свою любимую, ощущать ее присутствие
рядом, потому что любимая начинала жить как-то иначе. И он
чувствовал каждое ее движение: тела и сердца, даже будучи один.
И вот наступило самое страшное — любимая совсем охладела
к юноше и покинула его, и как только это произошло, юноша снова
опечалился, и пуще прежнего его душа была вся в слезах.
И тогда юноша опять покинул мир людей и ринулся через леса
на заветную поляну к магу.
Лютый ветер бушевал на поляне. Маг ожидал юношу, он стоял
посреди поляны и огненные вспышки его плаща полыхали вокруг
него. Маг сурово смотрел на юношу, который стоял, понурив
голову, в неведении, ожидая приговора судьбы.
Но маг молчал, тогда заговорил юноша:
— Я все сделал, как вы сказали, но я не знаю, где я
ошибся.
— Осмотрись, — и юноша всмотрелся в свою душу, и он
прозрел, — Боже, — воскликнул он, — что я наделал! Я вижу в
своем сердце образ любимой, так вот почему ее не стало у меня!
— Ты забрал свою любимую обратно, она возвратилась к тебе
в сердце.
— Что же мне теперь делать?
— Ты должен вернуть ее в мир людей, и она снова будет с
тобой.
— Я понял… — сказал юноша твердо. — Не пускайте
любимых обратно в свое сердце, не оставляйте их у себя в душе,
и они никогда не покинут вас, — и с этими словами юноша снова
вернулся в мир людей, и он отпустил любимую из души своей, и
она снова вернулась к нему.
И пошли они вместе, рука об руку, по пути бессмертия,
обретая вечность. И решили они вместе прийти к магу, чтобы
поблагодарить его за урок судьбы.
Но когда явились они на заветную поляну, то обнаружили на
ней солнечный ливень. Мага не оказалось на поляне.
По дороге к поляне юноша шел с твердым желанием подобрать
тот единственный цветок, некогда сорванный им в далекой печали
одиночества, и оживить его, возвратить ему дыхание Земли.
Но как же восторженно удивился юноша, когда увидел,
обнимая любимую, что вся заповедная поляна усеяна цветами, и
разноцветные лепестки бабочек порхают над ними. Юноша снова
захотел писать стихи и написал первое:
Жизнь не безжалостна, коль рушит,
И ты за то ее прости,
Пусть выкорчевывает души,
Чтобы полянам расцвести…
Пилигрим замолчал.
Молодой человек неотрывно слушал его, изредка лишь
подбрасывая в костер свежие пучки хвороста. Так они и просидели
до самого утра молча.
И снова начало синеть выпуклое небо над морем, солнечный
диск будто на цыпочках выглянул из-за гор побережья, и костер
угас, только легкий дымок, словно остатки раздумий, струился
над ним.
Крики чаек вонзались в небо, а чайки вонзались в море и
выныривали из морской глади, и снова неслись в небо навстречу
своим крикам. И парень в джинсах и кроссовках, в распахнутой
рубашке, сидя на камне напротив старика в белых одеждах, что
по-прежнему опирался на корявый посох, сказал: 'Я все понял,
спасибо тебе, Пилигрим'.
— Сережа, — сказала Наташа, когда Гриша закончил 'Сказку
о любви', и я насторожился. 'Нет', — подумал я, — она не
просто сказала 'Сережа', она позвала, окликнула меня'…
Наташа пристально смотрела в Гришины глаза, я
почувствовал, что еще одно неуловимое мгновение — и она узнает
меня.
Но в следующую секунду я невероятными усилиями словно
выкорчевал Гришино тело из-за кухонного стола, Гриша
молниеносно поднялся, глянул на наручные часы и тут же
торопливо заговорил:
— Все, мне пора, у меня еще тысяча заказов. Сказку я
оставляю на время вам, почитаете. — И я протянул исписанные
листы Наташе. Опешенная моим вскоком из-за стола, она
машинально взяла их у меня из рук.
— Может, еще чаю? — засуетилась она.
— Нет, нет, я бегу, сумасшедше опаздываю, — уже из
прихожей выкрикнул я, открывая входную дверь.
— Гриша, а как же вы пойдете на заказы, у вас даже
инструментов с собой нет.
— Ничего, я забегу на работу, — бегло ответил я,
вышагивая из квартиры.
— Но вы же не успеете!
— Я возьму такси.
— Гриша!.. — окликнула меня Наташа, стоя на лестничной
клетке, когда я уже сбегал по ступенькам на этаж ниже.
— Что? — отозвался я, приостановившись.
— Когда вас ждать?
— Я позвоню, — выкрикнул я уже не бегу, ловко
перескакивая ступеньки.
Урок