для него — для
предмета все места есть, существуют для него, для места же есть
только тот предмет, которым оно обладает. Наташа являлась
предметом, она возникла на месте моем и ушла. И тогда я
перестал быть местом, ибо на что мне нужна была пустота, я тоже
стал предметом. Но обманчивое наваждение ускользнуло и снова
стало местом… Да… тяжелее всего приручить, обладать
наваждением.
Неторопливо, чтобы не захлестнула одышка, я поднялся по
лестничной клетке в своем доме на пятый этаж в Гришином земном
теле и позвонил в свою квартиру, как обычно, три коротких раза.
За дверью послышались шаги, и после короткой паузы кто-то
глянул в глазок на председателя кооператива, — скрежетнул
металлический язычок замка, дверь отшатнулась внутрь моей
квартиры.
Там в прихожей стояла Наташа, она улыбчиво смотрела на
меня в дверную отщелину.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Вы Гриша? — Поинтересовалась Наташа в готовности
отстегнуть дверную цепочку.
— Да, я товарищ Сергея и представитель фирмы, — игриво
отрапортовал я, едва удерживаясь от желания вломиться в
прихожую, схватить Наташу на руки и целовать. Тут же Наташа
сорвала цепочку и распахнула дверь, она возникла перед мной в
нежно-голубом атласном халатике. Наташа слегка прищурилась,
словно от яркого света, будто предчувственно припоминая что-то.
— Проходите, — с торопливой заботливостью предложила
она, — проходите на кухню, туфли снимать не надо. Я сейчас
приготовлю чай. — Наташа захлопнула дверь и провела меня в мою
кухню. — Садитесь сюда, за стол. — И она предложила мне
табуретку. Я сел на нее, я чувствовал себя в сонном восторге,
все вокруг казалось ненастоящим, даже когда я проходил на
кухню, забывши о своей скованности в рамках земного тела, я
едва не шагнул сквозь закрытую дверь, но на удивление Наташи по
этому поводу я извинился в своей неуклюжести.
— Целый ворох серебристых бликов на потолке, — сказал я,
когда мы уже начали пить чай. Наташа посмотрела на меня
внимательно.
— Откуда, — спросила она, — откуда вы знаете об этом,
Гриша?
День был очень солнечным, у кухонного окна на табуретках
сверкало два ведра, доверху наполненных отстаивающейся водой.
— О чем? — в свою очередь спросил я и глянул на потолок,
на котором серебрились солнечные блики. Наташа тоже бросила
взгляд на потолок.
— Ну да, — рассмеялась она, — извините меня,
пожалуйста, я подумала совсем о другом, и в самом деле целый
ворох серебристых бликов на потолке. Я промолчал и тоже
улыбнулся — как же она была хороша, моя Наташа! Ее длинные
вьющиеся волосы, мои ладони магнитило прикасаться к ним; ее
детские улыбки, ускользающие от меня, таяли мятно у меня на
душе. Как же хотел я любить ее в эти мгновения!
— Расскажите что-нибудь о Сереже, — попросила она.
— О Сереге можно говорить много, — стесняясь
доверчивости Наташи, сказал я и медленно опустил глаза, делая
вид, что рассматриваю кусочек лимона, плавающего в моей чашке
чая.
Я поддевал этот золотистый кусочек чайной ложечкой, и
наконец — нагнулся к чашечке и ловким движением все-таки
поддел лимонную дольку к себе в рот.
Под откровенный хохот Наташи я стал демонстративно,
морщась от горячего и кислого лимона, жевать и корчить
страдальческие рожи.
— Да… — затаившись на мгновение после карикатурного
представления, произнес я и оперся сдержанно нежным взглядом на
Наташу. — Серега мой близкий друг, — заговорил я через
некоторую паузу. — Мы с ним долго сходились, но потом…
понимали друг друга твердо.
— А как вы с ним познакомились? Мне все интересно,
расскажите, — оживившись, попросилась в мои глаза Наташа. И
тут мне в голову пришла вполне оправданная мысль: разговариваю
с Наташей, но это я знаю как ее зовут, но не Гриша.
— Вы извините, — уверенно обратился я к своей
собеседнице, — но вы до сих пор не представились мне, мы с
Серегой последних три года до его болезни мало видились и я не
знал, что он женат!
— Честное слово, Гриша, я вот с вами сижу сейчас,
разговариваю и у меня такое впечатление, что я знаю вас уже
давно, даже некоторые ваши движения удивительно знакомы,
откуда, не пойму. Наташа… меня зовут Наташа, — сказала