Набрав достаточное количество учеников и приверженцев из бедных и презираемых слоев населения, Иисус переходит к открытым нападкам на священников, он выгоняет торгашей из храма, обвиняет в храмах фарисеев и книжников (знатоков священных писаний), как лицемеров, но не рискует выступить против царя и римских властей, что, собственно, от него и ждали.
Он действует как духовный предводитель, при этом часто ссылается на священные писания и утверждает, что там говорится о нем: «Исследуйте Писания, ибо вы думаете через них иметь жизнь вечную; а они свидетельствуют о Мне» (Ин. 5:39). И еще: «Ибо, если бы верили Моисею, то верили бы и Мне, потому что он писал о Мне» (Ин. 5:46). Он крестит народ Святым Духом, налагая руки на голову, вещает о скором конце света и обещает крещеным Царство Небесное, вечный Рай в будущей жизни.
Но далее Иисус явно переходит грань в возвеличивании себя. Он уже открыто говорит о себе, как Сыне Бога, что он не от мира сего, что «сшел с небес», был раньше Аврама и сотворения мира, то есть, тоже Бог.
Как пишет Эрнест Ренан: «Очевидно, что титул равви, которым он сперва довольствовался, теперь его уже не удовлетворяет; даже титул пророка или посланного от Бога уже не соответствует настроению его мыслей. Положение, которое он себе приписывает, свойственно сверхчеловеческому существу; он хочет, чтобы за ним признали отношения к Богу высшего порядка, нежели у остальных людей».
И еще: «Требования его становятся безграничными. Пренебрегая здравыми пределами, которые кладет человеческая природа, он требует, чтобы его последователи жили только для него, любили одного его. «Если кто приходит ко Мне, – говорил он, – и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, и потом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником». – «Так, всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником». В это время к его словам примешивалось нечто сверхчеловеческое и страшное; то было как бы пламя, уничтожавшее всю жизнь в самом ее корне и превращающее все в ужасную пустыню. Резкое и печальное чувство отвращения к миру, преувеличенного отрешения от него, характеризующее христианское совершенство, было основано не радостным и тонким моралистом первых дней, а мрачным гигантом, который под влиянием некоторого грандиозного предчувствия все более и более удалялся от всего человеческого».