о загробном…
— Так, — задумался Юра, — надеяться не на что… Ждать
или же действовать, прийти на помощь ему… Я должен помочь!
— Господи! — прошептала умоляюще Вика. — Я не хочу
потерять и тебя, Юрочка! И тебя уже манит, зазывает Темный!
— Надо помочь Сергею… Понимаешь ты, — надо! —
встрепенулся Юра, и Вика вскочила с его коленей и в ужасе
прильнула к холодной кухонной стене. За окном, там, внизу, на
улице, будто расшатывались под порывами ветра желтые паруса
столбовых фонарей…
А мне ото всего этого стало пуще не по себе! И я словно
зажмурился, ослеп…
Отшатнулся от кухни, и вдруг: во мраке зазвучали какие-то
монотонные, будто заученные кем-то слова:
— День Ангела — девятнадцатый. Месяц — январь. В цифрах
— ноль один. Год — одна тысяча девятьсот пятьдесят четвертый.
Тишина… Какая острая тишина!
Малейшее движение мысли в сторону, и можно пораниться об
эту тишину!
Вдох:
— Девятнадцать ноль один умножить на одна тысяча
девятьсот пятьдесят четыре…
Серебрится поток тишины …
Выдох:
— Три миллиона семьсот четырнадцать тысяч пятьдесят
четыре…
Все-таки поранился о тишину!
Сверкнуло ее ослепительно белое лезвие, засияло
снежно-перламутровое пространство, густо просочились изломанные
красные лучинки цифр, над их рядами вспыхнули крупно два
зеленых слова: Формула жизни
3 1 8 15 22 29 26 43 50 57 64 71 78 85
7 2 9 16 23 30 37 44 51 58 65 72 79 86
1 3 10 17 24 31 38 45 52 59 66 73 80 87
4 4 11 18 25 32 39 46 53 60 67 74 81 88
5 5 12 19 26 33 40 47 54 61 68 75 82
5 6 13 20 27 34 41 48 55 62 69 76 83
4 7 14 21 28 35 42 49 56 63 70 77 84
И вот все растаяло, но крепкое чувство памяти увиденного
сохранилось, будто все это парит за спиной, оглянись — и
увидишь. Зазвучал голос:
— Ноль — опасность насильственной смерти; единица —
воля, выбор, вероятна смерть от болезни; два — судьба,
пассивность, чувства, возможна случайная смерть; три —
совесть, провидение, движение от основательного прошлого;
четыре — реализация, необходимость формы, высшее, сознательное
начало, жизнь; шесть — испытания; семь — победа; восемь —
среда уровновешенных закономерностей, девять — сути вещей и
процессов. …
Массивный каменный пилон — вход в храм. Сверкает до
гладкой нежности отполированный, каменный куб, а на нем сидит
обнаженная, в золотых сандалиях, женщина, вся будто из воска,
янтарно-полупрозрачна, строгие изгибы тела, женственные
рельефы, ноги сжаты плотно, прямая спина, золотое кружево на
шее едва опускается на верхнюю часть спины и груди. Правая рука
со свитком папируса прижата к сердцу, несколько складок
папируса лежат на коленях и с них опускаются до самых ступней.
В левой руке — цветок лотоса, сильно сжата кисть, она прочно
удерживает стебель. На голове женщины — дымчатое,
полупрозрачное покрывало, оно закрывает колени, и немного лишь
из-под него выглядывает папирус. На голове женщины —
металлический шлем с двумя рогами и шаром на них. Позади же, на
фоне пилона — входа в храм, четко выступают две колонны
огромные, они поддерживают портал…
… Отсырели краски лета, солнце искоса глядит, ну а я еще
не петый, все во мне еще гудит! Шелушатся, блекнут краски,
ветер морщится в листве, так случилось: не обласкан я по
молодой весне…
Может быть, застыло время настояться на тиши?.. Далеко
заброшу кремень я спрессованной души! Не обласкан, не
растаскан, берегу я свой уют. Я не выставляю краски, и дожди на
них не льют! Да, вокруг меня — все блекнет, а моя душа —
цветок, что не дрогнет, не намокнет — потому что я так смог! А
моя душа все ярче, все заметнее для всех: где позволят ей —
поплачет, где воспримут — дарит смех! Так и осенью: то солнце,
то дожди… Я Арлекин. Хорошо мне так смеется там, где плачут
дураки! Плачь и смех иной весною — не коснутся головы. И
тогда, все ставши мною, назовут меня на 'Вы'…
…Араб…Арестант… Артист… Вдова… Военнослужащий… Вор
… Гости… Грабители… Дама… Девушка… Дети… Дитя…
Друг… Жена… Женщина… Землекоп… Идиот… Карлик…
Лакей… Люди… Мертвец… Мать… Милиционер… Младенец…
Монах…