяина, не оттолкнуть его расположенность ко мне. Роль
откровенного почитателя всегда сложнее роли критика.
— Как, вы не знаете, кто такая Ветистова?
— Нет, — отрицательно покачал я головой.
— Да это же она самая.
— Кто?
— Моя жена, а я разве вам не сказал об этом?
— Нет. То, что у вас есть жена, вы упомянули, но что
именно она Ветистова, об этом ни слова.
— Странно, ну да ладно, хотите, я вам свои первые стихи
почитаю, они, правда, не вошли в сборник 'Счастливый сон', —
Золотов рылся в шкафу. — Но, сами понимаете, редактура у нас
'без слуха', так сказать, да и потом, разве можно вместить всю
мою открытую душу… печатные площади ограничены, — надменно
произнес стихотворец, и развел руками, и важно оттопырил нижнюю
губу, в одной руке у него уже находилась тетрадка, такая же
замусоленная, как и предложенная мне кружка с чаем. Теперь
Золотов присел со мной рядышком, разлистнул эту тетрадь и
сказал: — Вот, оно открылось — его и прочту, напоминаю, это
из первых моих стихов.
— Да-да, — подтвердил я и принял внимательный вид, —
читайте.
И Золотов нараспев задекламировал:
Найти бы
пятновыводитель,
Что с неба выведет
Луну!
Померк бы
мой руководитель,
И я ко тьме бы лишь
прильнул!
Хранитель мой — не обижайся!
Мне жаль усердие твое…
Ты мне вещаешь:
'Возвращайся!'
К тебе тянусь,
но на своем!
Я в телесах, я в низшем ранге,
под светом
извергаю
лай…
Меня ты мучаешь,
мой ангел:
оставь меня, —
не оставляй!
— Да! — сказал я, когда Золотов прочел стихотворение.
— Я прочту еще одно, — заторопился он и бегло отмусолил
пару страниц в тетрадке, приплевывая на пальцы. — 'Дождь', —
таинственно произнес он название следующего стихотворения.
Вокруг: стоят
дома многоэтажные.
Вокруг:
деревья
взмокшие
сутулятся
враскач,
как дирижеры очень
важные.
И дождь лишь
аплодирует
распутице!
Вокруг дома жилые,
ну и что же!
А в них почти пусты
балконов ложи!..
Роятся на асфальте в лужах
капли,
да телевышка мокнет словно
цапля,
да дождь живой шумит…
Как за кулисами:
Зонты
и шелестят плащи расхожие.
На цыпочках торопятся
прохожие
скорей увидеть дождь
по телевизору…
— И вот, еще совсем крохотное, — не делая никакой паузы
после отзвучавшего стихотворения, засуетился, заерзав на месте,
стихотворец.
Блудник
К новой бабе мчит на 'ладе', —
Затемненные очки…
Красны, как в губной помаде,
Поворотов колпачки!
Наступило молчание. Я выдержал паузу, в которую постарался
вложить свое многозначительно одобрение, а Золотов тем временем
настороженно смотрел куда-то на пол, словно прислушиваясь к
нарастанию